Невосполнимая утрата

С оказавшейся для многих неожиданной кончиной «дорогого Леонида Ильича» начался закат целой эпохи в жизни страны. Фото РИА Новости

Среда, 10 ноября 1982 года в Германской Демократической Республике (ГДР) вообще и в русскоязычной ее части – Группе Советских войск в Германии – в частности начиналась как обычно. Исключение, пожалуй, составляло то, что командир одной из рот гвардейского мотострелкового полка гвардии старший лейтенант Соколов вне графика (командирский день – понедельник) решил «осчастливить» подчиненных, прибыв в подразделение на подъем к 6 часам утра. Дальше, проконтролировав проведение физзарядки и других утренних мероприятий, офицер с чистой совестью и в приподнятом настроении отправился домой, чтобы позавтракать и привести себя в порядок перед тем, как вновь вернуться в часть. Однако едва он переступил порог коммунальной квартиры, как столкнулся с заплаканным лицом жены, которая на естественный вопрос – «что случилось?» – молча указала в сторону комнаты, где располагался бесценный черно-белый телевизор «Рекорд 302Б» с перепаянной схемой, позволявшей беспрепятственно просматривать «вражеские» телевизионные программы ZDF, ARD и еще какие-то менее значимые.

Поначалу у старшего лейтенанта Соколова в ответ на такое, мягко говоря, тревожное поведение супруги возникло опасение, что телевизор, верой и правдой прослуживший три года в суровых условиях на Дальнем Востоке, в благостном зарубежье вдруг приказал долго жить. Офицер заглянул в комнату, но увидел аппарат целым и невредимым. Убедившись в том, что причина жениных слез совсем не в телевизоре, он посмотрел на супругу столь прямо и требовательно, что та не смогла молча проигнорировать однозначный взгляд мужа.

– Брежнев умер, – прикрывая ладонью рот, произнесла она.

– Это ты еще откуда взяла?

– Оттуда. – Кивнула жена в угол с телевизором. – По ZDF показали его портрет в траурной рамке.

В то время, чего греха таить, многие ждали перемен и связывали их, естественно, со сменой руководства страны в лице Генерального Секретаря ЦК КПСС Леонида Ильича Брежнева. Но чтобы так неожиданно и таким вот образом…

Вот уж во истину – «что имеем – не храним, потерявши – плачем».

Соколов включил «вражескую» программу, и действительно… на экране сначала появился портрет, казалось, вечного и бессменного генсека в траурном обрамлении, а затем фотографии Юрия Андропова и Константина Черненко – наиболее вероятных кандидатов на освободившийся столь трагически высокий пост.

Поскольку офицер знал немецкий язык в объеме немногим больше «гаштетного» – цвай сосиска унд порезать, – то со слов комментатора он смог однозначно понять лишь то, что «гениальный руководитель партии и правительства», стоявший у руля великого Советского Союза в течение последних 18 лет, действительно умер.

– Что теперь будет? – промокая салфеткой слезы, спросила жена.

– Да ничего, – ответил супруг, а сам подумал: введут повышенную боевую готовность, посидим в казармах пару суток, водки попьем, потом нового назначат, может, что-то и изменится к лучшему. Хотя…

Покончив с домашними делами, Соколов направился в свой полк. И надо же, первым, кого он встретил, перешагнув черту КПП, оказался секретарь партийного комитета КПСС части, парткома, как тогда говорили, майор Добрыньский. Существовали тогда в армии такие должности. Поздоровавшись, ротный совершенно серьезно, с каменным лицом поинтересовался у секретаря:

– Товарищ майор, а вы в курсе, что Брежнев умер?

От такого вопроса у парторга фуражка стала подниматься над головой. Затем эта же голова повернулась в сторону казармы второго батальона, где располагался полковой медицинский пункт. Что при этом думал Добрыньский, сказать трудно. Может быть, под действием инстинкта самосохранения он решил немедленно направиться туда, чтобы получить освобождение от служебных обязанностей и таким образом выпасть из процесса принятия решений в столь неожиданно возникшей и весьма неоднозначной ситуации. А может, прикидывал, услышит ли начмед его крики о помощи, чтобы скрутить этого безумного старлея и изолировать его от общества при помощи соответствующих медикаментов. Впрочем, эти два варианта, вероятно, все же появились только в фантазиях Соколова, а парторг же озвучил третий вариант – еще более комичный и несуразный. Замахав на принесшего такие крамольные вести старшего лейтенанта руками и открещиваясь от него, как от нечистой силы, совершенно забыв о своем атеистическом начале, тот только и выдавил из себя:

– Чур меня! Сгинь, антихрист!

– Да вы что, товарищ майор? По ZDF показали, – пытаясь привести партийного босса в чувство, примирительно сказал Соколов.

– Да это же вражеский канал! – зашипел Добрыньский. – Не может такого быть, чтобы… Кому ты еще об этом говорил? Ты понимаешь, чем это пахнет?

– Так точно, товарищ майор! – отчеканил ротный и, приблизившись к политработнику, потянул носом. Парторг вроде пропустил отпущенную в его адрес колкость, однако, недобро сверкнув глазами, притянул за лацкан кителя старшего лейтенанта и зловещим шепотом произнес: – Ну, если… Молчи! Никому больше об этом ни слова!

– Да ладно, – безразлично согласился Соколов. – Мне-то что. Вы замполиту обязательно скажите, а то мало ли что. Дело-то такое…

Но последних слов ротного полковой партайгеноссе уже не слышал, потому что в это время уже скрылся за дверью штаба.

Как майор преподнес начальству услышанное от Соколова и что при этом говорил, известно только ему. Безусловно одно – очки можно зарабатывать не только на всенародном счастье, но и на всенародном горе. Поэтому всего через два часа в клубе полка уже стоял портрет «дорогого и любимого» Леонида Ильича, в правом нижнем углу перетянутый черной лентой, утопающий в живых цветах и охраняемый почетным караулом из наиболее достойных солдат и сержантов, а мимо этого сооружения бесконечным потоком под звуки траурной мелодии в скорбном молчании проходили военнослужащие гвардейской Люблинской части.

Из призванных проститься с Леонидом Ильичем, коих оказалось, надо сказать, немало, даже образовалась очередь, почти как в Мавзолей к Владимиру Ильичу. Офицеры и прапорщики с семьями провожали эпоху, искренне не зная, радоваться им по этому поводу или нет. Дети по-своему восприняли и оценили тот день. Четырехлетний сын старшего лейтенанта Соколова, уже после возвращения в Советский Союз, стоя однажды с мамой в очереди, с непосредственным видом поинтересовался: – Мам, а что, опять Брежнева хоронят?