Протоиерей Георгий CЕГОДНЯ очень многим людям почти ничего не известно, какое тяжелое и жалкое существование влачила наша Православная Церковь еще 10-12 лет назад, когда нельзя было свободно молиться, крестить детей, совершать общественные богослужения вне стен храмов, которых было так мало, что они всегда были переполнены в праздничные дни и в них нельзя было молиться физически. Было полностью погублено дело пастырской и богословской учебы, не допускалось никакое религиозное образование, не было никаких религиозных общедоступных изданий, не разрешалось публично обсуждать вопросы веры.
Именно и исключительно гражданские свободы, в которых главное место занимают религиозные права граждан, спасли православие в нашей стране. Не будь этих свобод, сегодня нечего было бы защищать. Мы десятки лет ожидали от государства, от его правовых и идеологических институтов общепризнанной терпимости по отношению к Церкви, но, как только обрели вожделенную толерантность, мы сами во многом стали склонны к самообольщению, к попыткам утвердить конфессиональные или общерелигиозные приоритеты. Мы никак не можем усвоить, что свобода для нас, православных, обязательно должна быть и свободой для верующих других традиционных вероисповеданий.
Следствием глубокого повреждения Церкви во время гонений была не только почти полная утрата ее богословского наследия, но и ее не менее совершенного в старое время правового самосознания, тонкого и исторически документированного церковного канонического права, лежавшего в основе довольно полной веротерпимости Российской Православной Церкви по отношению к старообрядчеству, исламу, иудейству, лютеранству, католицизму и даже шаманству. В специальном сообщении по этому вопросу можно было бы привести как многочисленные примеры формирования таких отношений, так и общее понятие церковной линии конца XIX - начала XX века. Мы хотели бы со всей решительностью отмести от церковной позиции того времени бытовые проявления межнациональной нетерпимости или политически ангажированные проявления вражды и ненависти, переносимые на религиозную почву.
В церковной проповеди, в наших информационных изданиях мы стремимся сегодня преодолеть немощи правового сознания в Церкви, уделяя внимание не только констатации положений международного права, но и показать, как и в какой мере эти нормы могут защитить верующих людей от самых разнообразных проявлений нетерпимости, исходящих от новых проповедников, несущих к нам неясную экклезиологическую или вероисповедную позицию, или от тех направлений современной российской мысли, которые продолжают практиковать некритический атеизм под формой религиоведения, равно как и от неправового благодушия со стороны властей или покровителей по отношению к отдельным Церквам в ущерб другим.
В последние годы были широко открыты врата отечественного гостеприимства для иноверческой и инославной проповеди, для основания религиозных организаций практически любого толка. То, что некоторые пришельцы сразу же покажут свои нерелигиозные намерения, и то, что экзотический энтузиазм с их стороны скоро исчерпает себя, было ясно с самого начала, и мы старались успокоить особо встревоженных радетелей российской православной самобытности.
Истинную же тревогу вызывало обстоятельство, связанное с отсутствием государственного правового регулирования отношений между различными по вероисповеданию религиозными движениями в России, так как прежние власти не допускали межрелигиозного общения и всячески стремились внести разделение и внутри каждой Церкви. Тем более общество и традиционные для России Церкви и религиозные организации оказались неподготовленными к пришествию новых для нас западных и восточных религиозных, миротворческих и благотворительных инициатив. Эта неподготовленность часто находила свое выражение в немотивированной агрессивности и непонимании. Мы, пребывавшие в состоянии почти полной изоляции, были потрясены встречей с иной культурой. Люди зачастую ходили на встречу с инославными проповедниками, потому что они хотели посмотреть на живого иностранца. Этот культурологический шок давно прошел, но проблемы межрелигиозных и особенно межконфессиональных отношений остались.
В прошлые годы мы краем уха слышали, что наша страна к середине 70-х годов в основном признала и подписала международные декларации о гражданских и религиозных правах человека. К сожалению, такие документы не были широко доступны, и наше внутреннее законодательство не только не было согласовано с этими пактами, но долгое время приоритет международного права над национальным законодательством в этой области правоотношений не признавался. Внутри Церкви эти документы оставались именно "декларациями", по сути, пустым звуком, а наше сознание универсальности религиозного права по-прежнему оставалось в плену вековечных представлений о собственной национально-религиозной самодостаточности и даже превосходстве.
Не раньше 1995-1996 годов мы смогли полностью прочитать тексты правозащитных документов, но и после этого далеко не все в Церкви смогли до конца понять их смыслы. Было непонятно, как это: "Каждый человек имеет право на свободу мысли, совести и религии; это включает свободу менять свою религию или убеждения и свободу исповедовать свою религию или убеждения как единолично, так и сообща с другими, публичным или частным порядком в учении, богослужении и выполнении религиозных и ритуальных порядков" (Всеобщая декларация прав человека. ст. 18). Было совершенно непонятно, почему "каждый человек имеет право на свободное выражение своего мнения и что это право включает в себя свободу искать, получать и распространять всякого рода информацию и идеи (с известными ограничениями по существу той информации. - прот. Г.П.) независимо от государственных границ, устно, письменно или посредством печати... или иными способами по своему выбору". Остается и до сего дня неясным смысл запрета "всяких выступлений в пользу национальной, расовой или религиозной ненависти, представляющих собой подстрекательство к дискриминации, вражде или насилию" (Международный пакт о гражданских и политических правах. ст. 18, 19).
Полному пониманию этих принципов особенно сегодня, когда большинство военных конфликтов имеет в своей основе вражду и ненависть, исходящие из межрелигиозных столкновений, мешает неумение различать правовой и вероисповедный аспекты в отстаивании своих религиозных прав. Наша Церковь еще очень далека от представления о том, что совершенно неизбежно одновременное, равноправное и очень близкое сосуществование самого широкого многообразия Церквей при их особенных культовых, вероисповедных или организационных формах, потому что это вытекает из сути Божественного закона о Церкви: "Да будут все едино" (Ин. 17, 21), где сам призыв Господа к единению означает наличие многообразия. Основная идея всех общепризнанных в международных пактах гражданских прав и свобод очень проста: каждый может ожидать соблюдения его собственных прав только при условии, что он сам обязуется соблюдать права других. Вот почему есть все основания считать эту идею равноправия всех людей любовью, которую проповедует любая религия в своем вероисповедном каноне, но которую не всегда осуществляют в полноте церковные или религиозные общества или отдельные люди. Заповедь о любви составляет основу иудейского закона (Втор., 5, 16-21). Господь Наш Иисус Христос сказал всем: "Заповедь новую даю вам, да любите друг друга" (Ин. 13, 34).
В своей главной идее международное право полностью совпадает с вероисповедной истиной о любви, которая в рамках золотого правила нравственности присуща всем традиционным религиям. Поэтому вполне можно сказать с определенными допущениями, что если Церкви еще только молятся о единении всех Церквей, скажем в христианском мире, то международное право уже объединило всех людей в правовом смысле, возведя в высшую норму права общерелигиозную заповедь о любви.
И когда мы слышим мнение, что непонимание принципов, заложенных в основу гражданских свобод, проявляемое не только церковниками, но и мирскими людьми, есть следствие тоталитарного государственно-политического строя недавних лет и присущего ему типа мышления, то это не совсем верно. Тоталитарное миропредставление стало присуще русскому уму с того времени, когда в него была занесена идея Российской империи, Третьего Рима, в связи с исключительной ролью русского православия.
На фоне довольно распространенного в Церкви недопонимания религиозных источников международного права и собственных предрассудков мы сегодня мучительно переживаем проблему, как нам кажется, состоящую в угрозе Православной Церкви в России со стороны новых для нас традиционных и нетрадиционных религиозных движений, а вместе с этим и проблему обоснования нашей собственной миссии проповеди Слова Божия.
Спросим у себя, на каком основании мы можем идти с проповедью Слова Божия, скажем, к бурятам или эвенкам, которые сегодня наиболее упорно возрождают свои древние религиозные традиции? Можем ли мы идти на основе нашей уверенности, что они язычники, шаманы, т.е. люди, лишенные пути спасения? Нет, не можем. И прежде всего потому, что эти люди не разделяют и не обязаны разделять нашего представления о язычестве и о шаманстве.
Они, так же как и мы, совершенно свободны в своих убеждениях. Для них это святое. И поэтому все наши возгласы и ужасания по их поводу служат только к нашему собственному осуждению. Но мы имеем все основания идти с проповедью Христа и Его Божественного Слова, полагаясь на преизобилие благодати Святого Духа, которую имеем как истинные члены Его Святой, Соборной и Апостольской Церкви (Мф. 28, 19-20).
Некоторые сетуют на то, что, мол, в прошлые три века православие не смогло глубоко просветить эти да и другие сибирские народы светом Христовой истины. Но в этом столько же цинизма, как и в странноватых словах незабвенного Феликса Эдмундовича, который говаривал: "Если у вас еще нет судимости, то это не ваша заслуга, а наша недоработка".
Спору нет, что в миссионерской деятельности Российской Православной Церкви было много формальных подходов к тому, что язычество продолжало жить как этническое самосознание людей. А позднее, после переворота 1917 года, государственный атеизм в противостоянии христианским Церквам премного постарался усилить звучание национальной ноты. Однако не следует забывать и об огромной роли православия в том, что сравнительно мирное и исторически необходимое освоение Сибири было прежде всего христианским просвещением этого края земли.
Тем не менее верно и то, что сегодня по воле Божией мы вместе с бурятами, хакасами, тувинцами, якутами, эвенками, алтайцами, алеутами, ненцами, с остатками кетов и качинцев выступаем с равных стартовых позиций в переживании за тревожные судьбы наших детей.
Вспомним из Книги деяний апостольских, что апостолы шли в мир проповедовать Евангелие не на основе сознания своего человеческого или церковного превосходства, а на основе и по праву благодати, которая была с ними и которая совершала их руками чудные дела, что и приводило к вере во Христа множество людей свободно и на веки.
Сегодня никто не вправе запретить нам, православным христианам, свободно и повсеместно, соблюдая права других людей, проповедовать евангелие Царства Христова. Но почему же мы этого почти не делаем? Где результаты нашей просветительской работы? Вместо самоотверженной миссии мы хотели бы полагаться на такие неясные положения, как "наша традиционная каноническая территория", "недопустимость прозелетизма" и т.п., когда мы наблюдаем успехи инославных миссионеров в нашей стране и бываем, по молитвенному слову св. Иоанна Златоуста, до такой степени "уязвлены сердцем", что эта язва не позволяет нам шире открыть очи сердечные и дать более совершенную оценку самим себе.
Мы можем сами принять на веру эти аргументы, но нам все равно придется доказывать их справедливость другим. И этого нельзя сделать на основе обращения к правилам византийского канонического права, поскольку они сами нуждаются сегодня в коррекции и защите. Вот почему свобода быть во Христе и в Церкви нам сегодня во многом не по силам, ибо она требует от нас любви объединяющей, а не разъединяющей. Разумеется, после горького опыта мы молимся, чтобы Господь избавил нас от пресловутого и политиканствующего экуменизма, лицемерных конференций европейских Церквей и прочих прежних испытаний христианской совести, так же как, впрочем, и от восстановления в любой форме отдельного от государственных юридических институтов печальнейшей памяти Совета по делам религий. Этим орудиям несвободы не может быть более места в наше время. Они не могут служить целям правового регулирования отношений между религиозными организациями или между ними и государством.
Когда возникает необходимость согласовать правовое и вероисповедное в вопросах взаимоотношения между религиозными организациями, например в христианской среде, то тут по вопросу о юрисдикции нет лучшего ответа, чем тот, который дал Господь всякому верующему в Своей заповеди: "Шедше в мир весь, проповедите Евангелие всей твари" (Мк. 16, 15). Таким образом, Христос дает каждому право проповедовать по всему миру и обращаться ко всякому со словом проповеди. Но дело обращения к вере во Христа зависит от Бога Отца, от Его благодати.
Вопрос о межрелигиозных и межконфессиональных отношениях тесно связан с учением о единстве Вселенской Церкви, на котором зиждется и единство всего мира, несмотря на государственные, национальные, экономические и прочие расхождения.
Если у нас мало веры, тогда мы идем к людям с пустыми руками и безумными головами, навязывая другим свою несвободу. Когда мы тверды в своей вере, тогда Господь подает нам преизбыточную благодать, чтобы исполнить Его заповедь о просвещении: "Пусть светит свет ваш перед людьми, чтобы они видели ваши добрые дела и прославляли Отца вашего Небесного" (Мф. 5, 16).
Необходимое сегодня церковное и гражданское усилие на основе Божественного закона образовать условия для истинно свободной личности в условиях грядущего общества в нашей стране вполне согласно с самыми фундаментальными положениями православного вероучения: "Господь есть Дух, а где Дух Господень, там свобода" (2 Кор. 3, 17).
Красноярск
