Как плачет мужчина

Мир его мал и сужается до женщины, которая предает. Йос ван Клеве. Усваивая уроки Леонардо. Мона Ванна Обнаженная. XVI век. Лувр

Имя Ильдара Абузярова – повод для некоторых критиков вооружиться лупой и начать выискивать литературные шероховатости и изъяны. В случае Абузярова изъяном по какой-то причине считается метафоричность, избыточность его слова. То, что когда-то считалось само собой разумеющимся, – во времена Пушкина писать литературно умело большинство образованной публики,  сейчас стало чем-то настолько редким, что воспринимается почти как дикость. Если кто и пишет литературно, то это старомодная смесь из Бунина и Аксакова, приправленная Горьким для терпкости. Слово уже даже не вторично. Это соль, давно потерявшая силу, и чтобы услышать его, нужен укол адреналина в сердце. Матерок, порнография, смертельные болезни – все идет в ход. А само слово все так же мертво, оно ничего не значит само по себе, не трогает уже и не зовет. И остается только спускаться в выгребные ямы, взрывать самолеты, чтобы если не зацепить, так удивить.

Ильдар – писатель, который не нуждается в необыкновенном, чтобы его услышали. Из похода к зубному (рассказ «Бедуинка»), не используя острых сюжетных поворотов, он сумел сделать то, что не под силу почти никому в современной короткой прозе. Нечто настолько цельное и самобытное, что если и сравнивать, то только с маленьким романом Филиппа Делерма «Пьющий время». Только Делерму еще возможно удалось так округло перекатывать во рту слово, пробуя его на вкус, потом выбирать новое из костра, брать осторожно, обжигаясь и перебрасывая с руки на руку.

Образы в рассказах Ильдара Абузярова идут караваном. Другому писателю хватило бы на целый роман, а здесь все умещается на странице. Каждое слово выпукло, оно воскресает. На наших глазах происходит чудо: создание нового тропа – снова и снова, пока ты, одурманенный, не откладываешь книгу: слова-образы слишком объемны, они растут в сознании, заслоняя реальность, играя с ней, жонглируя ею. Сон–явь – все давно смешалось, сплетясь в восточный узор.

Ильдар Абузяров. О нелюбви. Роман с жертвой. – К.: Идель, 2016. – 256 с.

Среди рассказов Ильдара есть те, мимо которых невозможно пройти. «Чингиз-роман» сбивает тебя с ног, в первую секунду после прочтения кажется, что не хватает воздуха, что ты и все вокруг изменилось навсегда. Сколько раз ни читай (а рассказы Абузярова многоразовы, как хорошая поэзия), всякий раз ощущаешь почти испуг. Толчок громадной неуправляемой силы. Тот случай, когда авторское слово скажет о себе лучше всего: «...Я не один год жил в степи, чтобы отличать настоящую воду от зловонной. Даже с закрытыми глазами я слышу сверкание молний», – в то время как герой лежит в до краев наполненной белоснежной ванне («Чингиз-роман»). И дальше: «Она говорит это и не видит: на моих глазах слезы. Она не видит, как плачет мужчина, который не плакал с двух лет. И тут я слышу голос своего хана, что ревом барса прорывается сквозь толщи стен дождя и кирпича: «Если есть в степи еще кто-то, кроме меня, хана... Напиши, как великий хан жил и был убит». И в конце, когда героя убивают разъяренные подростки: «И даже не достаю нож... И не потому, что бесполезно защищаться... В пылу борьбы я боюсь не прочувствовать до конца, как, навалившись пятнадцатью телами, убивали того, кто пустил меня, как соколенка с руки, пустил, как острую стрелу из татарского лука... как убивали моего хана». Это проза, которая еще не перешла грань, отделяющую ее от поэзии. Она остается в памяти музыкой, цветом, светом. Дело не в бесконечных рифмах, которые порой мешают пробиться смыслу, а в том, что слово здесь по-новому подсвечено так, что возвращает нас к нему. Оно творится заново и обновленное становится зримым. Часто говорят: «Главное, чтобы было понятно». Но чтобы было понятно сразу, нужно вначале убить слово, мумифицировать, превратить в штамп, а этого вы в абузяровской прозе почти не найдете. И еще: в мужской прозе трудно найти писателя, так безнадежно и страстно воспевшего «нелюбовь»: «И я наказываю себя полным крушением надежд когда-нибудь полюбить. Один на дне, вечно Твой и не Твой. Я».

Болезнь времени: автор избегает возвышенного, прячется за иронией. Слепой герой рассказа «Вместо видения» тоскует по так и не увиденному небу. Мир его мал и сужается до женщины, и женщина закономерно по Абузярову предает. Но есть и другая сторона мифа о Вечной Женщине в рассказе «О нелюбви»: «Ведь женщин вокруг целое море, и любовь их неисчерпаема». За этим умалением любви – извечный мужской страх быть проглоченным женщиной. Но что тогда остается герою рассказов? Только вечное неутолимое странничество, поиск Дома и бегство от дома. Изгнанный из рая человек, едва оглянувшись вокруг себя, захотел узнать, как устроен мир. Может быть, поэтому так много вопросов в этой прозе. Вопросов без ответа. Ответ только в музыке. И, быть может, в музыке абузяровской прозы и есть та неукротимая сила летящей воды, которая сможет пробить себе дорогу в сердца и с помощью которой слову – быть.