От объяснительной к рассказу

В Чечне помимо прочего очень красиво...
Фото Александра Шалгина (НГ-фото)

Трудно придумать худшую рекомендацию, чем «молодой писатель». Сразу понятно, что идет речь о плохом писателе, а «молодой» – это единственное извиняющее обстоятельство. Молодой писатель – это перспективный графоман, пишущий свои скудоумные тексты в свободное от самопиара время. Ветеран чеченской войны Александр Карасев – это новое имя, а не молодой писатель...

– Александр, расскажите, как вы пришли в литературу┘ Как родилась мысль стать писателем?

– Впервые пришла, когда я был еще студентом, на очном отделении┘ Я довольно много всегда читал. И умел излагать мысли на бумаге. В жанрах: письмо, сочинение, курсовая, рапорт, объяснительная записка и т.п. В жанре объяснительной я в свое время достиг большого успеха. Был даже консультантом по этому вопросу на срочной службе. Добился такой подачи материала (не без внутренней иронии), что адресату было неясно – что предпринять. Нужно все-таки наказывать или необходимо наградить? Поэтому обычно реакции не следовало. Это известно – любая ситуация может быть подана совершенно противоположным образом – в СМИ широко применяется. Дело в компоновке┘ Так вот┘ Попытался писать прозу – ничего не вышло. Хорошо, что хватило ума это понять. Роман, конечно, начинал писать.

– А отправляясь в Чечню, вы планировали описать свой опыт в художественной форме? Вели записи, дневники?

– Потом уже да, когда попал в Чечню, появилось желание делать заметки. Не сразу┘ Само по себе оно появилось┘ Нет, я ничего писать не планировал и про опыты те давние забыл. Тогда я собирался служить в армии, видел свое призвание в этом. Писателем я как-то и не помню, чтобы собирался становиться, чтобы так для себя формулировал – я стану писателем. Просто стало писаться. Когда, исходя из своих эстетических представлений, я увидел, что это проза, я стал рассылать ее в журналы, имея желание напечатать, но не «стать писателем». Я и сейчас себя не ощущаю писателем. Ощущаю, но я им не стал, такого социального статуса у меня нет, и при общении с людьми я про это не вспоминаю.

А там у меня под рукой часто был ежедневник, он перешел ко мне от погибшего офицера, и это еще навевало какую-то грусть дополнительную. Там были его записи, служебные, совсем незадолго сделанные перед смертью┘ Я с собой не захватил тетрадок, а там нужно было постоянно: боеприпасы, личный состав, бэчээсы эти, схемы, рапорта, позывные всякие. Ну и попутно заметки туда же писались, вперемежку. Этот ежедневник мне и сейчас помогает в работе изредка.

Заметки сразу пытался писать в художественной форме, не в документальной, о чем я потом жалел. Формы еще не было, а забылось потом много. Но, конечно, это была не проза, а ее попытки. Все это урывками. Нет, не дневник – зарисовки┘ Стихи вдруг там записались под конец. Очень слабые, но я увлекся. А до этого я не то что стихи не писал, но и не читал их.

Приехал, у меня жена как раз заканчивала филфак, и у нее были разные учебники, было пособие по стихосложению. Я взялся изучать стихосложение и писал стихи. С какого-то момента заметил перелом, что стали получаться действительно стихи, я и сейчас некоторые из них считаю стихотворениями. И одновременно стала писаться проза. Как раз там со службой пошло так, что у меня стало много свободного времени. Еще было желание писать маслом. Я в детстве учился в изостудии, меня выгнали оттуда. Но не было красок, кистей, холста – там много всего нужно, в том числе технические знания, как разбавлять краски и т.п. (я как раз до техники маслом недоучился), а ручка с бумагой всегда под рукой. Компьютер уже был, почти сразу. Но уже и пособие по живописи приобрел, и краски мне подарили, но без кистей. Но проза победила. Потом уже я про рисование не вспоминал. Короче говоря, Чечня на меня таким любопытным образом подействовала тогда. Там же помимо прочего очень красиво, в горах.

Снова было стандартное желание начинающего писать сразу роман – уже о Чечне. Роман, как и в первый раз, не шел, писалось что-то ужасное по форме, пока вдруг не нашлась нужная форма, и вылилось это в «Запах сигареты», в раннюю версию «Записок бывшего вэвэшника». Еще до их окончания написал один рассказ. Зашла соседка, ее муж тоже из Чечни недавно вернулся, и она жене рассказала смешную историю, про то, как они с мужем пошли ей сразу покупать туфли. У меня это наложилось на свое, задействовал записки. Этот рассказ меня быстро перестал устраивать, но ничего с ним больше сделать не мог, не испортив, и его успел опубликовать журнал. Через пять лет я его основательно переделал, про туфли там уже ничего нет. И стали писаться таким образом рассказы. Не считая совсем слабого, из предыдущих опытов (это не рассказ был, но тоже успел уйти в печать, в улучшенном, правда, виде), третьим был «Наташа». Его я и сейчас считаю одним из лучших. Он не про войну.

– А за что вас из изостудии выгнали?

– За поведение. На крышу забирались на перерывах. И я с трудом мог на заданную тему рисовать. Помню, задал преподаватель, Вячеслав Лукманович его звали, акварель «Ассоциация осени». Я изобразил штурм Зимнего. Это, говорю, было осенью. Ленина почему-то запрещено было рисовать, я срисовал откуда-то. Я, конечно, саботировал, меня туда заставляли ходить, а это же было скучно, что-то долго там нужно было сидеть, часа четыре.

– В конце вашей книги есть примечания с расшифровкой армейских терминов и сленга. Все-таки насколько это важно?

– Я сразу столкнулся с тем, что читатели не понимают значения многих слов. Скажем, девушка не знает, что такое развод в армии, представляет себе бракоразводный процесс и не понимает, о чем речь. Это было необходимостью. А потом стало своеобразным хобби. Позже я стал стараться больше задействовать общеупотребимый словарь. Писать вместо «берцы» – «ботинки». Но не всегда это возможно. Я согласен с тобой, что такой уж большой роли это не играет, в журналы рассказы идут без примечаний. Когда я читаю Толстого или Чехова, мне тоже не все значения слов известны, устаревшие, но это не мешает восприятию.

– Планируете ли вы в дальнейшем написать роман? И насколько перспективен сейчас жанр рассказа?

– Я имею такой тип энергетики, который мне позволяет максимально вложиться в текст на коротком отрезке времени. Одним мощным ударом. Это еще называют «коротким дыханием». Поэтому оптимальным для меня является жанр рассказа. Чтобы мне написать роман, нужно измениться, чтобы изменился тип энергетики. Возможно, это произойдет с возрастом или как-то еще, а, вероятно, не произойдет. Но сейчас я пробую этот ударный пучок более размеренно расходовать, вытягивать себя от компьютера за уши, чтобы продолжить на следующий день. Это интересно. И это не так просто... Роман, ну кто не хочет написать?.. Но это должен быть роман, а не рассказ, разбавленный водой, – такой роман я не хочу написать.

Тип энергетики┘ Любопытно, что это нашло подтверждение в нумерологии – попалась в руки книжка – по дате рождения определяется. У Льва Толстого другой тип, сообразный с его колоссальной трудоспособностью. Поэтому мне «Анна Каренина» вряд ли грозит. (Смеется.)

Если говорить о перспективе жанра «рассказ» рыночной. Меня это в принципе не касается. Я фактически сам не выбирал жанр. Если я начну писать повесть, все равно выйдет рассказ, причем я всегда этому рад, потому что хороший рассказ всегда лучше повести, которая скучна, растянута. И зачем она вообще нужна, если ту же самую задачу, а в художественном плане и большую, можно выполнить рассказом.

На самом деле настоящих романов в мире единицы, а сейчас их совсем нет. В лучшем случае – большая повесть, или большая новелла. Рассказ по действительной (а не рыночной) жанровой иерархии стоит выше повести и новеллы, даже если об этом никто не знает.

– Тяжело быть писателем?.. Хватает ли у вас времени для писательского труда?

– Да, это тяжелый труд. Можешь не спать сутками, не есть, потому что забываешь, что это нужно делать. Зато выходишь из-за стола в состоянии абсолютного счастья. Необыкновенные бывают ощущения, в процессе работы и сразу после, не всегда они слишком сильные, каждый рассказ по-разному пишется. Это и мучительно одновременно. Нужно додавить, вывести, состыковать принципиально нестыкуемое. Бывают изначально слабые рассказы, где выезжаешь техникой. Многое не доводится до конца – бросается. Один такой рассказ продолжил с брошенного места и довел через несколько лет. Один рассказ мне вообще приснился. Осталось оформить с утра. Подумал – ну вот, уже крыша едет.

Потом апатия, маята, полнейший упадок сил, может быть депрессия, с этим нужно уметь справляться. Изучать себя, переключать на какое-нибудь занятие┘ Полное опустошение, в котором ты можешь месяц, два, три не написать ни слова. Ты никакой больше не писатель. Уверен, что ничего уже не напишешь, все уже написал и больше ничего тоже делать не можешь и не хочешь. Суицидальные мысли могут быть. Война начинается – на войну тянет, потому что это просто. Конфликтность, повышенная агрессивность. А потом вдруг пишется новый рассказ – как новое рождение. Это непростой ритм жизни. Я говорю только о себе.

Это вне понимания общества. Поэтому живешь фактически вне общества. Но все это вознаграждается. Это чрезвычайно радостный труд.

– Интересно, как вы зарабатываете на жизнь?

– Я никак не зарабатываю. Я просто делаю то, что мне нравится делать, а то, что не нравится, не делаю. И как-то так получается, что всегда я что-то ем, во что-то одеваюсь и т.д.

Поэтому писать у меня времени, сколько угодно. Сейчас у меня идеальные для этой работы условия. Практически в любой момент, когда это потребуется, я могу отставить все маловажные дела и немедленно начать писать.