Александр Гаврилов
 |  |
- Страшно, конечно, было, и я сразу сказал, что все читать я не буду. Но ведь из этих пятидесяти четырех около двадцати были серьезные произведения. Остальные тоже были серьезные, но было понятно, что это не та литература, которая нужна для Букера. Поэтому я сам список из двадцати-двадцати пяти произведений прочитал.
Но, как я уже говорил (на премиальной пресс-конференции. - А.Г.), я вижу роль западного члена букеровского жюри в том, что это не только его мнение - он имеет право говорить со своими друзьями, коллегами, и я это сделал. Это даже помогло мне в отборе того, что читать, что не читать, а что - подробно. Но были и такие романы, которые я только перелистывал, а потом понял, что это действительно хорошие произведения. И в шорт-лист попали произведения авторов, о которых я ничего прежде не знал. Вот, например, Васильева ("Моя Марусечка") или Бутов и его "Свобода". Сильное впечатление произвели "Самоучки" Уткина.
- А вся итоговая шестерка была в числе тех, о ком с самого начала было известно, что читать стоит?
- Кроме Бутова, честно говоря. Бутова мне никто не назвал. Только когда у нас было первое собрание, другие члены жюри его хвалили, и потом я его прочитал.
- Какой круг славистских тем ваш?
- Конечно, преподавать я должен все - от древнерусской (хотя ею у нас мало занимаются) до современной литературы. Но в первую очередь я специалист по началу века. Докторская диссертация у меня была по Андрею Белому, вообще занимался символизмом, но больше прозой, чем поэзией. А другая тема - это современная литература в широком смысле слова. У меня довольно много статей о Битове, что-то есть о Сорокине, вообще об авангарде, о Бродском и так далее...
- На пресс-конференции вы отметили, что в финальной шестерке нет авангарда, андерграунда. А что такое сегодняшний русский авангард, андерграунд глазами внешнего наблюдателя?
- Современный русский авангард - это та литература, которая начинается с Битова и Бродского, вообще этого поколения. Она продолжается, есть известные имена - Евгений Попов, Сорокин, поэты-концептуалисты, конечно...
Это, конечно, немного в сторону... У меня на кафедре есть большой проект, который называется "Модернизм и постмодернизм в русской литературе". Один из вопросов, которые мы стараемся объяснить, - что такое русский постмодернизм?. И - гораздо ярче, чем в других странах, - ясно, что русский постмодернизм происходит из модернизма, последствия модернизма очень чувствуются. Эти следы меня очень интересуют.
- Секретарь Букеровского комитета Игорь Шайтанов тогда же сказал, что какая-то часть русской литературы пишется не для русского читателя, а для западных славистов.
- Кажется, он имел в виду писателей типа Битова, Сорокина, Попова, Рубинштейна, Пригова, может быть, и Пелевина - и здесь он, наверное, прав. Эти авторы интересны исследователю именно тем, о чем мы говорили: у них слышно использование наследства начала века.
Это не всегда лучшая литература, и даже не всегда то, что я больше всего люблю, но исследовать ее интересно. В этом он прав. Но чтобы нарочно для западного слависта... Ведь у Попова все его повествование так связано с русским реалиями. И чтобы понимать, как Сорокин имитирует разные стили русской литературы, требуется очень высокий уровень знаний.
- А что такое литература, которую вы любите?
- Я прежде всего люблю литературу, в которой соединяется хороший реализм с экспериментальным повествованием, которая основывается, может быть, на экспериментальной игре, но и за игрой что-то есть. Как у Гоголя, у моего Белого, у Булгакова, у Битова, которого я очень люблю.
Ну и такой чистый реализм чеховского типа мне всегда нравится. Это, кажется, есть у молодых. И такую литературу, мне кажется, ищут и ждут на Западе. Потому что экспериментальную знают и переводят, но все время посматривают: "Где там молодой реализм, который описывает, что творится в России сегодня?"
- Какой была ваша собственная шестерка финалистов?
- У меня не было шестерки, у меня было восемь или десять. Из тех, которые попали, у меня обязательно был Гиршович, была Васильева, после чтения был и Бутов. Был Юрий Буйда. О Буйде больше всего спорили, потому что два члена жюри были очень за, двое были очень против, а один колебался. Потом в моем списке все-таки были и Сорокин, и Пелевин, и даже Попов, хотя этот его последний роман уже совсем не таков, как предыдущие.
И, как я уже говорил, у меня был Александр Ильянен с "Дорогой на У", про которого я уже понял, что он никак никуда не попадет. Если бы у меня спросили про самое лучшее произведение русской литературы прошлого года, я не смог бы сказать, что это именно то, но вещь в своем роде интересная.
- Нынешнее соотношение эксперимента и традиции в русской литературе продуктивно?
- Что касается лучшего из литературного эксперимента, по-моему, это очень продуктивно, потому что в ней употребляется наследство (в хорошем смысле слова) и экспериментальной литературы начала века, и, конечно, классиков-реалистов. Я имею в виду и структурные элементы, и стилистические, и - может быть, особенно - автора-рассказчика, с которым много играют, до крайности много - у Попова, еще некоторых. По-моему, это плодотворное употребление.
Это, конечно, очень трудно доказать, но у меня есть такое ощущение - и не у меня одного, - что в современной русской экспериментальной литературе, так называемом русском постмодернизме, чувствуется поиск целостной картины мира, целостного миропонимания. В постмодернизме это не входит в программу, должно быть наоборот, но это есть. Это начинается еще с Битова, у Пелевина, по-моему, очень заметно.
- Членов жюри не интересует, будет ли роман победителя прочитан, станет ли он популярен. Насколько это соответствует вашему ощущению?
- Если говорить об авангарде, то у меня такое ощущение, что действительно пишут не для того, чтобы был огромный круг читателей. Но, наверное, то же самое касается и молодых критических реалистов типа Бутова, Уткина, Васильевой и так далее. Хотя это написано ярко и никаких сложностей для читателя нет, но все-таки тон такой.
Что Пелевин очень коммерчески выгоден - об этом все говорят, и, наверное, это так и есть. Мне это не очень понятно. Это все-таки литература не того рода, который считается коммерческим на Западе. Может быть, это русская специфика, что такую литературу читает более широкий круг.
- А в чем отличие?
- Пелевин, по-моему, слишком сложный писатель, чтобы хорошо продаваться. В той литературе, которая хорошо продается, как правило, легкий сюжет, не ведется несколько тем одновременно... Язык проще. Хотя у Пелевина, конечно, язык простой в современном смысле слова.
- А было ли в этих пресловутых двух ящиках что-нибудь такое, что могло бы продаваться на Западе, - с простым сюжетом, ярким языком и так далее?
- Может быть, не та, но такого типа. Были там и детективы, и что-то вроде женских мемуаров - мог бы быть спрос на такую литературу, но уж очень слабо написано.
У нас тоже есть ежегодная литературная премия "Финляндия", но туда никогда не попадут те произведения, которые хорошо продаются.
- А наоборот, те произведения, которые побеждают, получают премию, они в результате имеют какой-то коммерческий успех?
- Чуть больше, чем без того. Хотя вообще-то у нас эту премию спонсируют издательства, и, конечно, их бы интересовало именно то, чтобы книги продавались лучше. Первоначально эта премия была и для прозы, и для поэзии, и так далее, но когда пять раз подряд премию дали поэтическим книгам, а потом афоризмам, то они решили, что это будет только проза. Потому что поэзия НИКОГДА не продается.
- Почему же английский Букер имеет такой немыслимый резонанс? Глава русского Букера Гилберт Доктороу рассказывал о трехстах тысячах дополнительного тиража в случае победы романа.
- Я не уверен, что все букеровские лауреаты так хорошо продаются. Последнего, МакЭвана, я знаю, это действительно хорошая литература. Может быть, у вас просто нет такой хорошей литературы, которая хорошо продается.
- А что хорошо продается в Финляндии?
- У нас хорошо продается самый обычный реализм. Есть такой писатель Калле Пяятяло, который написал уже двадцать томов описания своей жизни. Грубо говоря, один том - один год. Просто так, как все было. Он рабочий, с небольшим образованием, - но пишет неплохо. Никакой интеллектуальной игры в этом нет. Так вот, он продается лучше всех. 200 тысяч - тираж для Финляндии огромный.
Но такие произведения никогда не попадут в наши шорт-листы. Критики и вообще те, кто формирует премии, это люди другой литературной ориентации.
Единственное русское произведение, которое прошло у нас на уровне русской классики, - это "Москва-Петушки". Это у нас продавалось. И все критики были в восторге. Единственный был вопрос: а там еще есть что-нибудь такое?
- А кто сейчас главный финский писатель?
- Главный в том смысле, что его все знают, - это тот, о котором я сказал, Пяятяло. Он замечательно продается, и на прибыли от одной его книжки издательство может выпустить пять нормальных книг.
Из поэтов есть такой классик, которого у вас переводили, - Пааво Хаавикко. Ему уже около 60. Из прозаиков-классиков, по-моему, лучший - Вейо Мери. Его книгу, биографию Маннергейма, опубликовало НЛО. Он занимается такими историческими темами.
Если говорить о молодой литературе, то там есть много имен. Это дело вкуса. Что-то перевели, кажется, из очень хорошей женской писательницы Розы Ликсом. Это такая короткая проза, соединяющая игру и реализм.
Дарья Гармоненко 