Приказано – не взатяжку

Армейский перекур – повод для общения, а также испытанное средство релаксации. Фото Виктора Литовкина

Прапорщик Шумилов, техник авторемонтной мастерской, проснулся ночью и привычно потянулся к пачке папирос. Пока в темноте нашарил ее, пока чиркал спичкой, натужно кашлял, просто заходился.

– Не дом – табакурня, – проворчала из темноты жена. – Определенно туберкулез получу.

Стоя в темной кухне у окна и глядя на сверкающий под фонарем снег, Шумилов зло размышлял о своей беспомощности. Курить он бросал много раз, но больше недели не выдерживал. Начиная дело, он вникал в него, прикидывал, как лучше все «обштопать», и при этом неизменно тянулся за папиросой. По-другому не получалось. Поняв, что не уснуть, Шумилов принес бумагу, ручку и стал писать…

Примерно через месяц после той ночи в гарнизон приехал командующий войсками округа проводить инспекторскую проверку. Вызвав к себе командира части, спросил:

– Что за человек Шумилов?

– Отличный специалист, пользуется уважением, – зачастил несколько озадаченный командир. – Тихий…

– Тихий, – усмехнулся генерал и протянул комполка листок бумаги.

По мере того как подполковник постигал смысл написанного, уголки рта его опускались, а глаза делались все шире, выражая крайнюю степень удивления: «Командующему войсками округа. Рапорт. Прошу Вас дать мне перед строем или письменно приказ бросить курить, так как сам я не смогу. Прапорщик Шумилов».

«Накажу прапора, совсем свихнулся», – подумал про себя комполка…

– Постройте часть на плацу, – распорядился командующий.

На широкой асфальтовой площадке засуетились люди, командир части с оскорбленным лицом выговаривал низенькому и сухому прапорщику. До генерала донеслось: «Додумался… На весь округ…»

Выслушав доклад, генерал вызвал из строя Шумилова и громко, выделяя каждое слово, произнес:

– Приказываю прапорщику Шумилову бросить курить! Приказ вступает в силу с момента его отдания.

Шумилов не нарушил приказ, хотя служил еще при двух командующих. Уволившись, в первый же день купил папиросы, какие обычно курил раньше. Затянулся, сморщился и пачку выбросил.

ДЕТЕКТИВ

Подполковник Степан Иванович К., инженер-локаторщик, и его жена дружили семьями с четой гражданских юристов. Муж консультировал в области права на крупном предприятии, супруга занималась делом более серьезным и живым – расследовала уголовные дела.

Сидя в праздники за общим столом, она иногда (ну как уйдешь от профессиональных тем) делилась деталями какого-либо расследуемого ею дела. Подполковник такие разговоры горячо и заинтересованно поддерживал, так как взахлеб читал детективную литературу, большей частью отечественную.

– Жанр уголовного, плутовского романа, – рассуждал Степан Иванович, – как и юмор, сатира – явление очень национальное. И меня конфликт Джона и Мери не трогает так, как ссора Ивана и Марьи.

На ниве чтения уголовных историй военный инженер немало преуспел – он освоил юридическую терминологию, а затем и сленг преступного мира, ориентировался в методах раскрытия различного рода преступлений – как стандартных, так и редких, «экзотических».

Женщина-следователь, увидев заинтересованного, да к тому же много понимающего собеседника, с каждым разом рассказывала все подробнее. А однажды, строго предупредив о «неразглашении», дала почитать несколько экземпляров «Следственной практики» – издания под грифом «Для служебного пользования».

В сравнении с этой брошюрой уголовная беллетристика, писанная по большей части с реальных уголовных дел, но отягощенная излишними деталями быта, «любовными треугольниками», морализаторством и банальным философствованием, показалась Степану Ивановичу настолько вялой, что он ее напрочь забросил.

В профессиональном полузасекреченном издании повествование было кратким и емким: там-то, в такое-то время был обнаружен труп, на место выехала группа в составе… Далее подробно излагалась вся механика следствия, раскрытия преступления, напоминающая конструкцию с хорошо подогнанными деталями.

Теперь с женщиной-следователем подполковник чувствовал себя на равных, а с какого-то момента стал поправлять ее и даже подсказывать. Она не отмахивалась от версий собеседника – напротив, брала на вооружение. Ей импонировали нестандартность предлагаемых решений, импровизация в сочетании с инженерным (а как же!) расчетом. Она чувствовала: это не просто теоретизирование стороннего наблюдателя, чтеца авантюрных романов – что-то из предлагаемого можно использовать.

Результат превзошел ожидания: женщина с блеском раскрыла несколько преступлений, в том числе один «глухарь» – глухое, безнадежное дело, сданное в архив. Она превратилась в известную фигуру в среде районной милиции, скоро возглавила уголовный розыск.

Во все это непросто поверить. Я и сам отнесся бы к истории скептически, если бы не знал хорошо свидетеля и участника той истории – сослуживца Степана Ивановича. Он и рассказал мне, что женщина-следователь приглашена на работу в область.

Прощаясь, она горячо говорила жене подполковника:

– Вы поговорите с ним, меня он не слушает. Это же природный талант, нельзя зарывать его в землю. У нас в милиции его аттестуют в том же звании. Уверяю, карьера обеспечена. К тому же – любимое дело…

Разговор такой после отъезда знакомых состоялся. Прилаживая очередную микросхему, подполковник ответствовал жене:

– Едва я начну заниматься этим по долгу, интерес мой к нему растает. Обязанность, по-моему, подтачивает способности, умаляет их. Не напрасно же говорят: «Свободный художник». Еще Бунин заметил: сильная любовь избегает брака. Зато расчет на долгую спокойную семейную жизнь всегда давал прекрасный результат.

Осуждающе посмотрев на мужа, уязвленная жена ушла на кухню. Но сердилась недолго. Шестым своим, женским чувством она разделяла правоту сказанного.

КРИЧИ

Приехавшего в часть с инспекцией генерала, как водится, сопровождала свита. Маршрут осмотра городка местным командованием был намечен заранее. Но генерал поступил нетрадиционно. Он не сказал вальяжно: «Ну, показывайте ваше хозяйство», а пошел по своему разумению. Свите ничего не оставалось, как поспешать за высоким начальством.

Таким образом дошли они до стоящей на отшибе казармы ремонтной роты. Генерал сквозь заросли ольхи увидел ее обшарпанный угол и повернул. На ходу неодобрительным взглядом окинул ветхое строение и вошел внутрь.

Знай заранее о визите, ротный поставил бы «на тумбочку» опытного голосистого службиста, сверкающего пуговицами и ременной бляхой. А тут стоял совсем юнец, к тому же плохо знающий русский язык. При виде ярко-красных лампас и дубовых листиков в петлицах дневальный онемел – все это он видел, наверное, впервые. Генерал, ожидавший привычного молодецкого «Ссссмииирна-а-а!…», с вопросом глядел на солдата. Тот, не в силах выйти из шока, немигающе уставился на вошедших. Пауза неприлично затягивалась, и из свиты шепотом понеслись подсказки. Они разнились по форме, но в многоголосом шипящем хоре скоро вырисовалось и окрепло одно слово – «Кричи!», подразумевающее подачу команды.

На каменном смуглом лице солдата отразилось нечто похожее на оживление. Он, казалось, со скрипом разомкнул уста, и из его горла вырвалось сначала робкое, но потом все более крепнувшее «А-а-а-а-а…!», напоминающее клич боевого рожка пополам с сиреной.

Еще не затих под низким потолком клич, а за спиной генерала послышались фырканье, сдавленный смех и откровенный гогот. Не смеялся только проверяющий. Он с сочувствием посмотрел на солдата, повернулся и, бросив на сопровождающих не сулящий ничего хорошего взгляд, рассмеялся. Ответом ему было гробовое молчание.

Взгляд на реализм

Один мой редактор, человек старых взглядов, прочно пустивших корни в расщелины его окаменевшей души (больше десятка лет был референтом при большом начальнике), по-своему разделял просто реализм и реализм социалистический, концепция которого в прежние годы главенствовала в литературе государства победившего пролетариата.

– Представим себе, – раздумчиво говорил он, – старого, хромого маршала, к тому же потерявшего в боях глаз. Художник-реалист изобразит его таким, каким видит: кривым, ковыляющим и так далее. И будет неправ, ибо какое воспитательное значение имеет такой портрет? Веет от него беспомощной старостью, безнадежностью. Художник же, исповедующий социалистический реализм, напишет старого солдата сидящим на коне – скрадывается хромота, смотрящим зорко куда-то в сторону – не виден изуродованный глаз. При всех орденах и медалях.

А мы голову ломали: такой реализм, сякой…

Все просто!

СВОЙ В ДОСКУ

В этот гарнизон я был послан разобраться в запутанной снабженческой истории. Майор-тыловик мог пролить на нее свет как человек хорошо информированный, а возможно, и замешанный. На его лице, красном от множества атеросклеротических прожилок, какие бывают у людей пьющих, лежала печать ясной безмятежности. Да мне и самому постепенно становилось понятным, что майор ни при чем.

Мы подолгу перебирали в штабе отчетные документы, ходили по складам, прикухонному хозяйству… Скоро моему спутнику все надоело, и он пустился в сторонние разговоры. Покусывая фильтр сигареты, майор повествовал о своей трудной, с извивами, жизни. Рассказ был скучен, но я выдерживал такт. Одно место рассказа меня заинтересовало. Оказалось, майор служил когда-то со старшим лейтенантом Беленко, что угнал в Японию истребитель МиГ-25.

– Мне кажется, – пустился в рассуждения и я, – люди, подобные Беленко, становятся предателями не сразу, не под воздействием минутной слабости. Они, думаю, долго вынашивают свой замысел, тщательно скрываемый. Но нет ничего тайного, что не стало бы явным. Причем это тайное может вылезть наружу неожиданно, в какой-то мелочи. Вот вы ничего не замечали за Беленко?

– Да нет, был, как и все, ничем не отличался. Разве что в столовую ходил даже в воскресенье. Другие летчики в выходные предпочитают семейные обеды, а этот экономил. В активистах ходил, так тогда многие изображали активность. Хотя (красное лицо майора оживилось) было одно отличие – не курил он и не выпивал ни с кем. Даже по торжественным случаям или после бани…

Тут тыловик шумно расхохотался и посмотрел на меня как на союзника в важном, государственном деле. И уже нетрудно было понять смысл, вкладываемый в его смех и взгляд: ясно теперь, из кого выходят предатели? А я вот и курю, и выпить не дурак. Значит, свой в доску, будьте спокойны.