Другие люди

Татьяна Нелюбина. Potsdamer и потсдамцы. - СПб.: Алетейя, 2003, 392 с.

Отчаяние свалилось на моего приятеля в токийском супермаркете. Он ничего не мог понять - еды, в классическом понимании этого слова, там не было. Когда он принес на кассу пару баночек с чем-то напоминающим семечки, на него странно, но с сочувствием посмотрели. Еще он купил кило вишни, а покинув магазин, обнаружил, что за ним следует полицейский. Как позже выяснилось (в участке), мой приятель приобрел некий тонкий фрукт, который вместе с вишней некоторые японцы кладут в рот усопшим - в его случае "семечек" хватило бы на шестьсот человек. Но к чему это я?

Вы бы тоже ничего не поняли в японском продуктовом. Даже когда вы заходите в японский ресторан, вам трудновато разобраться в меню. Ведь чтобы "по-японски пообедать", придется вникнуть в сложную национальную церемонию, а кому ж это интересно? А если неинтересно, но хочется "иапонского", то можно заглянуть в забегаловку типа "Якитории", где вам предложат национальный колорит в том виде, в каком вы привыкли его воспринимать (знаете ли, в Дубае есть ресторан "Russkaya devochka", где в загончике спит медвежонок, и уверяю, большинство арабов свято верят в то, что медведи у нас, в России, за кошек идут).

Дело ведь просто в том, что наравне с продуктовым существует и некий литературный фаст-фуд, в рамках которого писатель Орхан Памук (Турция) обозначает стамбульские будни вполне по-европейски. Есть, дескать, общее пространство, все мы не мужчины, так женщины, и единственная цель - не шокировать яппи фактом ежевечернего омовения ног мужа в розовом пластмассовом тазу. Другое дело - наши люди в вынужденной или добровольной эмиграции. Чем живут, что едят? Сложно писать на эту тему после (имя вставьте сами), но Татьяна Нелюбина решилась, и скорее всего не зря. Ее роман "Potsdamer и потсдамцы" (содержащий лингвистическую тавтологию, вполне оправданную контекстуально: в том смысле, что оба слова имеют одно значение) повествует о жизни русских переселенцев самой что ни на есть последней волны. Коренные жители и русские, появившиеся в городе лет двадцать назад, парк Сан-Суси, где отрывались прусские интенданты, но дети-то наши, они┘ кто?

Там не скучно, в Потсдаме. Там не скучно, если вы вращаетесь в русском кругу. Там много несчастных, но какое вам до них дело, если любимый уходит в неопределенном направлении, а посетительница вашей персональной выставки просит переделать фон этюда под цвет обоев в ее спальне. Тогда она купит. Да пошла она со своею спальней и с гостиной своею, и с кухней - у вас дочь есть, Ира, с художественными задатками, которой надо объяснить, почему вы с ну┘ с Гердом┘ расстаетесь. Вы вроде сказали что-то, а она стихи пишет:

Окна-двери ведут прямо
в сад,
отсюда виден почти весь
Потсдам,
Гостиная комната,
Камины, китайские вазы,
Китайская роспись,
паркетный пол┘

Она все по-немецки говорить норовит. Чего удивляться, в чужой стране девчонка живет, в чужой школе учится, и подруги у нее все немочки. А вы┘ Вы зайдете на выставку, вспомните о том, как с ним познакомились, как он все такое обещал, и скучно станет┘ На скамеечку с пивком присядете, и обнаружится вдруг соотечественик-турист, так сказать, случайный мужчина. Спрашивает: "Вам тяжело здесь?" - а вы в ответ, ухмыляясь, - "Другие люди, другая страна". Да, другие они, и нам с ними не сойтись. И роман Татьяны Нелюбовой об этом глобальном непонимании, написанный ироничным блестящим языком, вмещает не столько отдельную трагически уродливую жизнь, сколько вечную тенденцию. Вернемся к девочке Ире:

Здесь раньше жили,
ходили,
ходили гулять прямо
из комнаты сразу в сад.