Вадим Маркушин
Остается вспоминать боевую молодость.
Фото Интерпресс/PhotoXPress.ru
Отставник-гуманитарий Зеленцов, перебивающийся репетиторством после закрытия родного училища, дремлет на диване, дав возможность серому веществу трудиться в поиске очередной финансовой комбинации. Жена в это время совершает привычный субботний обход местных продуктовых магазинов. Так что можно без помех выстраивать линию рациональных построений.
Зацепив тему, Зеленцов сосредоточенно поднимается с лежбища и перемещается на лоджию, с которой хорошо просматривались лес и река. Только что ухваченная комбинация, однако, начинает куда-то ускользать, уступая место более пространным умственным упражнениям. Перед мысленным взором возникают волнующие видения нечаянных поворотов, обретая специфические бухгалтерские очертания. В голове проносятся сметы относительно грядущей полезной деятельности: форсированного строительства загородного дома, приобретения дорогой квартиры в элитном, обнесенном непреступным забором доме, покупки шикарных подарков жене, дочери, еще кой-кому.
Зеленцов представляет себя автором некой идеи, простой, как все гениальное. Идея эта сразу начинает «работать», выправляя дела в области, а потом и в целых отраслях, вытаскивая на путь процветания целые регионы. О нем пишут газеты, называя российским Эрхардом. Его приглашают в Останкино, на телепередачи, в которых он, в отличие от других именитых собеседников, говорит коротко и ясно. Доходит до того, что ему предлагают посты в кремлевской администрации, но он предпочитает оставаться свободным от политических интриг провинциальным генератором умных советов┘
В эту благостную минуту, как случалось и ранее, в сознание вдруг врывается реальность – с чужими иномарками, особняками, надменностью узколобых новых русских. Зеленцову хочется ткнуть чем-нибудь сокрушающим в это обобщенное ненавистное мурло, чтобы оно тут же издохло в мучительных конвульсиях, дав простор справедливому перераспределению незаконно оттяпанного общественного достояния. Однако именно на этом месте взволнованных размышлений его охватывает нерешительность. Ибо досконально точно ему не ведомо, суждено ли будет самому оказаться среди получателей экспроприированных излишков. Или всепожирающая вакханалия очередного передела бесцеремонно проглотит и его трудами нажитое состояние.
Не определившись со своей гражданской позицией, Зеленцов отправляется выносить мусорное ведро. То есть выполнять одну из самых презренных обязанностей по дому, которую он был вынужден признать за собой после многолетних пререканий с женой┘
ОПРОСТОВОЛОСИЛСЯ
Между тем жена, завершив традиционный субботний обход, уже открывала квартирную дверь. Столкнувшись с мужем в проеме, она окинула его критическим взглядом и направилась было на кухню. В прихожей в этот момент звякнул телефон. Зеленцов по обыкновению вздрогнул, поставил ведро на коврик, посмотрел на жену и, прочитав в ее глазах распоряжение, потянулся к аппарату.
«Слушаю», – пролепетал он на всякий случай голосом замученного уколами человека. В ответ послышался густой бас. Страшно знакомый, из прошлой жизни. В голове Зеленцова мелькнула догадка, сердце екнуло от нехорошего предчувствия. За период взмаха ресниц ему припомнилась трехсуточная эпопея гостевания однокурсника – с утомительными застольями, ночными разговорами, бесконечным курением на кухне, возней с раскладушкой, художественным храпом и нескрываемым раздражением жены. Уж лет десять тому.
Зеленцов шмыгнул носом, кашлянул и сипловатыми потугами стал изображать нечаянную радость: «Как же, как же, узнал... Опять в командировку, Колюня? По делам, значит, на тройку денечков».
Он плотно прижал ладонь к микрофону и, энергично двигая губами, прошептал жене: «Арзяев!» Потом, отреагировав на ее свирепо-категорический жест, прогнусавил в трубку: «Ой, Колька, мы же завсегда рады. Только вот нынче оба в лежку. И ведь надо же, именно к твоему приезду... Ясное дело, закон подлости... Где-где, говоришь? У губернатора?! Круто... Молодчина... Я никогда в тебе не сомневался... Конечно, хотелось бы, но вот прихворнули».
Зеленцов не хуже Хазанова скорчил физиономию, войдя в образ героя, получившего невероятную информацию. Такую, которая никак не вписывалась в разыгранную им трагикомедию с мнимой хворью. Он, старый воробей, натурально свалял дурака. И теперь с глуповато-печальным видом продолжал слушать рокотание на другом конце провода, не веря ушам своим в реальность грандиозного взлета старого приятеля.
«Конечно, Коленька, завсегда рады... хоть завтра... Чего уж там, небось, очухаемся, не графья. По такому-то случаю поднатужимся... Ах, вот как, дел полно. Понимаю. Жаль, дружище, жаль. А то почирикали бы на кухне, как в старое время, по-простому. Ну что делать... Да уж как появишься – непременно к нам, без всяких церемоний. Чай, как родные... Пока, Колюнчик, до скорого».
Зеленцов аккуратно положил трубку на место и, собравшись с духом, отрапортовал жене: «Представляешь, Арзяев-то как поднялся. Своя фирма. Из-за границы не вылезает. Домище выстроил под Москвой. В баню нас с тобой приглашал. С губернатором. Машину собирался прислать за нами. Вот тебе и Колюня┘»
Жена приняла суетливый доклад супруга с тем холодным и презрительным видом, который не предвещал ничего хорошего. Когда Зеленцов закончил, она лишь покачала головой и с хорошим прононсом выговорила: «Коз-зел ты!..»
ЕСТЬ ЧЕМУ ПОЗАВИДОВАТЬ
Обедать-ужинать поехали к Агаповым. Те жили в новом кирпичном доме, в просторной квартире из четырех комнат. Хозяин завидного жилья, которого Зеленцов знал еще по детсаду, в ногу со временем шагал с малолетства. В эпоху мажорных тональностей ценилась жизнерадостная молодая поросль, песнями и плясками выражавшая восторг по поводу приближения светлого завтра. Мальчика зачислили в один из самых престижных ее отрядов. В дни великих праздников ему доводилось выступать в Концертном зале и в Драмтеатре, вышибая слезу умиления у тех, кто заправлял делами области.
Таинственная сфера «органов» тоже была отмечена знаком элитарности, поскольку вызывала у простого труженика смешанное чувство благоговейного трепета и утробного беспокойства. Достигшего положенного возраста юношу с натренированным телом и окрепшими голосовыми связками определили на учебу именно в этот сектор служения Отечеству. Освоение ремесла охраны своих тайн и выведывания чужих секретов прошло успешно. Блистательному лейтенанту подыскали место в одном из столичных учреждений.
Между тем всенародное движение к великим целям забуксовало, спровоцировав поначалу кухонный ропот, а затем и разгул инакомыслия. Выпуская пар из общественного котла, управители переоделись в либералов, вытеснив вон из своих рядов самых непонятливых. В приоткрытые окна ринулся предпринимательский авангард, под напором которого были вышиблены не только рамы, но и стены. Агапов повесил шинель на гвоздь и пересмотрел концепцию личного счастья. Он вернулся в родной город. Заложенная в генах склонность к перманентным, даже на унитазе, денежным пересчетам пошла впрок. А навыки от прежних занятий пригодились для нейтрализации недоброжелателей.
Атрибуты жизненной удачи были обеспечены быстро. Евроремонт в квартире, иномарка, дом из бруса за городом, «пара штук зелени» на месячный рацион – все было налицо. А тщательно отсортированный круг постоянных гостей помогал обретению внутренней уверенности в общественной полезности самоотдачи на новом поприще.
Застолья стали частыми. Под аплодисменты Агапов показывал «ползунка» и другие выкрутасы народной хореографии. Затем наступал черед танго в полумраке с подругами семьи – и, значит, дело шло к завершению. Ибо возникающие при этом безрассудные намерения грациозно пресекались улыбчивой женой, которая лишь чисто внешне попустительствовала таким играм. Так что накопленная Агаповым энергия высвобождалась путем упражнений в русской словесности, коэффициент сложности которых был прямо пропорционален количеству принятого на грудь. И это тоже было в ногу со временем, которое поразило мир неслыханным словоблудием.
Так было и в эту субботу. Ровно ничего нового. Зеленцов широко улыбался, поощряя номера агаповского домашнего капустника, местами и сам вытворял нечто выходящее из ряда вон, бросал откровенные взгляды на округлые формы незамужней молоденькой гостьи, с театрально сдержанным вдохновением прочитал пушкинскую «Красавицу».
Однако стрелки часов крутились исправно. Когда Агапов, утомившись от речей и тостов, устроился на кожаном диване, наступило затишье. Гости стали собираться. Жена Зеленцова, обсудив что-то с подругой в дальней комнате, бодро вышла в прихожую и подала требовательный сигнал мужу, показав на свои золотые ходики. Дескать, хватит, любезный, домой!..
НАВЕРНОЕ, ВСЕ ЕЩЕ СЛУЧИТСЯ
Двухкомнатная квартира встретила их родными запахами и привычной теснотой. Зеленцов отправился к себе, чтобы завершить субботу пространными мыслями на сон грядущий. Уже под пледом ему представилось, что вечер они провели не в компании поднадоевшего Агапова, а в губернаторской бане. Там, после процедур в парилке и купания в бассейне, после принятия энного количества пива, он дремал в тихой комнате отдыха, где царствовал полумрак и тихо звучала гармонирующая с блаженным настроением медленная часть Восьмой сонаты Бетховена, которая всегда вытягивала из тонкой души Зеленцова слезу благородства.
Потом, уже в полном забытье, ему стало сниться, что утром к нему явился Арзяев, притащив целый куль десятисантиметровых креветок и бочонок баварского пива┘
