Остров в океане

При рождении крейсер «Октябрьская революция» носил другое наименование – «Молотовск». Фото 1956 года

В известном смысле острова в океане – это не только части суши определенной принадлежности, но и все плавсредства, поскольку, согласно Корабельному уставу, тоже являются суверенной территорией того государства, чей флаг несут. Крейсер «Октябрьская революция», в каких бы водах он ни находился, безусловно, был советским «островом» – одно название обязывало. И люди на нем служили советские, со всеми вытекающими из этого статуса свойствами каждой отдельной личности. В общем, это был своего рода социалистический Ноев ковчег, на котором не хватило места разве что прекрасной половине человечества. Как говорил главный боцман старший мичман Василий Семенюк, присутствие женщины на корабле категорически не допускается, за исключением рынды, которая гермафродит.

Чтобы лучше понять ход боцманской мысли, надо иметь хотя бы минимальное представление о военно-морском фольклоре, прямо скажем, не всегда отвечающем нормам приличия. Пожалуй, не было в истории флота такого салаги, которому не задали бы вопрос: какой конец на корабле самый длинный и какой самый короткий? Обычно в качестве самого длинного называли швартов и были категорически не правы, поскольку правильный ответ другой: у боцмана! А самый короткий – у рынды, и называется он булинь (именно та «веревочка», держась за которую, отбивают склянки). Но поскольку главный боцман Семенюк отлично знал, что Рында – это еще и старославянское женское имя, он позволял себе  играть словами.

В общем, несмотря на тяготы и лишения, служить на крейсере «Октябрьская революция» в целом было не скучно. Есть что вспомнить.

КРЕПИТЬ ПО-ШТОРМОВОМУ

В ходе многолетнего ремонта в Севастополе «Октябрину» напичкали различной спецаппаратурой и объявили флагманским кораблем Балтийского флота. После возвращения в Балтийск (он же при немцах солнечный Пиллау) на крейсере должен был разместиться штаб 12-й дивизии ракетных кораблей (ДиРК). Но на переходе, пока штабные каюты пустовали, в них заселилась разная корабельная мелочь.

Нам на пару с пропагандистом корабля капитан-лейтенантом Евгением Гаркушей досталась четырехместная каюта с иллюминатором на камбузной площадке по левому борту. Верхние койки мы срубили, спали на нижних и чувствовали себя как на круизном лайнере. С той только разницей, что не было кондиционера, его роль исполнял воздухозаборник – изогнутая труба, которую, когда было очень жарко, выставляли в иллюминатор раструбом по ходу движения (японцы и американцы отдыхают!). Но когда мы убедились, что от этого приспособления ни холодно ни жарко, для «советского кондиционера» нашли тихий уголок и напрочь о нем забыли.

Между тем по мере обживания каюта наполнялась различными предметами быта. Сейчас Женя Гаркуша большой ученый, а в ту пору был образцовым офицером и очень следил за собой. Именно он приволок в каюту штангу – многокилограммовое железное чудовище из серии hand-made. С его же легкой, но накачанной руки появилась и 32-килограммовая гиря. Но и это еще не все. Наш большой зам капитан 2 ранга Валентин Емельянович Степанов решил покорить политотдел 12-й ДиРК продвинутой наглядной агитацией, поэтому еще во время ремонта на заводе за долю малу была раздобыта внушительная стопка листов плексигласа, которую водрузили на шкаф. А завершалась картина быта трехлитровыми банками, в которых квасились наши кремовые и белые рубашки.

Тут потребуются объяснения. Матросы свою робу стирали элементарно: на шкерт – и за борт, через 15 минут она уже белоснежная. Офицерская рубашка такого испытания морем не выдерживала, а оттирать воротнички руками не было ни времени, ни сноровки. Но голь на выдумку хитра, и был изобретен особый способ стирки. В банку наливалась вода, засыпался стиральный порошок и туда же запихивалась рубашка. Через несколько дней технологичного заквашивания постирушка уже не вызывала особых затруднений. Но случалось так, что банок с рубашками накапливалось изрядное количество.

Это был именно такой случай. Кроме того, наступил день выдачи технического спирта, который на флоте почему-то измеряют в килограммах. Мне было положено 20 кг в месяц, но старпом выдавал только две поллитровки, почему-то всегда закупоренные пробками, скрученными из периодической печати. Одна бутылка обычно шла в дело, а другую тут же приканчивали в кругу друзей. Видимо, по этой самой причине мы и не услышали команду «Штормовое предупреждение!».

Уже глубокой ночью нас разбудил невероятный треск – это каталась по палубе не закрепленная по-штормовому штанга, круша все на своем пути. В это же самое время гиря трамбовала банки с нашими рубашками, а листы плексигласа, срываясь со шкафа, разлетались на осколки, ударившись о противоположную переборку. Свой персональный вклад в разгром внес и летающий по каюте вентилятор, который не был поставлен в отведенное ему по штату гнездо. Самым меньшим злом оказался воздухозаборник, он просто грохотал.

– Надо бы встать… – сказал я.

– А надо ли!.. – возразил капитан-лейтенант Гаркуша. – Еще ноги переломает. Вот кончится шторм…

Под утро шторм действительно кончился, и Средиземное море расцвело невообразимой лазурью. А наша каюта была похоже на поле Куликово после побоища.

Надо отметить, что шторм, который выражается в качке, – явление фантасмагорическое. Обычно пехотные офицеры, которые впервые попадают на корабль, приходят к преждевременному выводу, что служба на флоте – сплошная малина. Все иллюзии выветриваются из их сухопутных голов после первой же качки.

Уже на Балтике «Октябрину» за отменный табльдот (за хороший стол, в смысле – за питание) негласно прозвали плавающим рестораном «Три пескаря». Естественно, что весь маршалитет и генералитет во время учений размещался только на флагманском корабле. Как говорится, три в одном – комфорт, устойчивая связь с Москвой и приличный камбуз.

Если память не изменяет, это было во время учений «Вал-1977», когда на «Октябрине» собралось все руководство Варшавского договора. Сначала ничего не предвещало непогоды, а потом слегка заштормило. Маршалы, генералы и приставленные к ним полковники попадали замертво. Захожу по какой-то причине в кают-компанию. Столы ломятся от невиданных деликатесов, а вокруг пустота, только три адмирала не первой категории что-то пьют из чайных стаканов и энергично закусывают.

Уже на палубе, заметив на кителе знак выпускника суворовского училища, меня перехватил полковник с зеленым лицом:

– А ты как оказался в этом аду?

– Судьба…

Но он меня уже не слышал, потому что висел на леерах лицом вниз к волнам седой Балтики.

С КОМСОМОЛЬСКИМ ПРИВЕТОМ

Крейсеру «Октябрьская революция» доверяли не только громить своими калибрами ненавистного вероятного противника, но и демонстрировать в морях и океанах флаг родины. Экипажу доверяли значительно меньше, поэтому перед каждым заходом в иностранный порт обязательной процедурой был инструктаж. Сходить на берег полагалось только пятерками с офицером во главе. При этом предписывалось всеми силами блюсти честь советского военного моряка, не поддаваться на провокации, с достоинством отвечать на злобные выпады и вообще быть облико морале, а также при первой возможности разъяснять преимущества советского образа жизни в частности и социализма вообще.

У меня как-то сразу не заладилось. Уже у первого киоска мои старшины и матросы с головой окунулись в западный образ жизни. Выразилось это в том, что за какие-то мгновения ими были раскуплены все имеющиеся открытки с артистами зарубежной эстрады и брелоки с полуобнаженными девицами. Когда мне удалось всеми правдами и неправдами отогнать комсомольцев и молодых кандидатов в члены партии от киоска, на витрине оставалась только открытка с ансамблем АВВА, коллективно сидящем в наполненной ванной. Но поскольку, кроме счастливых голов, ничего другого видно не было, эта массовая продукция никого не заинтересовала.

Заниматься экспроприацией идеологически вредных предметов прямо на улице было не с руки, поэтому, чтобы не усугублять моральное разложение, я предложил личному составу зайти в сувенирный магазин, где они могли бы приобрести заграничные подарки своим родным и близким, а также любимым. Предложение было принято с восторгом.

Обычный западный магазинчик колониальных товаров, в котором есть все – от ширпотреба до сомнительного антиквариата. Заходим – и тут же нос к носу сталкиваемся с секретарем комитета ВЛКСМ крейсера старшим лейтенантом Геннадием Чуевым, который, поскольку был лицом, приближенным к политическому руководству корабля, передвигался по загранице в свободном режиме.

– О, – говорит Чуев, – как раз ты мне и нужен! Я присмотрел блузку для жены, пообщайся с продавцом.

Пообщались, и цена была названа.

– Дороговато, – сказал Чуев. – Надо поторговаться.

Но для этого мероприятия у меня не хватило словарного запаса, и Чуеву было сказано, чтобы он отцепился. Выходя из магазинчика, краем глаза заметил, что Чуев пальцем указывает продавцу на искусственно состаренную кавалерийскую шашку. Мелькнула шальная мысль, что Чуеву, который не блистал иностранным красноречием, этой покупки точно не избежать, но я ее решительно отогнал и не пришел на помощь боевому товарищу, потому что надо было возвращаться на корабль.

Еще издали мы заметили, что у сходни стоят большой зам и особист, а у их ног на палубе высится куча всякой всячины. При приближении выяснилось, что это отобранные у матросов буржуазные журналы и открытки с голыми девицами, какие-то плакаты сомнительного идеологического содержания, игрушки для взрослых вроде голого негра, выскакивающего из сортира при нажатии на потаенную кнопку и т.д.

Ничего хорошего я не ждал, и, как оказалось, не напрасно. Когда выпотрошили моих матросов, куча увеличилась как минимум вдвое. В общем, выслушиваю я нотацию от корабельного комиссара и вдруг замечаю, как вытягивается лицо у особиста. Оборачиваюсь и вижу: к «Октябрине» приближается весь увешенный пакетами старший лейтенант Чуев, а под мышкой у него – кавалерийская шашка.

– Ну что, Чуев! – сказал особист. – С комсомольским приветом?!

Замполит корабля больше ничего не сказал. Но самое главное, что я не пострадал по служебной линии, видимо, потому, что стал свидетелем происшествия, не подлежащего по соображениям здравого политического смысла разглашению.

ДЕФИЦИТ

На крейсере «Октябрьская революция» было все, что требовалось для боя и похода, а за пределами гавани был социализм, то есть не было практически ничего. Поэтому в каждом зарубежном порту экипаж стремился отовариваться по полной. А поскольку валюты выдавали не так много, хватало только на незначительные покупки. В основном приобретались предметы ширпотреба для боевых подруг – кофточки, недорогие джинсы, пудра, помада, тушь для ресниц, ну и, конечно же, дефицитное в стране победившего социализма женское белье.

Никогда не забуду картину, которую довелось наблюдать в одном из промтоварных магазинов польского портового города Свиноуйсьце. Группа молодых офицеров с крейсера в парадной форме и при кортиках стоит у прилавка и копается в дамских тряпках. За прилавком три смешливые паненки.

– Пан офицер уже выбрал? – задорно спрашивает особо бойкая на смеси польского с русским. – А какой у панской кобеты размер? Может, такой, как у меня? – И прикидывает кружевной бюстгальтер к своей груди…

Еще труднее было разобраться с валютой, которой мы в глаза прежде не видели. Один мой крейсерский сослуживец, большой мастер артиллерийской стрельбы, решил затовариться в Свиноуйсьце презервативами, которые в СССР тоже были в большом дефиците, а там продавались в газетных киосках. Но, человек стеснительный, он для начала решил попросить газету, а потом, выложив купюру, на все заказывает «изделие № 2». И киоскерша начинает отсчитывать – вышло с горкой. Он берется за край газеты… и весь его дефицитный товар вываливается на брусчатку. А местная публика при этом захлебывается от восторга: «Radzieccy oficerowie!»

В то время все Польское Поморье уже поголовно симпатизировало «Солидарности». И вряд ли пропагандистское появление в этих краях «Октябрины» смогло кого-нибудь переубедить. Поэтому я, чтобы и самому не оказаться в щекотливой ситуации, решил не шляться по магазинам, а зайти в кафе и выпить настоящей польской кавы (кофе) с рюмкой коньяка.

Захожу, делаю заказ и осматриваюсь по сторонам. Воскресный полдень, за столиками над миниатюрными чашками элегантные паны и их спутницы – как мне показалось, все очаровательные, какими иногда умеют быть только польки. А вот демонстративно несут на подносе мой заказ – два граненых стакана, один, в который вставлена ложка, с кофе, другой – наполовину наполненный коньяком. И все взгляды прикованы к моему столику.

Вот когда я пожалел, что у меня кортик, а не сабля! Потом решил, что надо просто рассчитаться и уйти. Так и сделал. А уже на пороге подумал, что надо было лихо опрокинуть стакан коньяку, рассчитаться, а потом уже хлопнуть дверью.

…Если бы разрезанная на металлолом «Октябрина» вдруг вернулась из своего небытия и снова, как 40 лет тому назад, зашла с визитом в Свиноуйсьце, я бы поступил именно так. Но жизнь невозможно повернуть назад.