Петит

Рубаи без ложного драматизма

ЖАНР рубаи, которому отдали дань титаны восточного Возрождения - Навои и Рудаки, Ибн Сина и, конечно, Хайям, - отличается от остальных лаконизмом выражения лирического чувства и афористичностью философских размышлений.

Узбекский поэт Сабит Мадалиев, выпустивший рубаи на русском, верен классическим традициям. В то же время в его четверостишиях выражены саморефлексии современного человека, "затерянного между двумя веками", пережившего "империи безвременную смерть".

По замечанию автора предисловия Гафара Гусейнова, лирический герой миниатюр - "сам автор. Но поэт вкладывает обобщенный смысл в изображаемую ситуацию. Каждое рубаи создается на основе собственного душевного опыта. Главная же их психологическая черта - отсутствие ложного драматизма".

Лейтмотив книги - преодоление банальных вещей: одиночества, измены друзей, "любви кровоточащего следа", тоски, отчаяния, недовольства собой и т.д.

Как мотыльки, летящие на свет,
едва возникнув, не оставив след,
сгорают мысли мелкие... Придется
однажды и за них держать ответ.

Автор, однако, убежден в том, что "блажен не тот, кто смуту пережил, а тот, кто смог остаться человеком". То есть мы наблюдаем еще и преодоление узколичного восприятия мира, мы видим сформулированное стремление вписаться в "кружево космоса", которое дарует человеку просветленный взгляд на жизнь, стойкость, терпение и душевное равновесие.

Александр НЕВЕРОВ

Одуванчики в крови

СОВРЕМЕННЫЙ ирландский поэт Десмонд Иган работает в жанре sequence, что означает "последовательность смены кадров". Это когда стихотворения следуют друг за другом, составляя нечто среднее между поэмой и циклом. То есть как в кино: каждый кадр вроде хорош и сам по себе, но и целиком - небезынтересно.

Следующий шаг в этой игре кадров происходит уже на уровне отдельного стихотворения. Автор выбрасывает на свалку истории элементарные знаки пунктуации, которые в слабо спрягаемом английском играют не последнюю роль. После чего словам вольно меняться местами друг с другом, меняя тем самым и смыслы: как в поговорке "казнить нельзя помиловать".

Еще Иган любит маргиналии - в самом прямом смысле слова. То есть вот вам идет текст, а рядом на полях - маргиналии: что-то вроде комментариев к тексту или альтернатива ему же. Стихи местами ассоциативны и метафоричны, местами - нахрапом и в лоб, что-то вроде публицистики.

Темы - различны, но политико-социальная озабоченность превалирует. Иган до сих находит уместным разглагольствовать о бедах Ирландии, жестокости англичан, Ольстере и Хиросиме. Чего стоит одно название раздела "Людям разных стран" - тянет прибавить "Встаньте!" как в старой советской песне. Итак, стихи, от которых образуется оскомина:

Две девчушки играли в салки у автомобиля...
и как вы думаете скольких графств
стоят их оторванные взрывом пальчики?
Действительно - сколько?

Напоследок, тем не менее, процитируем вполне лирическое и трогательное, без взрывов и глобальной исторической национальной озабоченности, которую еще Джойс, помнится, пригвоздил в "Гражданине" почти век назад. Итак, замечательный фрагмент из цикла "Стихи, посвященные отцу", который и открывает нашу книжечку в переводе Анатолия Кудрявицкого: "смотрю на фотографию // отец стоит у теплицы / в рубашке с короткими рукавами // такой умиротворяющий летний день / никто и не думает позировать / меньше всего - одуванчики // мать говорит что-то Кэйт / у той в руках желтые розы // изгородь из бирючины - мы ее потом подстригли - весьма живописна / кукла лежит освещенная - теперь уже навсегда - солнцем".

Глеб ШУЛЬПЯКОВ

Стоп-кадр на тонкой материи

В ПРОЗУ Магда Алексеева пришла довольно поздно, после многолетней работы в ленинградской прессе. "Как жаль, что так поздно, Париж!" - вторая книга писательницы. Ее герои - "дети Арбата": там Магда Алексеева родилась и была типичным ребенком 30-х. Поэтому корни ее прозы тоже там: в тридцатых, сороковых, пятидесятых. Это время и эти судьбы - лейтмотив прозы автора. Ее герои, все эти трепетные чистые девочки, все эти искренние восторженные мальчики, как и она сама, навсегда ранены временем. Чьи-то раны затянулись, зарубцевались, чьи-то еще кровоточат. Забудет ли когда-нибудь взрослый человек, как тринадцатилетним, впервые после десятилетней разлуки, увидел мать? Как неловко было называть "мамой" совсем чужую растерянную слезливую женщину? С каким стыдливым облегчением узнал, что она уедет? Как неохотно ездил навещать ее на маленькую станцию за 101-м километром? Простит ли выросшая девочка тех, "благодаря" кому ее дедушка, крупный инженер-энергетик, вместо работы по любимой специальности многие годы клеил конверты для забытой Богом артели? И что делать с этой горькой памятью?

Магда Алексеева всю жизнь писала стихи. Возможно, благодаря поэтическим экспериментам так проста и экономна ее проза. Сюжеты выстроены по законам памяти: чередой ярких, выразительных стоп-кадров. Собственно, так и устроено человеческое восприятие - мы цепляемся за образ, за деталь и за острое переживание, а потом проживаем с ним всю жизнь.

И.О.