0
7259
Газета Заметки на погонах Интернет-версия

30.08.2013 00:01:00

Больше всего на войне запомнилось, как я пожалел немца

Игорь Плугатарёв
Обозреватель «Независимого военного обозрения»

Об авторе: Игорь Витальевич Плугатарёв – военный журналист, полковник запаса.

Тэги: война, воспоминания, ввс, маршал, ефимов


война, воспоминания, ввс, маршал, ефимов Маршал авиации Александр Ефимов. Фото с официального сайта Министерства обороны РФ

Год назад, 31 августа, в России не стало последнего дважды Героя Советского Союза, получившего это звание в годы Великой Отечественной войны, маршала авиации Александра Ефимова. Он умер на 90-м году жизни от сердечного приступа, узнав о смерти в упомянутый день друга – экс-министра обороны СССР Маршала Советского Союза Сергея Соколова. Фронтовой летчик-штурмовик, совершивший за годы войны 269 вылетов на легендарном самолете-«танке» Ил-2, Александр Ефимов закончил военную карьеру главкомом ВВС. Многие годы был постоянным подписчиком «НВО», другом еженедельника, которого ценил за то, что «пишет правду». Так он обмолвился при одной из встреч с автором этих строк, которых было несколько.
Дважды Герой был щедрым не только на откровенное общение. Как истинно русский мужик, он угощал великолепной самогонкой и закусочными яствами, присланными ему земляками из Миллерово (Ростовская область), где прошли его детские и юношеские годы. По разным причинам не все то, что было сказано Ефимовым тогда, в начале нулевых годов, вошло в интервью, которые были опубликованы на страницах «НВО». В годовщину кончины маршала авиации есть смысл и возможность опубликовать его весьма ценные высказывания. До последних дней жизни он был полон энергии, неутомим в делах и, что называется, вечно занят.
«ПРИМИРЯТЬСЯ ТРУДНО,
НО НЕОБХОДИМО!»
– Вы провоевали почти всю войну, с 1942-го, участвовали во многих битвах. Какая больше всего запомнилась?
– Пожалуй, та, в результате которой была освобождена Белоруссия. Известная операция «Багратион», начавшаяся 23 июня 1944 года. Я лично принимал участие в освобождении многих населенных пунктов, в том числе таких крупных городов, как Минск и Гродно, под Гродно был сбит.
– Вспомните какой-нибудь эпизод из тех дней, который запал вам в душу.
– Таких, признаться, было много. Больше всего мне запал в душу случай, не связанный с атакой с воздуха. Это было под Минском. Раз я прилетаю с боевого задания, а мне докладывают: «Командир, мы немца поймали!» Я – как немца, откуда!? Фронт на запад катится, аэродром-то еще когда нашим стал. «Где он?» – спрашиваю, – «Ну-ка, ведите к нему».
Немец был заперт в подвале. Спускаюсь. Пленным оказался солдат лет около тридцати, хотя, может быть, и постарше, потому что у него уже были седоватые волосы. Сидит, небольшого роста такой, щупленький, худой, как хвощ. И, как затравленный зверек, смотрит на меня. Я прямо как почувствовал дрожь в его теле. Видно, немец подумал самое худшее: пришел командир, офицер, с орденами. У нас же ведь как: война есть война, могут и шлепнуть сразу, тем более, что поймали в районе аэродрома. И мне так жалко его стало.
Я ему сказал: «Садись!» Сам сел на чурбан напротив и начал с пленным разговаривать. А он по-русски – ни в зуб ногой, и я не понимаю, что он говорит по-немецки. Побежали за адъютантом третьей эскадрильи, он сносно знал немецкий. Разговор хоть и трудно, но пошел. Чувствую, он стал оттаивать, страх начал его отпускать, потому что я не ору на него, не угрожаю, оружие не вынимаю.
Но что меня больше всего поразило, это когда он достал небольшую фотографию: он, жена и шесть девочек мала-мала меньше! У меня тогда мелькнуло: как же перекорежила война мирную жизнь людей, ведь он, простой солдат, отец шестерых дочек, наверняка не хотел воевать. И, представляете, я испытал к нему, врагу, еще один прилив глубочайшей жалости.
– О чем вы его спрашивали?
– Это был не только допрос пленного, хотя он и рассказал, кто он, из какой части, что с ней сталось, кто командир.
– И как вы с ним поступили?
– Я приказал отправить его на кухню: пусть, мол, колет дрова, носит воду, помогает там и откормится заодно. И действительно, я потом заглядывал на кухню: немец работал, не лодырничал, посвежел, уже и щеки появились.
Это я к чему все: очень отходчивый мы народ. Этого немца никто не притеснял, его не охраняли, да и он деру дать не собирался, понимал: поймают – расстрелять могут, а к своим проберется – снова воевать будет. Не хотел он воевать!
Позже о нем узнали особисты и забрали его. Конечно, война есть война, и его место было – в лагере для военнопленных, а не на фронтовом аэродроме. В такой лагерь его и отправили. Раз мы поехали по каким-то надобностям в Минск, около него есть местечко Озеры, где в то время был организован большой лагерь для немецких военнопленных. Их содержали за колючей проволокой и особо не охраняли. Мы там сделали остановку, вышли покурить да размять ноги. Миша Бабкин, мой ведомый, отлучился. Потом приходит и вдруг говорит: «Командир, «наш» немец здесь». «Как, где?» «Да вон за «колючкой». Мы – к нему. Переводчика на этот раз нет, о чем-то мы его спрашивали, что-то он отвечал. Но мы почувствовали, что как старые знакомые встретились. Мы ему оставили консервы, буханку хлеба, которую с собой в дорогу взяли. Поехали дальше, и я подумал тогда: вот были мы совсем недавно врагами, а сейчас – нет, мы не друзья, но по крайней мере какое-то состояние прощения в душу затесалось.
Почему много позже я и стал президентом Международного клуба ветеранов Второй мировой войны «Примирение», который был создан в 2005 году по инициативе президента Владимира Путина и при активной поддержке тогдашнего канцлера ФРГ Герхарда Шредера.
– Но готово ли российское общество к такому примирению? Вот в той же Белоруссии ветераны против.
– Белорусских ветеранов можно понять: там немцы уничтожили каждого четвертого жителя. О непримиренческих настроениях в России мне тоже известно. Как-то я был в Рязани, рассказал о нашей инициативе, один генерал армии, родившийся после войны, амбициозно спросил: «Это ж с кем примиряться? С немцами?! Ни-ког-да!»
Но дух примирения живет и без чьих-то инициатив. Ведь все войны, будь они семилетние, столетние или длившиеся 1418 дней и ночей, как Великая Отечественная, когда-то кончаются и наступает мир. Не давно я был в Серпухове – впервые после окончания там авиационного училища, городе, откуда у меня начинался боевой путь на Западном фронте. Ветераны привели меня на кладбище, и я увидел огромный памятник «Примирение». Он поставлен тем, кто воевал в 56-й советской армии, и тем вражеским солдатам, кто шел на Москву в составе 1-й армейской группы, а именно 288-й пехотной дивизии вермахта, которая была здесь разгромлена.
Из Германии в очередной раз приехала делегация и возлагала цветы к этому монументу, – а приезжают они почти каждый год. И это – в Серпухове, в сотне километров от Москвы, которую в 41-м гитлеровцы вот-вот должны были взять. Так что процесс примирения идет уже снизу.
– Позвольте уточнить: агрессоры и защитники Родины лежат вместе под одним надгробием?
– Да, такое, на первый взгляд, поразительное в Серпухове захоронение. Знаю, кто-то, даже из послевоенных поколений, нынешние молодые, подумает: это непостижимо, такого не должно быть, у нас еще своих не похороненных воинов много в земле осталось, а тут гитлеровцев хоронят и почести им отдают!
– И это, с их точки зрения, справедливый упрек. Что вы им ответите?
– Отвечу так. Почести тем, из 288-й пехотной дивизии вермахта, отдают не как гитлеровцам, а как солдатам, да и не почести это вовсе в их известном понимании, тут нет салютов, почетного караула. Просто – тихое возложение цветов. А сам по себе этот памятник несет большую эмоциональную и воспитательную нагрузку – прежде всего на молодые умы: если тот, кто шел к нам с войной, и тот, кто мечом праведным их наказывал и тоже был убит, лежат вместе или рядом, так зачем была нужна эта война?
– Зачем в России открывают сотни кладбищ наших врагов, где лежат десятки тысяч вояк вермахта?
– Нельзя устраивать противоборство на почве непринятия захоронений. В той же Германии много делается для того, чтобы следить за могилами наших солдат. Почему же мы, россияне, должны противиться этому? Мы тоже должны показать, что мы цивилизованная нация. Нельзя же все время в душе смотреть друг на друга, как через прорезь прицела, ведь война давно закончилась. Знаю, что и в Белоруссии, пусть не так массово, как в России, но возникают подобные немецкие кладбища, хотя агрессоры причинили белорусскому народу неисчислимые страдания.
– Может быть, надо примирить наших ветеранов и с бывшими вояками из небезызвестной дивизии СС «Галичина» или прибалтийскими эсэсовцами?
– Мы не работаем с теми и среди тех, кто до сих пор проповедует гитлеровскую идеологию и радикальный национализм, который сродни идее «чистокровного арийства». Что касается так называемых вылазок эсэсовцев в Прибалтике, то здесь не все так однозначно, как это порой представляется в российских СМИ – вот они, эти бывшие прибалтийские эсэсовцы, за Гитлера! Тут нужно осторожно подходить. Нужно отличать тех, кто «дергает за ниточки» и делает этих бывших приспешников гитлеризма марионетками в руках антироссийски настроенных политиков. А ведь почему собираются и заявляют о себе эти вояки? Да они выходят не для проповедования гитлеровской и оголтелой националистической идеологии, а, если хотите, чтобы вспомнить свою молодость, которая так трагически сложилась у них. Многим из тех, кто в первые годы войны вставал не под советские знамена, было 18–20 лет. Это были молодые люди с еще не сложившимися убеждениями.
Другое дело, что власти в странах Балтии запрещают советским ветеранам праздновать День Победы, гнобят их, считают оккупантами. Вот это недостойно «цивилизованной Европы», к каковой себя относят Вильнюс, Таллинн или Рига. Ведь, повторюсь, надо бороться за мир, а не проповедовать неприятие. Соберите бывших врагом вместе да поговорите. Для подрастающих поколений это дало бы больше пользы, чем натравливать одних на других. Это же очевидное недомыслие. У меня есть желание поехать в Латвию, тем более что я там многие годы служил, знаю латышей. Предмет же для разговора в этом ракурсе давно назрел.
«Я – РОКОССОВЕЦ»
Дважды Герой Советского Союза капитан Александр Ефимов (слева  в верхнем ряду). 	Кадр из документального фильма «На пути к Великой Победе. 	Маршал авиации Александр Ефимов». 2009
Дважды Герой Советского Союза капитан Александр Ефимов (слева  в верхнем ряду).     Кадр из документального фильма «На пути к Великой Победе.
    Маршал авиации Александр Ефимов». 2009
– Александр Николаевич, 2-м Белорусским фронтом, в составе которого вы воевали, с ноября 1944 года и до конца войны командовал Маршал Советского Союза Константин Рокоссовский. Доводилось встречаться с ним?
– Доводилось, и неоднократно. Я считаю, что не только Жуков, но и Рокоссовский, если не в большей, то по крайней мере не в меньшей степени – Маршал Победы. Это был человек исключительного такта. И это при том, что он был очень требовательным, порой до жесткости, не меньше, чем Жуков. Но при этом он был справедливым, никогда никого не оскорбил, ни на кого не накричал. Рокоссовский был очень внимательным к людям.
Я был капитаном. Ко мне он относился, как к сыну, не побоюсь этого сравнения. Допустим, проходит какое-нибудь совещание, я где-нибудь прижмусь у стеночки, и он, если увидит меня, никогда не поманит пальцем, не подзовет издалека, а сам подойдет, поздоровается, спросит о здоровье, о делах, еще какие-то вопросы задаст. Все удивлялись. А я потом говорил шутя: родственник, мол (смеется). Мне трудно объяснить, почему он так ко мне относился. Вообще, он знал всех своих Героев. Наверное, подобным же образом он относился не только ко мне.
Рокоссовский – это и командующий, который действительно спас Москву. Его 16-я армия и 5-я армия генерала Говорова держали самые сложные участки обороны и первые перешли в наступление.
Когда Рокоссовский был у нас командующим 2-м Белорусским фронтом, мы его любили беспредельно. Все – и солдаты, и офицеры, и генералы. Когда мы по завершении войны приехали в Москву, чтобы участвовать в Параде Победы, эшелон встречало много народа, и все спрашивали: «Кто вы, откуда, с какого фронта?» Мы все отвечали: «Мы – рокоссовцы!» Рокоссовский – это была глыба! Прохождение нашего фронта и на параде отличалось от других. Не было скованности в строю, мы привыкли, что у нас отношение старшего к младшему было благожелательное, поучительное. Поэтому чеканили шаг браво, весело, казалось, что мы «слышнее» других, ведь мы же – рокоссовцы! Вы когда-нибудь где-нибудь слышали или читали, чтобы кто-то говорил «Мы – жуковцы» или «Мы – коневцы»?
Рокоссовского я видел неоднократно. Однажды Константин Константинович проводил рекогносцировку. Проходила она так. Командующий фронтом собирал сначала танкистов, потом артиллеристов, а потом летчиков – и с каждой группой проходил по траншее, показывая и рассказывая, как, что и в какой последовательности надо будет делать. Как командир эскадрильи я тоже участвовал в этом мероприятии.
– Простите, командующий фронтом, даже если он – «лучший во всех отношениях» Рокоссовский, ниспускался до уровня комэска?
– Не думайте, что это случай в припеку к тому известному анекдоту, когда маршал Жуков приехал на фронт, чтобы посоветоваться по какому-то стратегическому вопросу с начальником политотдела дивизии полковником Брежневым. На рекогносцировке с Рокоссовским присутствовали командующие армиями, командиры дивизий, корпусов – очень большая группа, это было принято во всех войсках. И мы, младшие офицеры, шли, конечно, не сразу за командующим фронтом.
Дело в том, что на фронте была всего одна штурмовая авиадивизия. Командиров эскадрилий в ней было всего девять человек, и было важно, чтобы они понимали степень своей ответственности при выполнении задачи. А с комдивом, начальником штаба, начальником политотдела и тремя командирами полков летческая «свита» Рокоссовского на той рекогносцировке составляла всего 15 человек.
– Теперь понятно.
– Ну вот, идем мы друг за другом по траншее – Рокоссовский, наше дивизионное руководство, потом мы. Командующий рассказывает, мы слышим его голос. Вы представляете траншею: там два человека плечо к плечу еле проходят. Вдруг цепочка остановилась, Рокоссовского не слышно. Через какое-то время снова двинулись. Рекогносцировка закончилась, мы так и не поняли, что это была за заминка. Тут к нам подошел начальник политотдела дивизии полковник Тяпков и со значением произнес: «Да-а, это – человечище!» И рассказал следующее. Когда шли по траншее, Рокоссовский уже было миновал вытянувшегося в струнку старшину. Вдруг останавливается и говорит ему: «Вы меня помните?» Старшина белый стал. Оказывается, этот старшина в «Крестах» был надзирателем, и, видно, Рокоссовский тесно с ним встречался. Рокоссовский заметил у старшины несколько орденов на груди и сказал: «Ну, судя по наградам, вы хорошо воюете. Ну, дай Бог». Вот какой был Рокоссовский. Человечище! Если бы это был Жуков, он бы наверняка приказал расстрелять старшину.
(Наша справка. «Кресты» – печально известный следственный изолятор в Ленинграде, где с августа 1937-го по март 1940-го пребывал осужденный по расстрельной 58-й статье «польский и японский шпион» комкор Рокоссовский. «Мясники» из НКВД выбили ему зубы, сломали ребра, повредили позвоночник и печень.)
А однажды мне даже довелось побывать в обществе маршала Рокоссовского за трапезным столом в специальном поезде, который вез нас, депутатов Верховного Совета СССР, на сессию в Москву. Кстати, я был самым молодым за всю историю Верховного Совета СССР депутатом. По меркам того времени это было «нечто»! Если бы только две звезды Героя помогли, но дважды Героев тогда было немало.
– Почему же выбор пал именно на вас?
– Это – отдельная история. Политуправление воздушной армии начало подбирать кандидатов, которых было очень много. Членом военного совета армии у нас был генерал-лейтенант Филипп Веров. Как мне потом рассказывали, изучил он списки и говорит: сплошь генералы, один только старшина, справедливо ли это? И тут же предлагает: давайте-ка мы летчика в список включим – истребителя или штурмовика.
И вот я поехал на первую сессию. В особом поезде – он шел 500 километров без остановок. В нем на сессию также ехали командующий моей воздушной армией генерал-полковник Константин Вершинин, а еще генералы Новиков, Голованов, один артиллерийский, один танкист и один старшина. Ночь прошла, а наутро прибегает посыльный: маршал Рокоссовский, просит вас на завтрак.
– Удивились?
– Не без этого. С одной стороны – лестно. Но, честно признаться, мне так неохота было идти в вагон командующего! Я, капитан, буду сидеть среди генералов. Но делать нечего. Зашел Рокоссовский, со всеми поздоровался. Сели за стол. Каждому подали по рюмочке. Сидим, кушаем. И идет разговор. К чести Рокоссовского – только он мог так вести себя. Будь на его месте Жуков – я и не попал бы на подобный завтрак. А Рокоссовский каждому внимание уделил. С Вершининым парой слов обменяется, с тем, с другим, ко мне обратится, что-то спросит. То есть он сплотил этим своих гостей, лишил их естественной скованности: все же маршал, командующий фронтом. Лишним за столом себя никто не чувствовал.
– О чем спрашивал Рокоссовский?
– Говорили исключительно о войне. Меня он спрашивал относительно тактики самолета Ил-2, его вооружения. А я-то был влюблен в Ил-2, в стихах и красках ему расписал достоинства этой замечательной машины. А Вершинин ему комментировал: броня – это только для пуль и осколков, а снаряд попадет, и броня – ничто. Ну, а я патриот своего самолета, в чем-то и возражал.
Спросил меня Рокоссовский и о семье. Я сказал, что у меня мама и сестра. «А девчонка у тебя есть?» «Нету еще». 23 года мне было, только воевал, как в песне: первым делом самолеты, ну а девушки – а девушки потом.
Рокоссовский слушал меня, слушал и говорит: «Эх, Ефимов, еще бы два-три месяца войны, и я бы тебя к третьей Звезде Героя представил». А Вершинин на это заметил: «Костя, а может быть, и некому было бы давать?» Рокоссовский чуть повел головой, согласился: «Вообще, ты прав». И уже мне: «Хватит тебе, Ефимов, двух Звезд! Поступай в академию, закончишь, покомандуешь – глядишь, и Вершинина заменишь».
И знаете, его слова оказались пророческими. Вершинин позже стал главнокомандующим ВВС, кстати, главкомом он становился дважды, руководил ВВС с 46-го по 51-й и с 57-го по 68-й, и я его заменил, только не сразу, а через одного главкома – главного маршала авиации Кутахова.
– Вершинин и Рокоссовский были на «ты», по имени друг к другу обращались?
– Они были друзьями. Как правило, командующие воздушными армиями были «приближенными» к командующим фронтами, элита.
– Позже вам не доводилось встречаться с Рокоссовским?
– Во время сессии неоднократно. Он подходил, что-то спрашивал, всегда очень тепло.
Больше мне общаться с ним не доводилось. Я учился в академиях, командовал частями и соединениями, все время в войсках, в Москву наездами. Рокоссовский же много лет был министром обороны Польши.
Еще одна встреча, возможно, и могла состояться, но это уже был 1968 год, Рокоссовский был тяжело болен, умирал в госпитале. Я уже был генерал-лейтенантом. Как-то меня принял главком Вершинин, сели, стали вспоминать, что было, чего не было. Он говорит: «А помнишь случай, когда ты по танкам ударил, в Польше?» А это был любопытный случай. Немецкие танки стали выходить в тыл нашей наступающей группировке, и так получилось, что их нечем было остановить: противотанкисты не поспевали. Мою эскадрилью тогда подняли по тревоге, мы вылетели и очень удачно отбомбились по этим танкам – закупорили их в лесу. Они двигались по лесной дороге. А мы ударили по голове и по хвосту колонны: им ни назад, ни вперед. Пока они освобождали проезд от сожженных машин, командование успело выдвинуть на направлении их разворачивания две противотанковых бригады, и когда танки пошли в атаку, их все там и сожгли.
Когда я возвращался с бомбежки, Вершинин передает мне по радио в самолет: «Хозяин наградил тебя орденом Красного Знамени». Это было довольно неожиданно, и вместо «Служу Советскому Союзу!», я сказал: «Спасибо». Хозяин – это Рокоссовский; так не одного его как командующего фронтом в войсках называли. И вот мы вспомнили, и Вершинин спрашивает: «Помнишь, как тебя Рокоссовский прямо в воздухе наградил орденом Красного Знамени?» «Помню, – отвечаю, – но орден этот я не получил». «Как не получил?» «Я прилетел с того задания, докладываю командиру полка Губанову, а он: «Я никаких распоряжений на этот счет не знаю, мало ли что ты там говоришь. А потом, пока я не получу орден, ты его не получишь! На этом и закончилось».
Вершинин в сердцах меня укорил: «Какой же ты м…к левого вращения! Да сказал бы мне, я позвонил бы Косте, и орден был бы у тебя на груди!» И посетовал, что «если бы сейчас Костя не умирал, он бы все сделал и лично вручил бы тебе тот орден».   

Комментарии для элемента не найдены.

Читайте также


Правительство донастраивает налоговую систему перед реформой

Правительство донастраивает налоговую систему перед реформой

Ольга Соловьева

Бюджет оплатит закупку лекарств от разных форм гепатита

0
566
Путин собрал голоса 76 миллионов избирателей из 112 миллионов

Путин собрал голоса 76 миллионов избирателей из 112 миллионов

Дарья Гармоненко

Иван Родин

Партийные кандидаты показали патриотические чувства и локальные успехи

0
567
Россияне подолгу хранят верность своим старым машинам

Россияне подолгу хранят верность своим старым машинам

Анастасия Башкатова

Автовладельцы ищут способы сэкономить на запчастях и ремонте

0
509
Гастарбайтеров можно и штрафовать, и выдворять

Гастарбайтеров можно и штрафовать, и выдворять

Екатерина Трифонова

Нелегальный мигрант попытался найти защиту у Конституционного суда РФ

0
506

Другие новости