Он называл себя неистребимым байронистом

Теперь можно говорить не только о том, что успел сделать Аксенов, но и о том, чего не успел.
Фото автора

Вот – должны были праздновать 77 лет со дня рождения Василия Аксенова, а отметили 40 дней со дня смерти.

Предыстория известна: тяжелый инсульт и полуторагодовое пребывание в клиниках Бурденко и Склифософского. Не могу отделаться от мысли, что, случись это несчастье не в Москве, а в Биаррице, все могло бы повернуться иначе. Он не провел бы первые часы после инсульта на каталке в коридоре районной больницы, куда его доставила «скорая»; время было упущено.

Василий Павлович был спортивным человеком – ежедневно бегал по нескольку километров, играл в баскетбол. Единственная серьезная болячка – неинсулинозависимый диабет. Возможно, поэтому все мы были уверены, что он выкарабкается. Увы.

Казань, Магадан, Ленинград, Москва, Вашингтон; последние годы – поровну Москва и Биарриц. Аксенов уверял, что парижская светская жизнь проигрывает московской, и, приехав сюда, тусовался по полной, охватывая иногда по четыре-пять мероприятий в день. Председательствовал в Букере, заседал в «Триумфе», вручал ТЭФИ, успевал на премьеру Театра на Таганке и на юбилей Макаревича. А еще – презентации собственных книг, участие в книжных ярмарках.

Его возмущала история с Ходорковским – он пошел на судебное заседание и даже ухитрился сказать слова поддержки Михаилу Борисовичу. Выступал на ТВ во «Временах», в «Школе злословия» (единственный раз в истории передачи ее острые, как бритва, дамы-ведущие захлюпали в унисон носами, а Дуня Смирнова даже и заревела – когда Аксенов рассказывал, как его, четырехлетнего, забирало из дома НКВД), участвовал во многих программах канала «Культура». Кстати, Аксенов очень уважал «Культуру», утверждая, что ничего подобного нет нигде в мире. Будучи здесь, смотрел ее и слушал радиостанцию «Эхо Москвы».

А еще в Москве было очень много общения – с любимым сыном, с любимыми друзьями. Друзья для Аксенова значили чрезвычайно много (что видно и по его книгам) – быть может, столько же, сколько само писательство. Однажды мне пришлось в этом убедиться – и получить щелчок по носу. Мы обсуждали по телефону прошедшую накануне презентацию его романа «Вольтерьянцы и вольтерьянки». Со свойственной мне дурацкой прямолинейностью я сообщила, что все было замечательно: и чтение вслух, и музыкальное сопровождение, и фуршет, вот только поведение его горячо любимых друзей меня возмутило. Одна семейная пара явилась через 40 минут после начала, другая – спустя час; возня, поиск стульев┘ «Почему они себе позволяют такое неуважение и к вам, и к аудитории?» – спросила я. Василий Павлович был корректен: «Ничего страшного, я не оцениваю своих друзей с точки зрения пунктуальности. Вы должны быть к нам, старикам, снисходительны». Однако обиделся тогда за други своя, кажется, всерьез.

В Биаррице Аксенов работал, писал. Ценил состояние естественного затворничества, которое там возникало. Но очень радовался, когда ему звонили из Москвы, – шутливо благодарил, что не забыли отшельника, рассказывал про океан, шум которого слышен в его доме, про магнолии в саду. Про то, что зашел в русский храм – представьте, такой тут есть! – постоял, поставил свечку. Никто не знает, что там, после; он не мог назвать себя ни стопроцентным верующим, ни стопроцентным атеистом. Какое-то издание присылало ему опросник, в котором был вопрос: «Чего вы боитесь сильнее смерти?» Аксенов ответил: «Того, что за смертью». Впрочем, он был уверен – единственная цель существования человечества – самосовершенствование, отход от первичного греха, который есть само биологическое существование, и выход из тварного мира.

На отпевании 9 июля батюшка сообщил присутствующим, что за пять дней до смерти Аксенов был причащен. Присутствующие – завсегдатаи храма на Ваганьковском. Семья. И малая толика приехавших с гражданской панихиды в ЦДЛ; основная масса осталась ждать конца отпевания возле храма. Неужели же потому, что в храм не пустили камеры?.. «Ты – злыдня, – сказала я себе, – наверное, есть логическое объяснение. Например, не православное вероисповедание оставшихся снаружи». Но разве для того, чтобы отдать последний долг дорогому человеку, вероисповедание имеет значение?

На прощание в ЦДЛ пришли многие – читатели, почитатели, режиссеры, актеры, братья-литераторы, было много известных и легендарных лиц. Явился даже политик, которого Аксенов терпеть не мог и называл гадом (самая сильная брань в его устах). Поэты в прощальном слове норовили почитать свои стихи, прочие выступающие – рассказать что-нибудь в духе «я и Василий Павлович», разумеется, скорбя. Были и искренние речи. Но слезы я заметила только на глазах у Олега Табакова.

Закончилась гражданская панихида щемящее-красиво – Алексей Козлов сыграл одну из любимых джазовых мелодий ушедшего.

Место погребения – Ваганьковское, а не Новодевичье, напротив центральной части колумбария. Толпа была такая, что не повернуться. Телекамеры. Микрофоны-удочки.

Прямо передо мной стояли две разительно непохожие женщины – прибившаяся невесть откуда странная особа в байковом халате и с голубем на голове, привязанным за лапку, и дышащая духами и туманами поэтесса Ахмадулина. Голубь вертел головой и явно раздумывал, не перелететь ли ему со своего убогого насеста на черную гипюровую шляпу Беллы Ахатовны, а та ему слабо улыбалась┘

Василий Павлович по примеру Толстого говаривал: «ЕБЖ» то есть: «Если буду жив». В последнем нашем телефонном разговоре он посетовал, что никак не выберется в Дом музыки: «Даю предновогодний зарок, ЕБЖ, через день буду ходить туда на концерты!» Не сбылось.