Нашли общий язык

Евгений Борисович Константинов... Великолепный педагог-воспитатель, ученый с энциклопедическими познаниями. К сожалению, его уже нет в живых. А потому придется нам поведать читателям «НВО» об одном эпизоде из фронтовой биографии этого человека, которого всегда отличала чрезвычайная скромность┘

ВОТ ТЕБЕ И «СПЕЦИАЛИСТ»!

После окончания Московского педагогического института в 1936 году Евгений Константинов несколько лет проработал преподавателем в Академии Генерального штаба. Когда началась Великая Отечественная, он в первый же день пошел в военкомат, но там услышал, что действующий армии люди его профессии пока не нужны.

Повторные попытки также ни к чему не привели. «Это еще ни о чем не говорит, что вы кандидат педагогических наук, – устало выговаривал настырному посетителю пожилой военком. – На войне сейчас требуются кандидаты других наук – окопных и оружейных. Так что если хотите помочь фронту и Москве, лопату в руки – и идите».

И Константинов, как и сотни тысяч москвичей, пошел. С раннего утра до позднего вечера, а бывало, и ночью, работал обыкновенным землекопом на строительстве противотанковых рвов на ближних подступах к столице. Город жил на осадном положении┘

Но вот, наконец-то, в военкомате вспомнили филолога, преподавшего иностранный язык старшим командирам РККА и давно рвавшегося на передовую. Поступил срочный запрос: оказалось, что в одной из дивизий, оборонявших столицу, уже давно нет военного переводчика.

Новоиспеченный лейтенант прибыл в штаб соединения и представился его начальнику. Тот без лишних слов сразу же поставил задачу: «Срочно допросить взятого в плен немецкого офицера, при котором оказалась карта минных полей».

Однако майор – начальник штаба сперва очень удивился, а потом возмутился, когда узнал, что присланный из Москвы крупный специалист, как его отрекомендовали, владеет только... английским языком. Вот тебе и «специалист»! Тем не менее на все доводы о том, что ни о каком допросе не может быть и речи, последовал короткий ответ: «У тебя, лейтенант, что написано в предписании? Военный переводчик. А мне все равно, какой язык ты знаешь. Ты в армии. А в армии приказ начальника – закон для подчиненного. К шести часам утра вытянуть из немца все, что необходимо, и доложить лично. Не исполнишь – вот из этого пистолета у этой стены – расстреляю. А жив останешься – ты у меня не то что по-немецки, по-японски заговоришь».

САПЕР, ОН ЖЕ ПРОФЕССОР

┘Пленный, человек в годах, сидел в небольшой комнате хорошо натопленной избы за грубо сколоченным столом. По армейским, а тем более по дивизионным меркам это была довольно важная птица: майор, командир саперного батальона. Евгений молча расстелил перед ним карту Московской области, отпечатанную на отличной бумаге и наклеенную на тонкую шелковую подложку. От волнения Константинов позабыл даже те немногие немецкие слова, которые вертелись на кончике языка.

– Гутен морген! – выпалил лейтенант, хотя был уже поздний вечер.

Германский офицер усмехнулся: какое уж тут утро, тем более доброе. Евгений, как мог, знаками объяснил пленному, что от него хотят. Попутно дал понять: откажется тот давать показания, им обоим «капут».

Но на немца этот театр мимики и жестов, где актером и режиссером был русский лейтенант, особо не отличавшийся военной выправкой, не произвел должного впечатления. Хотя майор понял, о чем речь. Однако невозмутимо ответил (конечно, по-немецки): ничего не сообщит, кроме своего звания, должности, номера воинской части, имени и фамилии, так как он дал клятву фюреру хранить государственную и военную тайну. Все последующие попытки сломить упрямство пленного успеха не имели. А время не ждет!

Тогда лейтенант решил записать хотя бы то немногое, что майор намеревался рассказать.

Итак, Константинов допрашивал Мальфреда фон Рюгена┘ Лейтенант задумался: когда-то, еще в довоенной своей жизни, ему, кажется, доводилось встречать это имя и эту фамилию, причем не раз. Ну, конечно же, они принадлежали профессору Венского университета, выдающемуся знатоку староанглийских диалектов и языка древних кельтов. Константинов, еще будучи студентом, читал многие его работы, ссылался на них позднее как в своих публикациях, так и в диссертации. Так неужели это тот самый фон Рюген? И лейтенант, стараясь не показывать свое волнение, спросил, есть ли у офицера родственники в Вене с таким же именем и фамилией. Вопрос был задан на английском┘

Теперь настал черед удивиться пленному. Встав из-за стола, он растерянно произнес (опять-таки по-английски): «С таким именем в Вене я знаю только одного человека – это я сам. Но позвольте, однако┘»

Сомнений не было. Лейтенант Константинов понял, что перед ним – тот самый фон Рюген, известный ученый, трудами которого он зачитывался. Но тогда почему он в форме майора вермахта командовал саперным батальоном, руководил постановкой минных полей в дачных районах Подмосковья? Константинов тоже встал и представился, назвав свое звание, имя и фамилию.

Майор помедлил, что-то вспоминая, а потом задал вопрос: а не тот ли вы Евгений Константинов, который еще до войны публиковал научные статьи по кельтским диалектам? Последовал утвердительный ответ. Это резко смягчило гнетущую доселе обстановку. А когда русский коллега произнес пару фраз на одном из кельтских наречий, фон Рюген расчувствовался и обратился к Константинову:

– Господин лейтенант, я старше вас по возрасту и званию. Прошу уважить мою просьбу – дайте мне возможность минут пять посидеть. Просто так, молча┘

Константинов кивнул. Фон Рюген поблагодарил его и устало прикрыл глаза. После паузы пленный заговорил сам, не дожидаясь вопросов. Что же он рассказал о себе?

Когда в 1938 году Гитлер присоединил Австрию к Германии, встал вопрос о дальнейшей судьбе университетских профессоров – специалистов по «неарийским» языкам. Решение фюрера было категоричным: «Мне не нужны знатоки языков, у которых нет будущего – когда Британия скоро будет покорена, англосаксы заговорят на языке победителей. А сейчас мне нужны не профессора, а командиры, хорошие командиры саперных рот и батальонов, чтобы прокладывать путь вермахту на Восток».

Так фон Рюген стал офицером-сапером. О его успехах на фронте свидетельствовали нашивки и орденские планки.

Окончательная «нормализация» отношений с пленным произошла за полночь, когда в комнату вошел красноармеец с винтовкой в одной руке и подносом в другой. На подносе стояли два граненых стакана с «наркомовской» нормой водки – 100 граммов на каждого и нехитрая закуска. И дело пошло на лад. Было решено, что поскольку клятва Гитлеру давалась на немецком языке, то дачу показаний на «неарийском» английском языке, а тем более на кельтском наречии уже нельзя считать разглашением государственной и военной тайны Третьего рейха. Кроме того, учитывая, что его, Мальфреда фон Рюгена, призвали в ряды вермахта не по своей воле, то можно наплевать на ограничения и рассказать русскому лейтенанту все о минных полях, расшифровав при этом условные обозначения на карте.

В результате еще до наступления рокового срока на столе начальника штаба дивизии уже лежали протокол допроса и подробное описание минных полей. Майор очень обрадовался полученным данным, но затем сказал со злостью: «Что ж ты, лейтенант, говорил, что не владеешь немецким? Знаешь, кто ты? Саботажник!» И повторил свою угрозу: если он, Константинов, хоть еще раз скажет, что не может допрашивать пленных немцев, то его, такого-разэтакого, шлепнут вот у этой самой стены.

НАЧАЛЬНИК РАЗВЕДКИ

Лейтенант, конечно, все понял. Несмотря на то что от фон Рюгена были получены очень важные сведения, для него, Константинова, дело принимало серьезный оборот. Если в штаб дивизии доставят еще хотя бы одного пленного до того, как лейтенант изучит немецкий язык, ему действительно несдобровать. Воспользовавшись короткой передышкой в боях, Евгений разузнал, что в соседней дивизии есть человек, способный ему помочь, и заспешил туда на попутной машине┘

Переводчик разведотдела штаба этого соединения прекрасно знал немецкий язык и согласился преподать Константинову его основы, но на условиях, так сказать, взаимности: тот, в свою очередь, должен был ознакомить его с английской военной терминологией. Надобность в ней появилась уже тогда, так как на фронт стали поступать первые образцы оружия и снаряжения от западных союзников с соответствующей документацией. Дело спорилось, и когда через пару недель начальник штаба прислал на допрос очередного пленного немца, проблема была уже более или менее решена.

Вскоре начальник разведки дивизии погиб. С кадрами было туго, и на эту должность назначили Константинова – лейтенанта, не имевшего военного образования. Но он, пользуясь навыками и методикой системных научных исследований, выработал свой собственный подход к сбору и обработке разведывательной информации. Все, что добывали бойцы и командиры на немецком языке – письма, книги, газеты, журналы, дневники, фотографии, карты, обрывки записей, – все тащили в штаб, где стоял большой биллиардный стол, который разведчики обнаружили в штабе разгромленного полка вермахта. Начальник разведки внимательно рассматривал каждую вещь, отбирал самые значимые предметы и записи, затем изучал и обобщал их.

Работа у молодого начальника разведки спорилась. В дивизии хорошо знали противника, стоящего перед ней, его силы, средства, возможности и намерения. Штаб и комдив профессионально использовали эти сведения для достижения успеха.

В середине 1943 года Евгений Константинов, к тому времени уже майор, был отозван в Москву. Он вернулся на преподавательскую работу в Военную академию Генерального штаба – учить советских офицеров английскому языку. Было ясно, что после победы Красной армии под Сталинградом и Курском в войне наступил перелом. Дело шло к открытию второго фронта, и в Ставке заранее просчитали: надо уже сейчас готовить высшие командные кадры, способные взаимодействовать с союзниками.