Дело Принципа

Денис Драгунский. Дело принципа. – М.: АСТ, 2016. – 640 с.

А начинается роман неспешно в духе изящной австрийской прозы Стефана Цвейга – Йозефа Рота:

«Я становилась коленками на диван и смотрела в окно.

Окно выходило на улицу Гумбольдта. Напротив и чуть наискосок, правее, ближе к реке, был угловой дом, новомодный и тяжелый, темно-серый, с колоннами в виде плоских печальных женщин. На доме висела бронзовая памятная доска: «На этом месте был старинный постоялый двор, der alte Gasthof, где в 1805–1818 годах останавливался великий ученый и дипломат Вильгельм фон Гумбольдт», – и сверху профиль господина с кудряшками, в овале, оплетенном лавровыми ветвями – тоже бронзовыми, как вы уже поняли. В первом этаже там была кофейня «Трианон».

Все тихо-мирно. Правда, когда-то во владениях аристократического семейства юной героини возник небольшой субэтнос – кувзары.

Некий гусарский эскадрон принца Евгения Савойского вдруг решил дезертировать. Въехали в случайную деревеньку просто оттянуться, а тем временем турки так крепко всыпали непобедимому принцу, что эскадрон записали в безвозвратные потери. И тогда гусары, будучи детьми своего времени, порубали всех мужчин и детей мужского пола, а женщин забрали себе в жены. Такой вот этногенезик. Занялись ремеслами, виноделием, платили оброк, только носили за кушаками два-три кинжала.

Но постепенно они начали наглеть, и дедушка героини, после ряда иррегулярных военных действий придя к выводу, что мира с пассионариями быть не может, послал своих крестьян сжечь кувзарскую деревню, а их самих вырезать до последнего человека.

Что крестьяне с удовольствием исполнили. Ибо в их исторической памяти крепко отпечатался тот способ, при помощи которого кувзары когда-то обосновались на их земле.

И дальше пошла та же неспешная жизнь. Чего не скажешь о жизни героини, исполненной бурных чувств и приключений, пересказывать которые я не буду, чтобы не портить удовольствие от чтения. Но с одним из ее интересных приятелей уже недалеко от финала у нее состоялся такой интересный разговор.

Отсюда все и пошло-поехало… Кузьма Петров-Водкин. Убийство Каином Авеля. Фреска церкви Василия Златоверского, Овруч

«– Будто кроме евреев нет гонимых народов? – возмутился Петер. – Хотя про мой народ вы, конечно, не знаете. Когда-то, сравнительно еще недавно, может быть, всего полсотни лет назад, где-то в нашей империи – наверное, на окраине – жил маленький народ кувзары. Даже не народ, а вроде племени. Маленькое племя размером в деревню. Их вырезали по капризу помещика. Всех. А деревню сожгли. Но случилось так, что уцелело двое пятилетних детей: мальчик и девочка. Они видели весь этот ужас и рассказали мне. Они ничего не помнили, даже названия деревни не знали, а тем более, где она и как фамилия барина. Только слово «кувзары».

– Понятно, – сказала я. – Ваши папа и мама. Они живы?

– Нет, – сказал он. – Они скончались не так давно. Сначала папа, мама потом. Я у них поздний ребенок.

– У вас есть братья и сестры? – спросила я.

– Нет, – сказал он. – Я единственный сын. Единственный кувзар на свете.

– Грустная история, – сказала я. – Ну и что дальше?

– Дальше – университет, адвокатура, тюрьма и виселица.

– Ох! – сказала я. – Что вы такое говорите?

Хотя я все поняла.

Но он не понял, что я все поняла, и объяснил:

– Потому что я непременно наведу справки и узнаю, кто убил всю мою родню. Я их разыщу. Конечно, этот помещик давно умер. Но я найду его детей и внуков, даже правнуков… Пусть меня потом повесят.

– Вы убьете всех? Включая маленьких детей?

– Они ведь убили всех нас. Включая маленьких детей.

– Но маленькие дети не убивали!

– Наши маленькие дети тоже не поджигали конюшню этого помещика.

– Грустная история, – повторила я. – То есть вы хотите исполнить завет ваших родителей, да?

– Да, – сказал он.

– Но они, наверное, ничего такого вам не завещали. Не призывали отомстить, убить тех детей и внуков.

– Да, – сказал он. – В смысле – нет, не призывали, не завещали. Но…

– Но вы просто чувствуете, что так надо? – подсказала я. – Да?

– Да. Сердцем чувствую.

– Это дурно, дорогой Петер. Злое у вас сердце. Мстить – это приумножать зло. Но вы знаете, я вас понимаю. Не получается жить по божественным прописям. Я вас очень хорошо понимаю.

– Какая вы умная и все-таки добрая, – вздохнул он и протянул мне руку.

Я пожала его пальцы и даже чуть погладила их, и он улыбнулся.

– Я вас понимаю, – повторила я и вздохнула. – Вы знаете, Петер, был один человек, которого я на самом-то деле любила сильнее всего. Это был мой дедушка. Он давно умер, но я его прекрасно помню. У него было серебряное лицо. То есть коротко стриженная борода, но во все щеки. И мне, когда я была маленькая, так виделось – серебряное лицо дедушки. И мне почему-то кажется… Ах, Петер, ну зачем я вам буду говорить, что мне кажется?»

Да, и она умная и добрая, и ее дедушка был умный и добрый, но пепел Клааса требует мстить до седьмого колена? Почему так скромно? Историческая память требует мстить ВЕЧНО.

Это дело принципа. Дело Принципа.

Которое профессора-политологи остановить не могут, а могут только диагностировать.

«– Вот так оно и произошло, – продолжал профессор. – Странным и неожиданным образом национальные государства превратились в некие подобия племен. Да, да, господин Тальницки! В подобия настоящих первобытных племен, которые ненавидят чужаков и хотят их в буквальном смысле уничтожить».

«– О да, мы были очарованы процессом цивилизации, – скрипел профессор из-за двери моей комнаты. – Мы надеялись, что железные дороги, мировая торговля, сеть университетов по всей Европе, а также верховенство закона и права, а также общая вера в Иисуса Христа – что все это, – говорил он как по-писаному, – сделает национализм невозможным. Ну, а если возможным, то непопулярным, непродуктивным. Сделает его, как сказал русский философ Соловьев, знаменем дурных народных страстей и не более того. А поскольку, как только что было сказано, Европа охвачена сетью железных дорог и международной торговли, университетами, газетами и в общем и целом сходной системой права, то в этом случае благие мотивы перевесят дурные страсти. Мы полагали, что большинство будет все же стремиться работать и зарабатывать, торговать, учиться, посещать музеи и спектакли. Но прежде всего трудиться, совместно трудиться. На благо всего христианского мира».

Так действительно и думали. И еще Достоевский насмехался над наивностью надежд на то, что перемешивание народов ослабит межнациональные конфликты – на деле оно их только обострило, порождая сомнение каждого народа в прочности своей экзистенциальной защиты – уверенности, что именно его верования и образ жизни являются единственно правильными. И национализм явился в мир как превышение необходимой самообороны.

Дальше мы знаем.

Хотя, к счастью, еще не все.