Евгений Рашковский Тех, кто лично знал отца Александра (а мне посчастливилось знать его с 1968 г.), и тех, кто познакомился с творчеством священника после его гибели, поражают не только его внутренняя цельность, но также и необыкновенная широта этой личности. Однако и эта цельность, и этот размах коренились прежде всего в жизненном выборе о. Александра. Еще в отрочестве он определил свой будущий путь как путь православного священника. И прошел его полностью, следуя своему призванию, став не только пастырем, ученым, мыслителем, но и мучеником.
Более 20 лет я восхищался его вдохновенным служением у алтаря, слушал проповеди, исповедовался ему, читал его книги. А в период относительной "перестроечной" свободы мне посчастливилось посещать публичные лекции о. Александра. И все это может стать особыми темами для бесед и размышлений. Но сейчас мне бы хотелось рассказать об одной из самых дорогих для меня сторон его наследия - о библейском мышлении.
От отца Александра часто можно было услышать: "Я всего лишь популяризатор. Популяризирую из жалости к людям". И в этих словах было столько смирения и самоиронии. Пусть так. Но для меня, как философа и историка гуманитарных знаний, эта замешенная на сострадании "популяризация" дорогого стоит. Соображениями на эту тему я и хотел бы поделиться в своих кратких заметках.
Пятнадцать лет прошло со времени убийства священника, а его все критикуют. Критикуют уверенно и лихо, например в недостатке ортодоксальности, как если бы кто-то имел нравственное право претендовать ex cathedra на обладание эталоном ортодоксальности. Этот тип критики, в общем-то, не выходит за рамки злословия, и рассуждать о нем скучно.
Но есть и другой, более основательный, "ученый", тип критики библейских воззрений и трудов о. Александра. Критики этого рода упрекают священника в отрывочности и описательности его идей и текстов. Видимо, они забывают, что он трудился над своими книгами, не только неся на себе полную "выкладку" обязанностей приходского священника, но и работая в условиях идеологической и информационной самоблокады советского государства, в условиях перманентных, как и сама большевистская революция, полицейских гонений.
Отдельные мотивы нынешней "научной" критики трудов о. Александра я готов легко принять. Тем паче что библеистика, как и всякая наука, есть всегда поле критики и самообновления. Но вот что для меня неприемлемо: совершенно ненаучный разоблачительный пафос иных из критиков, чьи труды и исследования во многом и сами-то были подсказаны трудами о. Александра. Трудами 60-80-х годов, то есть весьма далеких с историко-научной точки зрения времен. Здесь, на мой взгляд, работает все тот же вечный и печальный архетип неблагодарного ученика┘
Библейский подход Александра Меня действительно своеобразен. Библия для него - не только свод сложившихся и текстологически изученных произведений, но и сама жизнь, молитвенная, литургическая, интеллектуально-духовная, художественная, социальная. Жизнь, инициированная священными текстами и Тем, Кто образует живое средоточие этих текстов - Иисусом Христом.
Меня поражает высокая степень цитируемости трудов о. Александра, прежде всего его многотомника "В поисках Пути, Истины и Жизни" и его книг о православном богослужении, в разных странах: России, Белоруссии, на Украине, в Польше, Словакии, республиках Балтии, во Франции и Италии┘ Так что и поныне его публикации остаются неотъемлемой частью распространения библейских знаний и в научном сообществе, и среди читающей публики.
А уж его трехтомный Библиологический словарь незаменим для всех: и не для слишком мудрящих верующих, и для студентов, и для ученой элиты. Стало быть, его труды, даже с формальной науковедческой точки зрения, не однодневки, не преходящая сенсация "перестроечных" времен. Нынешняя российская (да и не только российская) библейская наука базируется на его систематизациях и популяризациях, на его оригинальных изысканиях, которые совершались в крайне сложных условиях. Ведь квалифицированная популяризация несет в себе не только огромную просветительскую, но и внутринаучную ценность. Подчас она отвечает и за взаимопонимание между специалистами внутри любой из разветвленных областей знания.
А теперь несколько слов о внутреннем содержании библейских интересов и исследований о. Александра. В трудах и устных беседах он неоднократно высказывал мысль, что библейские знания не могут быть сведены к библейской текстологии, археологии или поэтике, к тонким семантическим или источниковедческим изысканиям. Все это необходимые, но не вполне достаточные элементы библейского знания или шире - библейского познания. Ведь тексты Вечной Книги существуют не только ради ученого mainstream"а, но прежде всего ради человеческой жизни.
Отсюда и идея широкой и многогранной библейской науки, библиологии, как представлял ее о. Александр: огромного, живого, одухотворенного заботой о судьбах человека и его культуры свода знаний о Библии в мире и о мире в Библии.
Если говорить о сердцевине библейских интересов Александра Меня, то я определил бы ее так: движение дохристианского - первобытного, восточного, еврейского, античного - человечества к библейским смыслам и передача этих смыслов последующему человечеству.
А в чем же, на его взгляд, суть этих самых библейских смыслов? Прежде всего в откровении Богочеловека Христа в истории человеческого духа, в преломленности этого Лика в наших людских судьбах. И каждое поколение, по существу, заново, на свой страх и риск, со всеми приобретениями и потерями, призвано решать эту сверхисторическую и для всех насущную задачу.
Но даже если не разделять эту православную и христоцентрическую позицию о. Александра, то кто, собственно, сказал, что проблема поисков святыни и человеческого достоинства в истории "ненаучна", что она по ту сторону современного научного дискурса? Открещиваясь от этой проблемы, мы перечеркиваем проблематику трудов и таких социогуманитарных мыслителей прошлого века, как Бенедетто Кроче, Арнольд Джозеф Тойнби, Карл Ясперс, Шмуэль Ноах Айзенштадт. Боюсь, что мы перечеркиваем и многое во внутреннем содержании историографии постмодернизма┘
Так или иначе, в человеке непрерывно пересоздается, если вспомнить слова Ломоносова, естества устав, пересоздается с тем, чтобы сообщить новое дыхание и новую красоту и человеку, и жизни, и самому бытию. Это не очередная утопия, но живой праксис христианства, данный нам в опыте святых, подвижников, мыслителей, художников, музыкантов, поэтов, мастеров науки, социальных реформаторов. "Бог Авраама, Исаака и Иакова" и "Бог философов и ученых", даже если признать всю силу этой антитезы Паскаля, в конечном счете - Один и Тот же Бог (Евр. 13:8).
"Да будь я и негром преклонных годов (эта строка из Маяковского была у о. Александра одной из любимых его присказок), да будь я трижды позитивистом или атеистом, я бы все равно не смог откреститься от проблемы насущных человеческих смыслов как от одной из глубинных и непреложных проблем научного знания".
Есть еще один важный и специфический момент, касающийся Библиологического словаря, который составил о. Александр. Этот уникальный компендиум включает в себя оригинальные авторские разыскания по истории российской православной библеистики. Готов согласиться, что эта ветвь библейских исследований, быть может, не самая осведомленная и не самая глубокая в истории мировых библейских знаний, да к тому же и насильственно оборванная десятилетиями безбожной диктатуры. Может быть┘
Однако кто сказал, что православие - не часть вселенского библейского древа и что православная библеистика дооктябрьских времен - не часть мировой научной, философской и богословской мысли? Ведь на православных библейских исследованиях и интерпретациях в значительной мере воспитывались люди, оказавшие существенное влияние на мировой христианский опыт: Владимир Соловьев, Сергий Булгаков, Павел Флоренский, Николай Бердяев, митрополит Антоний Сурожский да и сам протоиерей Александр Мень.
