Светлана Гладыш ДМИТРИЙ МИХАЙЛОВИЧ Торохов, на день Парада Победы в 1945 г. - гвардии рядовой, провел на фронте 1210 дней, вывез на своей упряжке 1580 раненых. Сейчас мой собеседник уже полковник в отставке, знаменитый муровец, в свое время - начальник отдела служебного собаководства ГУВД столицы. На мое предположение, как, наверное, здорово человеку, любящему собак, оказаться и на фронте рядом с ними, Торохов расхохотался:
- Да я боялся собак! Ужасно! В тридцатом, когда остался круглым сиротой, побирался по деревням. Кто побогаче - спускали цепных кобелей... не дай Бог! Когда беспризорников по колхозам распределили, пас лошадей, но собак по-прежнему остерегался.
- Ну, а как же на фронт ездовым попали?
- Очень просто - по приказу. Вы что думаете, каждого спрашивали, где, мол, служить желаете? Да что я умел? И оказались мы в Туринске, где нас стали готовить к службе вожатыми санитарных упряжек. Представляете, Туринск, я только-только костюм первый купил, летний, а там холод. В заброшенной церкви мы квартировали и учились, готовили собак.
- А страх-то куда подевался?
- Одолеть пришлось - война. Учил нас Григорий Пантелеймонович Медведев, человек уникальный в своем деле, уважаемый специалистами и в армии союзников. Он сказал: "Ты, Терехов, не бойся, ты погладь собаку, слово ласковое скажи, в глаза посмотри. Она тебя поймет, если ты с добром". Когда погладил я в первый раз Бобика своего - лайку, настоящую, ездовую, такую черно-пеструю, он мне подмигнул вроде. Оказывается, не страшно, даже приятно, а пес понятливый, веселый, но без панибратства. Мы с ним всю войну до 9 мая прошли.
Учебники? Не было никаких учебников, да и зачем. От вожатого требовалось управлять собаками: давать команды "вперед!", "налево-направо-стоять!"; знать, как запрягать собак - две слева и две справа; как крепить ремни к лодочке-волокуше и тележке; как раненого укладывать и - главная боевая задача - как вывезти раненого с поля боя. 14 января 1942-го я уже был на Северо-Западном фронте, в распоряжении 1-го специального полка.
- Бобик с вами?
- Со мной. Он в упряжке коренником был. Первое задание: "ваш батальон в окружении, надо доставить масло, хлеб, патроны". Мы ведь никогда пустыми не ездили: в одну сторону хлеб и оружие, обратно - раненых. Пробирались к окруженцам целый день. Солдаты своих увидели - целовали нас и всех собак! А наутро мы дали фрицам бой, вышли из окружения и раненых вывезли. Понюхав пороху, я понял, что в нашем деле собака. Не полюбить их было нельзя, а не уважать просто невозможно. Собаки шли рядом с нами, воевали, как солдаты. Проходили мы по 50 километров в ночь. Останавливаешься, на сколько - не знаешь, рубишь лапник, укроешься, а собачки - на меня. Теплые, родные. Бобик, тот рядом. Он мне и друг-напарник, и брат - родная душа: с ним и поговорить можно было, и поплакать. Сиротство, знаете ли, очень печальная история... В шерсть пушистую зароешься (на воле собаки, как волки, обрастали) - уютно. За всю войну хорошо если два месяца наберется, что я в хате ночевал.
Не забуду апрельский переход от Лесного Бора до Малых Вишер. Этот бор "Мясным" прозвали - столько народа там положили. Выходили по болоту, со всех сторон половодье, вода по пояс, а под ногами - лед. Впереди старшина - глубину промеряет, за ним - рота, по две собаки на коротком поводке в каждой руке. Трижды пришлось переходить. Не переодевались, конечно, но все же на людях валенки, шубы, шапки. Помню, Шульман - кобель хороший такой - я его еще живого вытащил, но на моих руках пес от переохлаждения умер. Человек-то повыносливей, получается.
- Дмитрий Михайлович, а первого раненого помните?
- Помню первого мертвого. Хоть и знал, что на войне убивают, а в первую встречу со смертью заробел. Потом ничего...
- Привыкли?
- Нет, привыкнуть к смерти нельзя. Можно смирится с горькой правдой: на войне убивают. И каждая моя поездка на передовую - это прощание с жизнью. На пятачке подо Ржевом фашисты устроили 1100 вылетов. От "Юнкерсов" неба не было видно! Это в кино хорошо получается: все горит и светло, как днем. А в жизни - пахнет паленым, раненые вперемешку с убитыми, и стон, сплошной человеческий стон. Упряжку увидели, руками машут, зовут: "Сюда, браток, сюда!". Я прошу: "Братики, милые, кто ходить или ползком может - ползите сами". Забираешь на волокушу тех, которым ходить уже нечем, или голова пробита, или без сознания. И ведь в этом аду не прогляди живого! Однажды у похоронной команды (они выходят после боя) одного солдатика перехватил - "Погодите, ребята, он дышит, парок слегка идет". И собачки подтвердили - они, если человек живой, но без памяти, и лапой пошевелят, погавкают. Беру я его на тележку, а рана страшная, в голову. Я, как мог, написал записочку, сообщите, мол, как и что! Ответили - в тыл он пошел живой. Вроде как крестник мой.
- Наверное, все 1580 раненых - ваши крестники.
- Так ведь я их только вывез живыми, а как там дальше судьба распорядилась, одному Богу известно. Надеюсь, что была добра к раненым. Что до числа спасенных, то у меня их много больше, чем 1580. Ведь засчитывались в послужной список только "свои" раненые.
- Как так?
- Я служил в составе стрелковой части, у танкистов - своя санитарно-ездовая служба, у артиллеристов - своя. Идет бой, что же, я танкиста, кровью истекающего, умирать оставлю, буду ждать, когда его вожатый подоспеет? Беру, конечно, отвожу в санроту. И снова бежим с собачками на передовую. Одно думаешь: только бы в собачек не попали, только бы не ранили. А если поранят, то пусть не всех сразу, только бы его, родимого, до места доставить живым.
- У вас ведь самого четыре ранения?
- Так точно. Однажды прямым попаданием сразу две упряжки убило. Только нам с Бобиком повезло: пуля на излете пробила мне правую ладонь, Бобика ранило в лапу. Перевязали нас - и стали мы воевать дальше. Другой раз было под Новым Селом. Глина и вода вокруг. Ботинки и обмотки сделались как лаковые. Немцев вроде уже повыбили, принял последнего раненого, везу. Вдруг - щелк! Снайпер разворотил мне бедро. Знаю, отстанешь - готов, Торохов. Собаки ко мне подбежали, Бобик скулит, ну я из последних сил взвалился на раненого. Собачки, милые, вперед бегут, сами знают, что делать, умницы мои. Лежу на брюхе, руками помогаю собакам - довезли, родные, обоих.
- Дмитрий Михайлович, а вам хотелось бы увидеть кого-нибудь из крестников-спасенных? На фронте, например, или после войны, сейчас.
- А я и встречал. Первый раз на фронте, летом 42-го подо Ржевом. Везу на телеге бочку - собачкам кашу варить, а навстречу идет строй, вдруг выбегает солдат, и ко мне - обнимает, целует, плачет: "А помнишь, ты мне шапку на голову надел?". Это было зимой, в той самой мясорубке под "юнкерсами". Раненый один все повторял: "Как у меня мерзнет голова, ой, как мерзнет голова", - ну я свою шапку ему и отдал.
Второй раз лет десять назад. Сижу я однажды на лавочке в парке и беседую с приятелем, пенсионером и тоже милицейским полковником Петром Борисовичем Андрюшиным. Он и говорит: "А меня, между прочим, собачки из воронки вывезли. Ездовой только строгий больно попался. "Молчи, - говорит, - молчи!" - "Где-где, - спрашиваю, - под Новым Селом?" И что-то у меня начинает вырисовываться. Раненых там в 43-м ужас сколько было, а немцев вокруг - еще больше. Везу одного раненого, он стонет, орет... Умоляю: "Молчи, брат, молчи - фрицы рядом. Услышат - накроют нас с тобой обоих". Он снова орать - больно же ему. Спрашиваю: "Петр Борисович, что еще помнишь, кроме "молчи-молчи?" - "Ты молчи, а Бобик нас вывезет". Ну подумай! Обнялись, конечно.
- А немцев раненых забирать не приходилось?
- Нет. Но, думаю, попадись раненый фриц, вывез бы все равно. Человек ведь. Солдаты уже задумываться стали, все ли немцы хотели с нами воевать. И вдруг меня на разговор приглашают. "Вы немцам сочувствуете?" - "Ничего подобного, - отвечаю. - Но разве все простые немцы хотели воевать?" - "А может, и ты не хочешь?" Я разозлился: "Добровольцем бы не пошел, а приказ выполняю, служу достойно". (У меня уже одна медаль "За отвагу" была.) Уехали они. Потом слышу: "Особисты, особисты на лошадях приехали". Ясное дело, по мою душу. Но только ночью у них лошадей угнали, и получилось, что их самих сажать надо.
- Добрые феи вам ворожили, Дмитрий Михайлович: могли бы и на машине за вами вернуться.
- Наверное. Но только все же вызывали меня: "Как живешь? Как служишь, Торохов?" - "Спросите у командира". - "Ну а кто тебе на фронт пишет?" А кто же мне, круглому сироте, напишет? И вдруг они говорят: "А хочешь переписываться с кем-нибудь? Ты откуда родом, из пензенских?" И всю войну мне девушка писала, фотографию выслала - милая такая, какие-то даже посылочки от нее получал - папиросы, пряники, носки вязаные, кажется.
И еще такая встреча была. Бой очередной, страшный, деревня, где медсанбат, горит. Привез раненых - никого нет! Ну и начал я выражаться. Выходят из сарая двое, в плащ-палатках: "Ты кто такой!" - "Вожатый Торохов, - представился по полной форме. - Раненых привез, а вот где медсанбат, вы мне, может, скажете". Один вдруг взял и медаль "За отвагу" мне прикрепил.
- А какая у вас особенная награда, самая дорогая? Есть такая, Дмитрий Михайлович?
- Есть. Все те, кого спас и кому жизнь сохранил.
9 мая обнял я своих собак - все, кончилось. Потом отправили меня в Москву готовится к параду на Красной площади.
- А Бобик, конечно, рядом с вами шел по Красной площади?
- Нет, меня в другую часть откомандировали, и шел уже я без собаки. Конечно, завидовал тем, кто с собаками был. Григорий Пантелеймонович Медведев к тому времени стал командиром Центральной школы служебного собаководства. Он вел колонну саперов с минно-разыскными собаками. И наравне упряжки шли, а нам с Бобиком не повезло.
Кончился праздник, дали нам сухой паек и отправили домой. По дороге размечтался: обниму Бобика - друга, брата лохматого, он меня оближет, как водится. Вкусненьким его угощу - от пайка берег.
- Расскажите, как вы с ним встретились?
- Не стало у меня больше Бобика. Пока я в Москве был, всех собак увезли, толком никто не знал, куда. Говорили, что в институт переливания крови. Ладно, давайте напоследок помянем добрым словом всех, кто был на той войне и кого с нами нет. И наших собак, конечно.
...Что стало с теми собаками, которые остались в строю к 9 мая, никогда не писали. Племенным овчаркам, некоторым заслуженным специалистам, например, минно-разыскным собакам, повезло - они попали в питомники, в Центральную школу. Других забирали с собой кинологи. Капля в море. Судьба остальных четвероногих солдат, бок о бок прошедших войну с человеком и спасших тысячи жизней, была скорее всего чудовищна - их просто-напросто уничтожили, расстреляли. Кто отдал такой приказ по армии, не дав возможности желающим разобрать собак, кто нанес фронтовикам еще одну незаживающую рану - мы не знаем.
