Елена Приградова Мне было 29 лет, когда я стала администратором и по совместительству актрисой Второго фронтового театра. В то время это был единственный театр, который в отличие от концертных бригад ставил на фронте спектакли, используя декорации и реквизит.
По решению командования театр переезжал иногда по железной дороге, но большей частью на машинах. Весь театр вмещался в два грузовика: в одном - актеры, во втором - реквизит. При необходимости можно было сдвинуть грузовики с откинутыми бортами рядом, застелить кузова брезентом - и чем вам не сцена, а поляна в лесу - не зрительный зал? Спектакли шли на ура! Правда, если ночью шел дождь и к утру подмерзало, наледь на брезенте заставляла актеров совершать никем не предусмотренные движения, а порой и вовсе вылетать со сцены, лежа на спине, вызывая дружеский хохот зрителей.
Грузовики наши шли вслед за армией и иногда оказывались в городках, буквально на днях занятых советскими войсками. На улицах еще слышались одиночные выстрелы, а актерам, владеющим немецким языком, нередко случалось играть роль переводчиков не только на сцене. Но иногда, петляя по измученным войной дорогам, не отягощенным к тому же дорожными указателями, можно было запросто попасть вникуда. Скажем, вместо уже освобожденного Пилау угодить под обстрел морской артиллерии на окраинах штурмуемого Лабиау. В общем, на войне как на войне, по-всякому бывало. Но одним из самых ярких воспоминаний за все время войны стали два удивительных концерта.
АРКАША
Полуразрушенный вокзал в каком-то перевалочном городке забит военными. Суета, шум, толкотня. Узнав, что мы московские артисты, все как-то вдруг потеснились и освободили нам местечко. Только вот эшелона пришлось ждать долго. Тогда кто-то из труппы стал наигрывать на аккордеоне - был у нас в реквизите один такой концертный - совершенно роскошный - аккордеон-баян. И вдруг к артисту подошел совсем еще молоденький солдат и попросил дать ему сыграть. Мы, конечно, стали объяснять солдату, что это совершенно невозможно, что инструмент очень дорогой. Но тот все настаивал, чуть ли не на коленях стоял. Ну и мы, наконец, сдались.
- Слушай, ты хоть знаешь, как его в руках-то держать? - спросили солдата.
- Да умею я, умею... - протянул служивый.
Уверенным жестом набросил на плечи ремни и заиграл... Да как заиграл! Профессионал - не то слово. Играл он просто гениально! Словно это был сам чардаш Монти. Звуки сразу же залили все пространство - вокзал замер. А когда солдат запел, все оказались буквально за гранью реальности. Жизнь остановилась. Не было ни вокзала, ни опасности. Не было даже войны. Только щемящая радость в душе и одно-единственное желание - чтобы музыка никогда не кончалась. А солдатик все пел и пел, - то быстрые мелодии, то протяжные, - и сколько все это продолжалось, никто так и не помнит┘ Но вдруг пришел эшелон, и сказка оборвалась.
- Выходи строиться! По вагонам! - и, словно по команде из детской игры "Отомри" все опять пришло в движение. Вокзал тут же ожил и очень быстро опустел. Началась спешка, и мы едва успели узнать имя этого удивительного солдата - Аркадий. Удалось также выяснить, что до войны он был студентом консерватории и учился по классу рояля. Вот и все. А дальше... дальше война развела нас по разным дорогам.
ВРЕЗАВШИЙСЯ В ПАМЯТЬ КУПЛЕТ
Прошло три месяца. В репертуаре театра были отдельные концертные номера. И вот однажды, когда мы выступали перед тяжелоранеными бойцами в каком-то большом госпитале, на сцену неожиданно вышел один из них и спросил, помним ли мы его? Не сразу узнали мы в нем того самого удивительного Аркашу - выглядел парень очень плохо, да и левой руки у него не было. Но потом, конечно, мы ужасно обрадовались встрече.
И вот захотел он в последний раз сыграть на нашем аккордеоне. Вот только как? Решили попробовать в две руки. Наш аккордеонист растягивал меха и подыгрывал на басах. А Аркаша сидел рядом, играл правой рукой и пел. Пел, может быть, даже более проникновенно, чем тогда, на вокзале. Пел как будто бы в последний раз в жизни. И, как тогда, аудитория благоговейно замерла. Вот только на этот раз у большинства слушателей на глаза навернулись слезы. А женская половина госпиталя рыдала, даже не скрывая этого. Вот таким был наш второй незабываемый концерт. Да вот только потом мы узнали, что незадолго до долгожданной победы Аркаша погиб...
Не успела закончиться война с фашистами, как вспыхнул конфликт с Японией, - и театр вновь последовал за войсками. На этот раз - в Маньчжурию. Потом были Чанчунь, Мукден, Дайрен и Порт-Артур. А потом, наконец, пришла окончательная Победа. Нас отправили домой, и уже не в эшелоне, а в нормальном поезде.
В городах, которые мы проезжали, гарнизоны готовились к параду. В одном из городов строй курсантов военного училища шел через вокзальную площадь с песней. Невозможно объяснить, сколько чувств, сколько эмоций мы испытали, услышав слова второго куплета! Курсанты пели:
Как-то на вокзале долго
мы стояли,
Словно мы попали в сказку
или сон.
В полутемном зале
в суете вокзальной
Кто-то пел чудесно
под аккордеон.
А когда умолкла ария Надира,
Мы спросили:
"Кто он, этот молодец?"
И ответил тихо
голос пассажира:
"Это пел вот этот
молодой боец!
Обыкновенный русский человек,
Каких у нас в России миллионы.
Обыкновенный русский человек,
В свою страну
по-рыцарски влюбленный.
Обыкновенный русский человек!
Аркаша с аккордеоном вновь стоял перед нами как живой┘ Всего текста я не запомнила, но куплет этот с припевом засел в памяти навсегда.
В Москве с бабушкой и дедушкой оставался мой девятилетний сын. Вот что он вспоминает о тех временах.
ЛУЧШАЯ В МИРЕ ЕДА
Мне уже давно немало лет, и где только не приходилось побывать: начиная от Аргентины и заканчивая Китаем. Доводилось пробовать самые разные деликатесы... Но со всей уверенностью могу сказать, что ни одному блюду так и не удалось превзойти "коронную" пшенную кашу. Она так и осталась для меня самым вкусным из всевозможных яств.
В 1942 году мне исполнилось восемь лет - я жил с бабушкой и дедушкой в Москве. Дедушка был парализован, бабушка - инвалид. Жили мы возле Красных Ворот, в двухэтажном деревянном домике. Жилище наше обступали точно такие же домишки, обшитые досками.
Холодно и голодно. Дров нет. В доме уже давно сожгли все, что только могло гореть. Потихоньку начали по ночам сдирать с домов обшивку. А когда доски кончились, опиливать по углам бревна. Из всей мебели (когда-то дорогой) остались лишь железные кровати да огромный дубовый стол на рояльных ножках. У нас не было сил ни распилить его, ни отрубить хотя бы кусочек.
На инвалидные карточки прожить было трудно. Пенсии были по 240 рублей, в то время как буханка черного хлеба стоила 600 рублей. Есть приходилось лебеду, которую тоже покупали на рынке по 20 рублей за килограмм.
Как-то на Новый год бабушка исхитрилась купить картофельных очисток, наскребла с них, сколько могла, картошки и сделала нам с дедом по лепешечке - это был настоящий праздник! Сама же съела шелуху и тяжело отравилась - целый месяц потом пролежала в больнице.
А потом нас разыскал дедушкин ученик - к тому времени уже большой начальник. Увидев нашу бедственную жизнь, он страшно переживал. Через день прислал полуторку , а на ней была "жизнь": полкузова березовых дров и мешочек пшена, килограмм, наверное, на десять. И совсем уже невероятное чудо - килограмм сливочного масла. Его надо было перетопить для сохранности. С вытопками из этого масла бабушка и готовила пшенную кашу - самую потрясающую еду в мире!
