Елена Толстых
ШАГ-3. Новая немецкоязычная драматургия. – М.: Немецкий культурный центр имени Гете; ОГИ, 2008. – 454.
«Вернулось время, когда пьеса, чтобы выжить, должна быть зафиксирована на бумаге».
Роман Должанский
«Смерти больше, чем жизни. Я чаще диагностирую рак груди, чем беременность, у меня больше абортов, чем искусственного оплодотворения. Это угнетает» (Фолькер Шмидт «Экстремалы»). Об угнетении, ненависти, насилии и о страхе, сие порождающем, рассказали в десяти пьесах драматурги из Швейцарии, Австрии и Германии. Актуальная, «новейшая» немецкоязычная драматургия проШАГала по умам и психике российского читателя в третий раз. В 2001 году Роман Должанский и Штефан Шмидтке, представляя страны и настроения Центральной Европы, создают акроним ШАГ, проводят сценические читки пьес, организуют мастер-классы и в 2005 году завершают вторую публикацию пьес в русском переводе. Общая инициатива Немецких культурных центров имени Гете в Москве и Ташкенте, участие драматургических текстов на фестивалях «Новая драма» и NET («Новый европейский театр») позволили немецкоязычным авторам сделать в 2008 году третий ШАГ в сторону русского мировосприятия, самоощущения и образа мысли.
Художественный метод десяти драматургов сборника отличается стремлением к общей цели: быть максимально откровенным и бесстрашно объективным в словах и думах на тему недостижимости единства между воздушными замками успеха, благополучия, утверждением свободного государства и бытием реальным, порой уродливым и голым, дрожащим в испуге от ненависти и злобы.
Тексты, объясняющие причины насилия, представляют собой не только этическую ценность, но и эстетическую. Структурные приемы, включая наличие прологов и эпилогов в драматургическом тексте, слитное написание слов, образующих эмоционально-фразовое единство, намеренный пропуск знаков препинания, дают возможность индивидуального прочтения пьесы, допускают частные интонации в понимании сюжета и характеров.
Авторы сборника не топчутся на месте, не ноют и не просят сострадания, они топчут, рыхлят социальные раны. ШАГ – и попадаешь в зал, пропахший мочой и потом заложников «Норд-Оста» (Торстен Бухштайнер «Норд-Ост»), ШАГ – и ты растерян от изобретательности обманутого Петера, сделавшего тест на отцовство: «Я начну с языка. И с коврового ножа. Им я отсеку это мускульное помело у нее во рту, чтобы оградить мир от ее лжи. А лоно ее залью столярным клеем┘ А недоноска залью кипящим молоком, выковырну глаза из глазниц, раскрошу на мелкие кусочки» (Лукас Бэрфус «Тест»). Еще ШАГ – и мы на площади Рузвельта в Сан-Паулу, которая «не хуже и не лучше любой другой площади», где «прямо с деревьев плюют и писают на голову», и одиночество Кончи пахнет кошачьим пометом (Дэа Лоэр «Жизнь на площади Рузвельта»).
Андрес Файель и Гезине Шмидт в пьесе «Удар» расскажут о братьях-скинхедах из Потцлова, населенного беженцами и переселенцами из Восточной Пруссии, Польши и Померании. Подражая герою из фильма «American History X», малолетние убийцы прыгают ногами в сапогах с белыми шнурками на голову Маринуса, чья семья переселенцев, как и семья убийц, не стала «своей» среди «чужих» из деревенской общины.
Герои пьесы «Protection» Ани Хиллинг делают попытки спасти своей любовью и состраданием девушку с контрабасом и сыпью на коже, гея с культей ниже колена и Назифу, жаждущую насилия над своим телом как избавления от страданий («Я не могу изменить то, как ты чувствуешь, но я мог бы обнять тебя» – эпиграф).
Роланд Шиммельпфенниг в пьесе «Под давлением 1–3» изображает три истории, где жизнь героев как в зеркале отражается друг в друге. Сабина и Ангелика ненавидят друг друга за то, что так похожи:
Сабина: Мне 28. Каждый день я встаю в шесть утра. Принимаю холодный душ, потом завтракаю. В основном – фрукты┘ С моими волосами вариантов немного. С макияжем – посложнее. Особенно зимой. Когда снаружи еще темно, я стараюсь не переборщить. Все только высшего качества. Японское, к примеру.
Ангелика: Мне 35 лет. Каждый день я встаю в шесть утра. Принимаю холодный душ, потом завтракаю. В основном – фрукты┘ С моими волосами вариантов немного. С макияжем – посложнее. Особенно зимой. Когда снаружи еще темно. Стараюсь не переборщить. Все только высшего качества. Японское, к примеру.
Десять драматургических текстов, несколько десятков судеб, исковерканных завистью, сомнением и ложью, отнюдь не лишают веры в добро и желание жить. Нужно только сознаться себе в том, что ты мог бы оказаться на месте обезображенной девушки, убитого скинхедами юноши или служащего, уволенного старой девой начальницей. Тогда страх исчезает, и появляется необходимость подумать, как можно всего этого избежать, как и впредь бороться с насилием.
