Станислав Львовский The Outlaw Bible of American Poetry, edited by Alan Kaufman. - NY: Thunder"s Mouth Press, 1999, 686 pp.
С такого расстояния
я не мог различить,
то ли он целует ее, то ли откусывает
кусочек от ее пиццы.
ЭТО СТИХОТВОРЕНИЕ Хэла Сировица находится почти в самом конце семисотстраничной антологии "Библия американской неподцензурной поэзии". Антология составлена известным поэтом-нонконформистом Аланом Кауфманом, которого "Сан-Франциско кроникл" называет ни мало ни много "молодым Керуаком". Определение неподцензурный здесь, разумеется, является весьма вольным переводом английского outlaw. Термин этот Кауфман сперва применил к себе самому, а позже, как полагается харизматическим литераторам, стал выстраивать контекст. Результат, надо сказать, получился весьма внушительный. Такой американский "Самиздат Века" - только что без прямых политических деклараций. То есть они присутствуют, эти политические декларации, но облачены в широкие слаксы рэп-поэзии и бесформенные свитера малой прозы обитателей Гринвич-виллидж.
Антология включает в себя более двухсот авторов - из тех, что едва ли (ну за редким исключением) войдут когда-либо в программы поэтических курсов университетов и колледжей.
Старые знакомцы - Джек Керуак, Нейл Кассиди, Аллен Гинсберг и Аи. Достаточно терпеливый читатель рано или поздно столкнется на углу с Норманом Мейлером, увидит в баре бренчащего на разбитом фоно Тома Уэйтса.
Сюрпризы, впрочем, предусмотрены. Тупак Шакур, Леонард Коэн, Кортни Лав и Джексон Поллок - русский читатель как-то не привык ассоциировать этих персонажей с поэтическим ремеслом. Однако же. Не забыт даже известный нам по фильму Боба Фосса Ленни Брюс. Вместе с тем поражает, например, отсутствие среди авторов Чарльза Буковски.
В общем, возникает ощущение, что антология принципиально бессистемна. Названия разделов отражают попытку Кауфмана выделить некие поэтические школы, но попытку, по крайней мере на взгляд русскоязычного читателя, неудачную. Впрочем, возможно, я придираюсь. В "Самиздате Века" все устроено, в сущности, точно так же, однако нам вполне понятно, о чем идет речь. Можно списать размытость таксономии на собственную неосведомленность. Тем более что неосведомленность эта, очевидно, весьма велика.
Хотя американцы тоже жалуются на превалирование неизвестных широкой публике имен. Представляется, что причиной этому - абсолютно верный, но непривычный в России принцип формирования антологии. Кауфман ориентируется не на репрезентативность как таковую, а на качество текста - со своей личной, разумеется, точки зрения. Вполне вероятно, что упомянутый в начале Хэл Сировиц не написал за всю свою жизнь ничего, кроме трехстишия о пицце. Для Кауфмана этого достаточно, чтобы занести его в пантеон. Ну просто потому, например, что составителя антологии не должно оставаться бессильным никакое слово. Ценность такого издания для историков литературы и студентов - нулевая. Для читателя такой сборник важнее целой библиотеки. Потому что в основе его лежит частное мнение одного человека - эдакого американского Ширшова конца XX века.
Создание таких книг - это не вопрос профессионализма или осведомленности. Бедный библиографический аппарат, абсолютно субъективные справки об авторах, мешанина из политкорректности, необязательности, политики, литературности - в общем, люди как они есть. Создание таких книг - это вопрос любви. К проявлениям человеческого в целом и к некоторым текстам в частности.
Так ли важно, что они там делают, - целуются или делятся пиццей? Речь всегда идет об одном и том же. А с такого расстояния все равно не разглядеть.
