Приключения на Голанских высотах

Советские воины в Сирии. Фото с сайта www.veteransyria.org

В конце 60-х – начале 70-х годов прошлого века среди советских военных советников в Сирии преобладали хорошо подготовленные офицеры, в основном имевшие за плечами опыт Великой Отечественной войны. Причем, по моему наблюдению, они делились примерно пополам: на тех, кто, помня ужасы военного лихолетья, не хотел переживать это вновь, да еще за рубежом (в данном случае на территории воюющей Сирии), и поэтому стремился избегать здесь разного рода «заварушек», и на тех, кто как бы возвращался в годы своей военной молодости и горел желанием вновь получить адреналин в крови.

«А на нейтральной полосе цветы…»

К последней категории относился и полковник Владимир М., прибывший в начале весны 1971 года в качестве главного советника в сирийскую пехотную бригаду на Голанских высотах, в которой я служил в качестве переводчика.

Вступив в должность, новый главный советник бригады по согласованию с комбригом начал реализовывать свою миссию с объезда подразделений и знакомясь с их командирами. В этих поездках кроме сирийского шофера нашего ГАЗ-69 из советских граждан участвовал только я. Приблизительно за полторы-две недели мы объехали все подразделения бригады, дислоцированные либо во втором эшелоне, либо в тылу, и наконец добрались до батальонов первого эшелона, окопавшихся на переднем крае арабо-израильского противостояния.

Майор, командир одного из двух батальонов, находившихся в первом эшелоне бригады, встретил нас радушно, угостил чаем и ответил на интересующие советника вопросы. Затем он предложил нам проследовать на передний край в его сопровождении, чтобы осмотреть позиции подразделений.

Пройдя по ходам сообщений, задав незамысловатые вопросы сирийским военнослужащим и получив ожидаемые ответы, наш полковник поинтересовался у комбата, что это за непонятный объект, явно рукотворный, находится впереди, метрах в ста от сирийских позиций. Майор объяснил, что это дот, предназначенный для ведения огня из противотанкового орудия и возведенный сирийцами «случайно» на нейтральной полосе. Израильтяне, естественно, опротестовали данный самострой как нарушивший договоренность о разъединении войск на Голанских высотах после июньской войны 1967 года и при содействии ООН добились вывода оттуда расчета сирийских артиллеристов вместе с противотанковой пушкой. Теперь этот объект якобы ничейный. Но сирийцы, а порой и израильтяне засылают туда, как правило, ночью разведдозоры с непонятно какими целями. Эти мелкие пакости с обеих сторон, по словам майора, приводят иногда к возобновлению краткосрочных перестрелок и, кроме шума в прессе, ничем не заканчиваются.

Наш советник неожиданно изъявил желание посетить этот объект вместе с переводчиком. И, что удивительно, его тут же поддержал комбат, который сказал, что пойдет вместе с нами. Ситуация на фронте была спокойной, но я все же спросил нашего полковника, не опасается ли он, что эта самодеятельность может привести к неприятностям. Но полковника Владимира уже было не остановить – он явно пришел в возбужденное состояние. Комбат поинтересовался у командира взвода, нет ли в доте засады, и, получив отрицательный ответ, дал команду своему ординарцу взять с собой небольшой походный примус, чайник и три стакана! Сирийский офицер порекомендовал нам снять с головы зеленые береты, как демаскирующие нас, поскольку всем, в том числе, видимо, и израильтянам, было известно, что в таких головных уборах ходят только советские советники, а это может привести к нежелательным последствиям.

Мы забрались на бруствер окопа и вслед за комбатом и его ординарцем (с примусом, чайником и стаканами в руках) по еле видимой тропинке через минное поле мелкими перебежками двинулись на нейтральную полосу в сторону дота. Весь путь занял минут пять-десять. И вот мы под защитой бетонных стен. Ординарец развел огонь, быстро вскипятил воду и приготовил крепкий чай. Тем временем мы вылезли из дота и уселись среди цветущих маков на травяное покрытие прямо напротив израильтян, до которых было рукой подать. Со стаканами чая в руках мы начали осмотр вражеских позиций, а сирийский майор рассказывал о противостоящем противнике.

Вдруг в израильских окопах началось какое-то шевеление, а черед минуту мы услышали пулеметные очереди и метрах в 15–20 слева и справа от нас увидели фонтанчики песка от попавших в грунт пуль. Намек был понятен без слов, мы выплеснули недопитый чай и перебежками опять же через минное поле быстро вернулись в свои окопы. Комбат приказал своим подчиненным не открывать ответный огонь, что казалось вполне разумным и даже справедливым. Полковник же Владимир был в приподнятом настроении, на меня наш «боевой рейд» также произвел неизгладимое впечатление. Мы распрощались с комбатом и направились в штаб бригады, где наш полковник в красках и не без преувеличения рассказал опешившим подчиненным советникам о своем геройстве!

Наше приключение стало известно всей бригаде уже на следующий день и, что интересно, вызвало уважение со стороны сирийцев. Даже строгий комбриг лишь мягко пожурил полковника Владимира за несанкционированный поступок, но было видно, что и на него «рейд» произвел позитивное впечатление. Не знаю как наш полковник, но я, честно говоря, опасался реакции вышестоящих советнических инстанций, если они прознают про наше «геройство». Но обошлось.

Сирийскому комбату, видимо, тоже удалось избежать санкций. Во всяком случае, через неделю он, возбужденный и почему-то радостный, заглянул в наш кабинет в штабе бригады и рассказал, что буквально на следующий день после так называемого рейда на тропинке через минное поле, по которой мы беспрепятственно прошли до дота и обратно, подорвался один из сирийских солдат разведдозора, направлявшегося ночью на пресловутый объект. Комбат, правда, сказал, что не удалось достоверно выяснить, была ли это мина, специально установленная израильтянами, или своя, на которую по везению все это время не наступала нога сирийского, а накануне – и нога советского военного.

Ночь в пустыне

В сирийской, как, впрочем, и взятой Дамаском за образец в далекие 1960–1970-е годы Советской армии учебный год в пехоте заканчивался проведением масштабных учений с войсками. Обычно, несмотря на военное положение и неопределенность обстановки на фронте, итоговые учения проводились на батальонном уровне.

Поздней же осенью 1971 года ситуация на арабо-израильском фронте на Голанских высотах была относительно спокойной и стабильной. Было принято решение вывести с фронта пехотную бригаду, в которой я служил переводчиком, временно развернуть на переднем крае один батальон (вместо двух) из бригады второго эшелона дивизии и «прогнать засидевшуюся в окопах войсковую часть через полигонные испытания по наступательному сценарию».

Накануне вечером бригада была поднята по тревоге, военнослужащие с передовой в пешем порядке были выведены в тыловые районы, погружены в грузовики и в ротных и батальонных колоннах с соблюдением всех мер маскировки разными путями двинулись в северо-восточном направлении в пустыню, где располагался полигон Абу-Шамат.

Четыре бригадных советника были распределены по колоннам подразделений, а мы с главным советником бригады полковником Владимиром М. на «Лэндровере» встроились в колонну штаба в самом ее конце. Поскольку наш умудренный жизненным опытом шофер унтер Мухаммад (или Абу-Стыф – отец Мустафы, как панибратски его звали сослуживцы) еще не вернулся из отпуска, нам временно предоставили рядового, которого также звали Мухаммад. Это был очень говорливый разбитной молодой человек, призванный откуда-то из деревенской местности.

Марш совершался в темное время суток, при маскировочных синих огнях, с невысокой скоростью и выдерживанием установочного расстояния между автомобилями. Все это требовало наличия особых навыков у водителей. Поэтому мы долго инструктировали Мухаммада, но главный советник бригады все равно остался им недоволен и приказал мне, к тому времени уже младшему лейтенанту, чтобы я в ходе марша контролировал «этого разгильдяя». Путь предстоял далекий, практически всю ночь, с тем чтобы рано утром уже присутствовать на полигоне при постановке комбригом боевой задачи командирам подразделений.

Я сидел за спиной шофера и, чтобы тот не дремал, разговаривал с ним о том о сем, а если он начинал кемарить, полушутя давал ему подзатыльник. Полковник Владимир между тем потихоньку сам начал клевать носом. Так продолжалось один час, два, три… Мы уже выехали на широту Дамаска, обогнули его с востока, включили ближний свет и выехали на безлюдную проселочную дорогу, если так можно назвать еле заметную колею, проходившую то между редких барханов, то по невысоким холмам, поросшим пожухлой травой. Монотонный шум автомобильного двигателя и невысокая скорость движения в конце концов сморили и меня, притупив мою бдительность.

Вдруг наш «Лэндровер» вздрогнул от резкого удара, советник чуть было не ударился лбом о ветровое стекло. Я же упал с заднего сиденья внутри салона на пол автомобиля. Двигатель заглох, и на несколько секунд воцарилась непривычная тишина. Мы выскочили наружу и тут поняли, что в наше авто спереди врезался скатившийся с бархана откуда-то взявшийся многотонный БТР-152. Видимо, мы отстали от своей колонны, заблудились и пристроились в хвост к какому-то бронетранспортеру. С его заднего борта свесился солдат в каске, который, увидев нас и, видимо, приняв за сирийских офицеров, испугался и громко крикнул водителю, чтобы тот «дал газу». Что тот и сделал. БТР, обдав нас облаком вонючих выхлопных газов, рванул по бархану и тут же скрылся в темноте. Все произошло настолько быстро, что мы не успели никак среагировать и даже запомнить номерные или какие-либо другие отличительные знаки БТР. Хотя это вряд ли бы нам помогло. Мобильных телефонов еще не было.

В кромешной темноте с трудом открыли помятый капот и благодаря скудному свету зажигалки обнаружили порванные провода непонятно какого предназначения. На требование советника приступить к ремонту автомобиля шофер с удивлением ответил, что, мол, «он всего лишь шофер, а не механик! » В таком случае, заключил советник, делай что хочешь, но мы должны тронуться в путь. Мухаммад понял приказ по-своему и тут же растворился в темноте. На наши крики и требования вернуться он никак не прореагировал. Положение казалось безнадежным.

Вдалеке, где-то впереди по горизонту ползли огоньки колонн автомобилей. Идти туда не было никакого смысла: далеко и небезопасно ночью в пустыне. Тут еще завыли шакалы. Поразмыслив, мы решили ждать утра, а там – будь что будет!

Становилось прохладно, даже несмотря на то что нас специально к учениям досрочно переодели в зимнюю форму: берет, полушерстяные брюки, из того же материала куртка и под ней рубашка с галстуком. И тут мы обратили внимание на небо. Черное, с мириадами немигающих звезд, отчетливо видимым Млечным путем, различными созвездиями и беспрерывным дождем метеоритов. Спать совсем не хотелось, может быть, еще и по причине того, что сидеть в обездвиженном автомобиле было холодно и приходилось либо стоять, задрав голову, либо ходить вокруг «Лэндровера», остерегаясь всяких гадов, которыми просто кишела местная земля.

Незаметно подкрался рассвет, огни колонн на горизонте пропали. Это недвусмысленно говорило о том, что все подразделения бригады прибыли к месту назначения. Советник начал нервничать и принял решение выдвигаться, правда, в каком направлении, не было ясно. И вдруг издали послышался звук приближающегося автомобиля, а через минуту из-за бархана к нам выскочил ГАЗ-69, в котором рядом с незнакомым шофером в военной форме сидел наш «водила». Советник даже не стал отчитывать «дезертира» Мухаммада и интересоваться, где он раздобыл транспорт. Мы быстро сели в газик, я спросил шофера, знает ли он, где находится пункт управления учением, и, получив утвердительный ответ, мы помчались к нему.

Прибыли вовремя, поскольку вошли в обширную палатку, где собрались командиры подразделений бригады, офицеры из штаба дивизии и посредники, буквально перед комбригом. И тут – не успел еще сирийский генерал приступить к изложению приказа, как в палатку ворвался какой-то офицер с листком бумаги и вручил ее комбригу. Командир молча прочитал написанное и коротко приказал «свернуть учение и немедленно всем отбыть в расположение, на фронтовые позиции». Офицеры поспешили к своим автомобилям, а я, выждав минуту-другую, по приказу главного советника обратился к начальнику оперативного отдела штаба бригады подполковнику Камалю за разъяснением, что же случилось. Вежливый и прекрасно относящийся к нам, советским офицерам, подполковник сказал, что ночью, пока бригада совершала марш на полигон, израильтяне объявили тревогу на своей стороне фронта и выдвинули из-за холмов на Голанских высотах танковую часть, которая заняла позиции напротив нашей бригады. Было очевидно, что израильтяне, по словам начопера, так поступили в качестве реакции на неожиданную для них перегруппировку сирийских войск и, судя по всему, не собирались переходить в наступление. Тем не менее теперь и сирийцам следовало отреагировать на действия противника. Довольно быстро, еще засветло все подразделения бригады вернулись на свои фронтовые позиции.

Таким образом, и в этот раз учениям в составе бригады не суждено было состояться. Не знаю, удалось ли сирийцам сделать это в следующем, 1972 году, поскольку к данному времени срок моей командировки в Сирию подошел к концу, и я уже был в Москве. А в 1973 году в этот же осенний период было вообще не до учений: пехотная бригада, в которой я в течение двух лет прослужил в качестве военного переводчика, приняла самое активное участие в разразившейся очередной арабо-израильской войне.