Дмитрий Силкан
Авет Тавризов. Зона.
– М.: МГО СПР, 2011. – 140 с.
Название поэтического сборника Авета Тавризова несколько неординарно и с непривычки режет слух – «Зона».
Но сразу придется разочаровать любителей так называемого русского шансона: про места заключения в книге совсем немного. Да притом выдержано отнюдь не в романтико-героическом ключе: «Услышав их предсмертный скорбный крик (┘) В барачной тесноте, тюремных нар/ Перед глазами, жадными до жизни/ Последний раз катился солнца шар».
Понятие «зона» рассматривается у автора исключительно в духе «Сталкера»: «В опасной зоне – сила Откровенья/ Она несет опасность и беду».
Был ли в той «зоне» Тарковского и Стругацких некий смысл? А здесь, у Тавризова? Можно только гадать┘
Как минимум, если прислушаться, можно уловить отголоски определенной иррациональной концептуальности, Тайного знания, которое человечеству, может быть, так и не дано будет отыскать в полном объеме. И тем ни менее любая попытка – это уже вызывающее уважение дерзновение, некое приближение к Изначальному┘
Наличие тоски по сокрытому Изначалью, обнаруживающее себя через душевный надрыв, через детальное описание тревожно пульсирующего своей объемной протяженностью пространства, просто не может остаться незамеченным в стихах Авета Тавризова.
Тематический спектр его поэтики – весьма обширен. Тут и любовная лирика, и трагические стихи, посвященные Осипу Мандельштаму; нетривиальные зарисовки о послевоенной Москве┘ и о казнях в Санкт-Петербурге «врагов престола» во времена императрицы Екатерины.
Но красной нитью – все же мистический дух: поиски Человеком своего истинного места во Вселенной; постижения бытия и небытия, мирского и сакрального, Бога и его вечного антипода: «Мне всего лишь одно утешенье дано, оторвавшись от бренного мира – в Высших сферах свое Очищенье найти и вернуться назад Пилигримом».
┘Однако подобная «тайноцентрированность» – отнюдь не единственное достоинство представляемой книги. Кроме особого, «не от мира сего», концептуализма Тавризов довольно своеобразно работает с тем, что можно обозначить как «авангардная архитектоника строфы».
Его строчки не выстроены по заранее предписанному кондовому канону: стихотворение разбивается, «расплескивается» таким образом, что кроме появления особых интонаций и пауз – на бумаге выстраивается своеобразная пространственно-структурированная буквопись. Иногда изящная, как античная статуэтка, иногда нарочито давяще-монументальная, специально подчеркивающая «труднодоступность» для простого обывателя объемных смыслофонетических построений.
Когда узнаешь, что Авет Тавризов – профессиональный художник, специализирующийся на масштабных пространственных композициях, то многое из серии «непонятного» в его литературном творчестве начинает находить свои долгожданные ответы.
Его поэзия – это действительно определенное пространственно-филологическое свершение, где в качестве неких «красок» выступают отдельные семантические и фонетические элементы, а «холста» – бескрайняя непаханая степь индивидуального восприятия мира. Именно эта не вписывающаяся в жесткий канон индивидуальность и создает художника-теурга, пытающегося с помощью слов и пауз между ними очертить, прорисовать, обозначить окружающее безликое и «сопротивляющееся упорядочиванию» Бытие.
Вероятно, поэтому у автора «Зоны» могут появиться и такие неожиданные построения, как: «Колючей проволокой заиндевевший/ Замотан/ Трехмесячнойночьювыстуженный/ Барак».
Это – не опечатка и не авангардистское оригинальничание, а просто необходимый в данном контексте оттенок, найденный довольно традиционным для художника способом: путем смешивания в одну субстанцию нескольких цветов. Только вместо красок использовались слова.
А на другом плане – подобная словесная конструкция являет собой опорную эмоциональную балку, держащую вспомогательные декорированные элементы общего замысла стихотворения.
┘В привычной, зашоренной от условностей поэзии многое определяют ритм, размер, точная рифмовка окончаний строк. Удобно, привычно┘ и функционально – как вода из-под крана.
В этом смысле поэзия Тавризова с трудом поддается жесткой классификации и почти что не раскладывается на всем знакомые структурные составляющие. Такой вот непослушный горный поток, стремительно низвергающийся вниз из заоблачных высот!
На первое место в данной поэтической стремнине выходит «стиль» – он без труда узнаваем своими интонациями. Хотя и ритм, и рифма, и форма также присутствуют, но не как непреложная данность┘ а только тогда, когда непосредственно, неотложно требуются автору – в качестве дополнительных художественных средств для выражения основной идеи поэтического повествования.
Причем здесь под «идеей» следует понимать не отвлеченное ментальное предположение, а четко обозначенную в пространстве и времени создаваемую художественную структуру. Данное построение может идти от ума, от чувств, от интуиции┘ но плюс к этому – и от неких совсем иррациональных источников.
В результате рождается своеобразное пространственно-языковое построение: вдогон к столь уже устоявшемуся «умозрению в красках» проступает теперь и несколько неожиданное «живописание словесными мазками» или даже «фонетическое музицирование».
Особый разговор – восприятие текста «Зоны». Для широкого читателя оно не будет легким и «прогулочным». Не стоит даже и пытаться найти здесь столь милые сердцу «рифмовки о привычном», рационально выверенные «магистральные» мысли или «подытоживающие морали».
Поэтический мир и набор выразительных приемов у Тавризова настолько по-хорошему «странен», что «правильного» читателя (в зависимости от степени предварительной подготовленности) ждет или ступор┘ или незапланированный стихопсиходелический трип.
Второе – предпочтительнее, потому как подводит непосредственно к авторской трактовке Поэзии как способа постижения Универсума посредством упорядочивания глобального пространственного континуума.
Ведь трудно не заметить, что стихи Тавризова выписаны именно в ПРОСТРАНСТВЕ и жестко к нему привязаны: имеют свою многофокусную систему координат, фасад и тыл, профиль и анфас, приоритетную смотровую площадку для «общего обзора», а также наиболее удачные «точки художественной сборки» для пристального рассмотрения отдельных деталей. Причем именно детали предельно важны: ведь смысловые категории у Тавризова выстраиваются по «эксклюзивно-архитектурному» сценарию.
Отдельно хотелось бы упомянуть, что заслуженный художник России Авет Александрович Тавризов и до выхода своей поэтической книги имел непосредственное отношение к русской литературе. Ведь он создал ряд эксклюзивных экспозиций и выставочных интерьеров многих российских музеев: Марины и Анастасии Цветаевых в Александрове, Мамина-Сибиряка в Екатеринбурге, а также московских музеев Есенина, Льва Толстого, Чехова, Серебряного века (в Доме Брюсова).
Как арт-декоратор, создатель объемно-пространственных композиций он в том числе активно работает с картоном и ватманом. Думаю, что не случайно и страницы его книги выполнены из столь плотной бумаги┘ что зачастую даже обложки у поэтических книг изготавливаются из более «хливких» материалов. А тут – монументально┘ и на века! Замусолить страницу от неустанного перечитывания – пожалуй, можно. Но вот изодрать – тут надо особо постараться!
┘В стихах Тавризова более чем достаточно «неведомого и инобытийного». По ощущениям – подобная поэзия направлена к Сакральному, к представителям Высших миров. А если имеет и особую миссию для обитателей грешной земной юдоли, то лишь посредством выражения неких смыслов, которые сам автор определяет следующим образом: «Иная ипостась/ Иное толкованье/ Теченья времени и/ Мира пониманье┘»
 "Инобытийности" хватает с лихвой... Фото Михаила Бойко |
Поэзия Тавризова – не религиозна, но глубоко (можно даже сказать – неистово) мистична. При этом, к счастью, не чувствуется одержимости или сектанства в неспешных поэтических повествованиях, дающихся от имени лирического героя сборника. Его высшее кредо можно попытаться обозначить строками: «Верую странною верой в неверие/ В Господа/ Мнимое/ Верую даже в неверие свое/ Неисправимое».
Духовный путь лирического героя «Зоны» – тернист, а сам он – едва ли может быть точно идентифицирован в плане мировоззренческих установок. Наверное, он – один из тех Пилигримов, выписанных в книге как: «Святители из свиты очевидца/ Свидетели бесчисленные утра».
Каждый из этих Духовных странников может поведать о тернистом пути Духовной брани: «Я тайну соучастия сберег/ Познав иное время и пространство».
Правда, сам автор относится к вышедшему сборнику без лишнего пиетета. Возможно, для него это всего лишь еще одна скульптурная композиция, выполненная в несколько непривычном пластическом материале – в Слове. И затем отправленная в далекие вольные странствия: из Здесь и Сейчас – в Пространство и Время: «Я запускаю клин бумажных журавлей/ (┘) Им вслед рукой/ Последний жест прощальный/ Отпустит в мир безумства и страстей/ Весь горький смысл земного счастья –/ Стихи на крыльях журавлей».
