Елена Скульская Московская муза. XVII-XXI. Антология. Сост., вступ. статья и библиограф. справки Галины Климовой. - М.: Московские учебники - СиДиПресс, 2004, 472 с., илл. Пахнет пудрой, кольдкремом, папильотки рожками торчат.
Чехов, проходя, злобно говорит: "Чем драмы писать, ела бы лучше холодную окрошку да спала бы в погребе┘" И-и-и, не извольте беспокоиться, и вовсе не спала, и утром мертвой встанет, а если окажется в ней хотя бы пригоршня жизни, то тут же истратит на рассвете - на расстреле, например, в душевой газовой камеры, в самую последнюю долю секунды успев еще сравнить с серым мертвенным подсолнухом, отвернувшимся от солнца, дуршлачок душа┘ Женщины, сбившиеся в крик, в колтун, в ненастье снов, ведущие за собой слова, как детушек, крепко сжимая в ладонях приставки и суффиксы┘
Боль уравнивает людей. Крик, которым заглушают боль, звучит везде одинаково. И только поэты умеют огранивать крики, помещать их, как камни, в застенки оправ, и боль становится красивой, изящной, иногда даже такой, за какую Маяковский презирал Северянина┘ Женщины, пишущие стихи, ничем не похожи друг на друга, только легче, чем мужчины, приспосабливаются к каторге поэтического бытования. Достоевский писал, что даже на каторге женщины очень быстро обрастают бытом и уютом.
"Сидит на завалинке./ Рассуждает, слизывая земляничные пенки:/ - Ведь папа - не маленький,/ А его поставили к стенке┘" И еще: "Мама сказала: "Дырочка, как стрекоза,/ В сердце и на тужурке"./ И еще, что ему завязали глаза./ Не играл же он в жмурки?" Это Варвара Бутягина, никому не известная, в сгоревших рукописях найденная, написала в начале минувшего века. (Чтобы спустя 20 лет ей ответил другой неизвестный: "Ты не плачь, ты уже не маленький,/ Ты не ранен, ты просто убит┘")
Мужчина и женщина переговариваются через колючую проволоку, по которой пропущен ток страсти, но и там - в безнадежном счастье любви, женщина чувствует себя уютнее: предсмертные хлопоты - все равно привычные хлопоты женщины. "┘На площади людной, под бурей осенней/ Мне трудно дышать, я молю о спасенье┘/ Хотя бы в последний /мой смертный час /Назначь мне свиданье у синих глаз". Это Мария Петровых.
Вообще я антологии не люблю. Как их собирать - по расовому, национальному, географическому принципу, по цвету глаз? Как собирают по общему принципу тех, кто дорожит только своей индивидуальностью? (Не так ли деревенский детектив трепещет над сохраненными отпечатками пальцев?) Но не любить антологии - глупо. Вроде как не любить алфавит, где рядом стоят, например, Дарья Донцова и Федор Достоевский. Или не любить толковый словарь за то, что в нем, казалось бы, нет загадок и все слова разъяснены. Всякая антология, наверное, раскрывает последнюю правду горя и слез, которыми пишутся стихи и сквозь которые они читаются.
Антология "Московская муза. ХVII-ХХI" - издание уникальное по замыслу и филологически представительное.
Галина Климова собрала в этой книге поэтесс Москвы, на протяжении трех столетий писавших и пишущих о Москве, о любви и о творчестве┘ "Я на вашем бы месте молчала,/ Жадно пьющие воду с лица!/ Мне юродство открылось, как чара,/ Как последняя воля бойца -/ Захочу, прочитаю сначала,/ Захочу, начинаю с конца", - говорит одна из современных участниц антологии. Так и я - читатель - могу начинать эту книгу с начала, с уважительных исторических отсылок на Ксению Блаженную, или с конца - с почти пародийных строчек молодой Марины Георгадзе, которая словно сама себя не слышит: "Я сделаю себя/ во многих экземплярах/ и каждому из всех/ на память подарю┘"
Но не будем пить воду с лица. Есть тысячи иных способов утоления жажды: можно выжать камень и напиться, можно, как советовал нам "кривоногий мальчик", приникнуть к влажным рифмам и привычно пить, скажем, строки Ахмадулиной: "Стихотворения чудный театр,/ нежься и кутайся в бархат дремотный./ Я ни при чем, это занят работой/ чуждых божеств несравненный талант./ Я - лишь простак, что извне приглашен/ для сотворенья стороннего действа./ Я не хочу! Но меж звездами где-то/ грозную палочку взял дирижер".
Женщины-поэты, поэтессы, поэтки рисуют свои автопортреты; они запрокидывают головы перед зеркалом, скрепляют волосы заколками┘ Укол - и они засыпают для этой жизни, забывают ее. Они бывают, прости господи, как и положено в поэзии, - глуповаты, а бывают, как не положено, умны, но безошибочно узнаешь настоящее: "Кто говорит, что мы должны страдать,/ Уязвлены терновою занозой,/ Когда звезда умеет так сиять/ И пахнуть осликом и розой", - Инна Лиснянская. И смертельный уют обустроен: "Мальчик девочку тянет в кусты./ Санитары воруют из тумбочек сахар./ Санитары больным свою кровь отдают", - Муза Павлова.
Конечно, в антологию вошли и Анна Ахматова, и Марина Цветаева, но их хвалить не буду, они как-нибудь обойдутся.
"Мы ведь не тенора!" - сказал Блок Анне Андреевне, когда она стала тревожиться, что будет выступать сразу после него.
