Петит

Не взлетим, так побегаем

ПОСЛЕВОЕННАЯ американская литература - что-то вроде затяжной реакции на мачизм Хемингуэя. "Если не знаешь, что делать, перезаряди ружье", - говорил дядя Хэм, но оказался в итоге совершенно беспомощным человеком и пустил пулю в лоб, очутившись в безвыходной ситуации.

Сэлинджер, Керуак, Апдайк - те были умнее. Их герои с самого начала живут в безвыходной ситуации, поэтому не ждите здесь кровавых развязок. Тупик - это их нормальное место прописки. Маята - это образ их жизни.

Говорят, "железный занавес", "две супердержавы", "как у них и как у нас", а вот ведь - перечитав нынешнее издание "Кролика" (без купюр), вспоминаешь не что-нибудь, а родное-советское: "Полеты во сне и наяву" Балаяна. Только вместо Церкви тут коллектив и партком - а все остальное точная копия: гирлянды брошенных женщин и та же экзистенциальная беготня в финале.

Вспомним еще: кто был героем лучших советских фильмов 70-80-х? Правильно: бабники, летуны и алиментщики - "Утиная охота", "Афоня", "Полеты". То же случилось с нашим американским другом - только на двадцать лет раньше: та же брошенная жена с ребенком, то же блестящее спортивное прошлое (как у Олега Иваныча в фильме "Влюблен по собственному желанию"), те же полеты-беготня под занавес. А вместо советской идеологии, как я уже говорил, - проблемы с вероисповеданием.

Спортивное прошлое симптоматично: и там, и здесь. Спорт - это ведь форма отношений с собственным телом, не так ли? Так вот, когда кончается спортивная жизнь, разговор с телом еще продолжается - просто в качестве собеседника выступает чужое - женское - тело. Поэтому роман Апдайка (как и наши фильмы) телесен и физиологичен, но натурные сцены здесь пугающе неэротичны: тела ведут свой собственный диалог на неизвестном языке, и нам остается лишь мучительно прислушиваться к их безмолвному шепоту. Вот этот шепот, этот язык немых тел и пытается в итоге услышать Апдайк - и переходит на курсив: "Телу не хватает голоса, нет у него своей собственной песни. Нетерпение сужается клином; оно плывет по его кровотоку. Солоноватый запах, влажное сдавливание, явственное ощущение ее миниатюрности, когда ее тело торопливо тычется тут и там в его руки, ее дыхание, скрип пружин, нечаянные шлепки и боль у основания его пересохшего языка - все это, каждое в отдельности, имеет свой особый цвет".

Не пей, Гертруда

ГЕРТРУДА СТАЙН решала телесные проблемы по-своему. Накатив на Старый Свет из Америки, она сказала, что "Роза есть роза есть роза есть роза" - а потом скупила всю живопись и вышла замуж за свою компаньонку Алису Токлас. От ее имени был написан Гертрудой автобиографический роман, героями которого стали знаменитые персонажи начала века. Этот роман впервые издан на русском.

Вирджиния Вульф писала, что женщине еще не удалось адекватно изложить на бумаге собственный телесный опыт. Поставив себя в позу третьего лица, Гертруда посмотрела на себя со стороны. Все женское, слишком женское Гертруда завещала Алисе - все эти шляпки-нежности, духи-трещинки и полное непонимание современной живописи. Сама же превратилась в бесполого монстра, который боится даже запятых, которые якобы выдают женскую натуру с потрохами.

Но эпоха оказалась мудрее Гертруды. Эпоха перетянула одеяло, и вскоре Стайн-Токлас забывают игру в прятки и пишут о виденном-слышанном. Письмо напоминает Алису в Стране Чудес. "Знакомьтесь, Алиса - Матисс, Алиса - Руссо, Алиса - Сезанн": персонажи, как карты, шествуют по страницам романа, покуда Гертруда продолжает на полях выяснять отношения между мужским и женским началами в литературе, меняет маски, опасаясь Фрейда (как все-таки напугал их венский шарлатан! Ни одного произвольного жеста с тех пор...). Гертруда играет в Клавдия, опять роняет запятые, переодевается и мистифицирует.

Что остается в итоге ото всей этой королевской мишуры в Стране Чудес начала века?

В итоге остается единственный вывод: ценностью обладают мысль и память, которые - увы и слава богу - лишены ярко выраженных половых признаков. Поэтому роза остается розой, а Гертруда по-прежнему интересна тем, что запомнила и какие выводы из этого сделала.

Вот и все.

"Лошадью ходи!"

В НАЧАЛЕ века Нобелевские премии давали за чистоту искусства - в конце дают за социально-политическую озабоченность в оном.

"Амфора" затеяла серию "Новая коллекция", где вышел роман нынешнего "нобеля" "Из дневника улитки". Чтение - скучнейшее: предвыборные немецкие дела 70-х, рассуждения в лоб о судьбах цивилизации, модная социология, умноженная газетной репортажностью. В общем, душно, тесно, тоскливо и малопонятно - не исключено, что даже самим немцам, которые, надо надеяться, позабыли, кто там кого на выборах тысяча девятьсот лохматого года в стране, которой нет. Ну а путь улитки у Грасса - это аллегория цивилизации. И автор следует этим путем, забывая, что пишет он худлит, где ходят, как правило, конем, а не пешкой.

Как говорили в советском фильме - "Лошадью ходи!"

Глеб ШУЛЬПЯКОВ

Необходимое уточнение

В РЕЦЕНЗИИ Владимира Александрова "О добрых намерениях" от 23.03.00 (#11) по вине редакции была допущена ошибка. Автору рецензируемой книги поэту Кириллу Ковальджи было ошибочно приписано авторство книги стихов "Зал ожидания", каковой у данного автора нет и не было. Редакция приносит свои извинения рецензенту, поэту и читателям, которые были введены в заблуждение.

EL-НГ