Илья Бояшов
Дмитрий Каралис. Петербургские хроники: Роман-дневник, 1983–2010 гг.
– СПб.: Коло, 2011. – 544 с.
Удивительная все-таки вещь – дневники. Казалось, жизнь, которую я видел, в которой тогда жил (1980-е, 1990-е, нулевые), просеялась, утекла, обезличилась, безнадежно ушла куда-то, оставив после себя пару-тройку отчетливых воспоминаний, целое множество воспоминаний смутных, кое-какую горечь, кое-какое тепло – но прежде всего исключительно тоскливое ощущение, что ее уже нет и более не будет, и те люди, которые мне встречались, и обстоятельства, в которых мне приходилось существовать, никогда не встретятся и не повторятся (несколько чудом оставшихся фотографий того просеявшегося, ускользнувшего времени, пачка писем и торопливых записок, две рукописи, доставшиеся в наследство от навсегда опрокинувшихся в небытие друзей, конечно, не в счет).
И вдруг – Дмитрий Каралис, «Петербургские хроники».
Нужно обладать исключительным, невероятным даром терпения, чтобы прислушиваться, всматриваться в каждый протекающий мимо, зачастую серый, обычный день, скрупулезно отмечать в памяти все в нем самое главное (а в любом дне, конечно же, есть самое главное) и, открывая записную книжку, тут же фиксировать мысли, людей, события, которые только что были, а затем каждый вечер терпеливо присаживаться к письменному столу, просматривать торопливые, на коленке, заметки, подытоживать, размышлять и в конце концов вычленять основное, чтобы оставить еще одно свидетельство ускользающего бытия, причем изобразить это бытие художественно, метко, характеризуя собеседников, пейзажи, погоду, свое состояние и отношение к миру одной-двумя емкими фразами, описать его так, чтобы заразить сопереживанием всякого, кто дерзнет открыть первую дневниковую страницу. Вот, например, декабрь 1986-го, автор работает в гараже, сутки через трое, и пишет, и пишет: «Сейчас все кого-нибудь ругают. Такое ругательное время. Зашел на дачу – холодная тишина. Мячик, велосипед, ракетки для бадминтона┘ Взял рабочую куртку и ушел, закрыв летние воспоминания на один замок – завтра зайду за маринованными огурцами и перцем. Литературных денег пока не предвидится, и Ольга всю осень готовила разносолы». Или вот декабрь 1992-го: «Сегодня меня приняли в Союз писателей С-Петербурга. <...> Потом Борис Стругацкий окликнул меня у гардероба – спросил, не подброшу ли до метро. Поехали. Говорили. Он меня еще раз поздравил.
– Если бы лет пять–семь назад, – сказал я, – то прыгал бы от радости. А сейчас┘ Но в любом случае, спасибо.
Потом на подъезде к автостоянке я прижался к обочине, остановился и посидел, покуривая в темноте и размышляя о своей жизни. Да, лет пять назад прием в Союз казался бы достижением.
И было что-то грустное в этом приеме.
Что-то грустное┘»
Подобным даром – заражать своими мыслями и чувствами – обладают немногие. Не побоюсь отметить – это к тому же и невероятная дерзость: свое самое сокровенное не отложить на потом, не спрятать в долгий ящик «на суд потомков» – а показать современнику, сделать того соучастником, пригласить к не всегда приятному разговору.
Дневники – вещь исключительно опасная. Ничто другое так не высвечивает суть самого писавшего, так не обнажает его, не выставляет на всеобщее обозрение недостатки, сомнения, страхи, комплексы – все то, что большинство из живущих тщательно прячут не только от критиков, но прежде всего от себя. Открывающий дневники открывается сам – без надежды на снисхождение. Он остается без кожи. Здесь нужна не просто смелость, а нечто большее, ибо, если жизнь целиком состоит из любви к себе, из обыденных дел и делишек (удачно продал, удачно купил) – то, как бы пишущий ни изворачивался, ни пытался прикрыть ничтожность замыслов и страстей, дневники неизбежно все отразят, и примеров подобных – море.
Но если жизнь есть не походы по магазинам и не приобретение дач, если рискнул, поделился, обнажился и современник не захлопнул с брезгливостью книгу, а был удивлен, заражен, взволнован, награда не замедлит найти героя – ибо нет жанра более благодарного.
Летописец только-только ушедшего времени, имеющий дар, смелость, дерзость поймать, запечатлеть, осмыслить, Дмитрий Каралис, без сомнения, заслужил похвалы. Его свидетельства нужно читать неспешно, в обязательном одиночестве, при свете ночника или торшера – и какое тогда удовольствие получаешь от столь полезного погружения в недалекое и неоднозначное прошлое, которое, казалось, навсегда ускользнуло – но (удивительное ощущение!) вот же оно, здесь, поймано, возвращено, запротоколировано на страницах, осмыслено, зафиксировано, запечатлено. Несомненный жизненный опыт, неординарные (и скажу: весьма неожиданные) выводы о событиях нашего проклятого и уникального времени – времени слома эпох, быстротечных перемен, предательств, шекспировских страстей, греческих трагедий и откровенного фарса, – а также интеллектуальный багаж фотографирующего удивительную временную ткань писателя не могут не подкупать даже самого прожженного скептика и мизантропа. Каждый может убедиться в правдивости моих слов – достаточно погрузиться в чтение. Вот, например, одна запись за весь день: «Веселый шофер, работавший раньше в такси, развлекал пошлыми рассказами. И вроде нужно это знать, но противно».
В этом основательном томе, с замечательными фотографиями Павла Маркина, с зарисовками давно уже убежавшего быта, характеров ушедших и живущих политиков, поэтов и прозаиков, с которыми сталкивался, спорил, дружил и входил в литературу летописец, крепко-накрепко вплетены повествования о своих корнях (возникает стойкое впечатление – без этих корней Каралис просто не в состоянии жить!), об отце, о войне, об окаянной блокаде – и вся вязь накладывается на размышления о нас сегодняшних, тех, кто в упор не замечает того, что замечает и оставляет в вечности автор. (Воистину: общаясь с писателем, ты общаешься с вечностью!)
Дневники есть дорога жизни. Дмитрий Каралис желает увековечить каждую ее версту, каждый ее поворот. И неудивительно, что такому фотографу дорога отвечает благодарностью, только ему показывая и раскрывая то, мимо чего с поспешностью проносятся остальные. Будучи талантливым человеком, он отдает себе отчет: дневники – один из самых трудных видов литературы, требующий честности и титанового стержня, точного взгляда и обязательного осмысления, – но если эти условия соблюдены, благодарному читателю будет от них уже не оторваться, ибо они как ничто другое затягивают с удивительной силой, заставляя и соучаствовать, и переживать. А ведь свойство настоящего искусства как раз в этом и кроется!
Спасибо тебе, Дмитрий!
