Перспективная МБР – жидкостная или твердотопливная

Твердотопливные ракеты имеют над перспективной "тяжелой" жидкостной МБР то преимущество, что они существуют и ставятся на вооружение.
Фото с сайта www.warcyb.org.ru

По словам бывшего начальника Главного штаба РВСН России, ныне консультанта командующего РВСН генерал-полковника Виктора Есина, к 2018 году Россия начнет развертывание новой тяжелой жидкостной МБР для замены ракет РС-20 «Воевода» (она же «Сатана»). Производиться ракета будет в Миассе. То есть, по-видимому, на базе БРПЛ «Синева», хотя напрямую это сказано не было.

Уже несколько лет идет в России яростный спор «жидкостников-многозарядников» и «твердотопливников-моноблочников» по поводу того, какие ракеты нужны РВСН. Каждая из сторон предъявляла достаточно весомые аргументы в свою пользу.

Аргументы твердотопливников были в целом следующими.

Во-первых, производство МБР «Тополь(-М)» и их производных «Ярс» и БРПЛ «Булава» организовано в самой РФ, в то время как советские жидкостные МБР производились в Украине. Поэтому для создания российской тяжелой МБР надо организовывать новое производство, что очень долго и дорого.

Контраргументом, очевидно, стал такой нетривиальный ход, как вышеупомянутое создание МБР на базе БРПЛ. Надо отметить, что это заведомо проще, чем наоборот – создать БРПЛ на базе МБР. Мучения с «Булавой» свидетельствуют о том, что второй вариант явно малоперспективен.

Во-вторых, у твердотопливных ракет гораздо более короткий (в два–четыре раза) активный участок траектории, что очень важно в плане преодоления ПРО. Кроме того, твердотопливные ракеты устойчивее к поражающим факторам ядерного взрыва и к лазерному оружию. В качестве контраргумента можно отметить, что пока никаких средств ПРО (ни ракет, ни лазеров), реально способных поразить наши МБР на активном участке траектории, просто нет.

В-третьих, моноблочные или «малозарядные» (до 3 БЧ), к тому же мобильные МБР обеспечивают гораздо более высокую выживаемость РВСН в случае внезапного удара со стороны противника. Контраргументом является тот факт, что сейчас можно отследить передвижение огромных «Тополей» и «Ярсов» с ИСЗ в реальном масштабе времени, к тому же эти комплексы очень уязвимы и от ядерного, и от обычного высокоточного оружия, и от действий диверсионных групп. Кроме того, по договору СНВ-1 районы развертывания мобильных МБР были ограничены, что в значительной степени обесценивало их мобильность.

Главным аргументом жидкостников была «тяжесть» предлагаемой ими МБР, то есть способность нести большое количество БЧ. Этот аргумент имел очень мощное подкрепление в виде того факта, что с начала 2000 по середину 2009 года наши РВСН сократились с 756 МБР с 3540 БЧ до 367 МБР с 1248 БЧ, то есть вдвое по ракетам и втрое БЧ. Происходило это именно потому, что на вооружение поступали немногочисленные твердотопливные моноблочные МБР, а списывались в большом количестве жидкостные многозарядные. Компенсировать этот провал можно было только созданием новой тяжелой многозарядной МБР.

Кроме того, большой забрасываемый вес тяжелой МБР позволял нести не только много БЧ, но и еще больше ложных целей для преодоления ПРО. Правда, здесь контраргументом было то, что средств поражения БЧ в космосе и в атмосфере на самом деле нет, точно так же, как и средств поражения МБР на активном участке. Вообще, теме ПРО и того, как с ней бороться, в России уделяется гораздо больше внимания, чем она заслуживает. Об этом «НВО» писало, в частности, в статье «Кому будет плохо, если не договоримся» («НВО» от 03.06.11).

СЛАБЫЕ МЕСТА РАКЕТ

Главным слабым местом тяжелых МБР (кроме отсутствия производства в России) считается то, что они своей многозарядностью «притягивают» к себе первый удар противника, ибо очень заманчиво поразить одним зарядом десяток наших зарядов. Данное обстоятельство усугубляется тем, что тяжелые МБР заведомо имеют шахтное базирование, а шахта – объект стационарный, его координаты противнику известны с точностью до сантиметра, поэтому поразить ее гораздо проще, чем мобильную МБР. Впрочем, справедливость утверждения об уязвимости шахтных МБР совершенно неочевидна. Да, координаты шахты хорошо известны, тем не менее попасть в нее все равно очень сложно из-за небольших размеров. Кроме того, крышку шахты весьма непросто пробить (по крайней мере обычным зарядом). Позиции шахтных ракет совершенно неуязвимы для диверсантов. Наконец, применительно к будущей тяжелой МБР Виктор Есин пообещал, что ее позиции будут прикрыты новыми ЗРС С-400 и даже С-500. Вообще, кажется чрезвычайно странной ситуация, когда этот вопрос должен как-то оговариваться. Представляется самоочевидным, что каждая ракетная дивизия РВСН должна иметь «личный» зенитно-ракетный полк. Увы, сегодня несколько наших ракетных дивизий не прикрыты никакой ПВО, причем эти дивизии находятся недалеко от границы.

Таким образом, аргументов и контраргументов у сторон хватало. Тем не менее позиция жидкостников, пожалуй, была несколько убедительнее. Пока не случился СНВ-3.

Этот договор очень выгоден для нас сразу по нескольким причинам. Во-первых, американцам по нему придется сокращать свои СЯС (хоть и не очень сильно), а мы можем их даже наращивать, причем довольно серьезно. Во-вторых, исчезли инспекции на месте производства ракет (то есть реально только в Воткинске). В-третьих, сняты ограничения на структуру СЯС внутри общих ограничений. В-четвертых, снято ограничение на размеры позиционного района мобильных МБР, что значительно повысило их боевую ценность.

Последний из этих факторов сильно укрепил позиции твердотопливников. Но самым тяжелым ударом по жидкостникам стали числовые параметры СНВ-3. Каждая сторона по нему может иметь до 700 развернутых и 100 неразвернутых носителей и до 1550 боезарядов на развернутых носителях, при том, что бомбардировщик засчитывается за один заряд. Как несложно посчитать, эти параметры ориентируют на «малозарядность» ракет, то есть на соотношение «2 БЧ на 1 ракету».

Представим себе ситуацию после списания нами всех устаревших МБР (УР-100, РС-20 и «Тополь»), а также РПК СН пр. 667БДР с БРПЛ Р-29Р. Допустим, что у нас осталось к этому времени 50 бомбардировщиков. Тогда нам можно иметь 650 развернутых ракет с 1500 БЧ. Из них, очевидно, останутся 96 БРПЛ Р-29РМ с 4 БЧ на каждой на 6 РПК СН пр. 667БДРМ. Значит, можно иметь еще 554 МБР с 1116 БЧ. Это в том случае, если так и не появится «Булава». Если она таки появится, то первый РПК СН пр. 955 будет нести 12 БРПЛ с 6 БЧ на каждой. Соответственно для РВСН остается 542 МБР с 1044 БЧ. Из них 70 составят уже имеющиеся сегодня моноблочные «Тополь-М» (18 мобильных и 52 шахтных). «Ярсов» у нас пока 6 по 3 БЧ на каждом. Очень сложно сказать, с каким темпом они будут строиться дальше. Допустим, их станет 20. Тогда остается возможность иметь еще 452 МБР с 914 БЧ. В любом случае весьма четко выдерживается соотношение «2 БЧ на МБР». Поскольку ракет с 2 БЧ у нас нет, чтобы набрать 914 (или 915) БЧ, можно будет построить еще 305 «Ярсов». Если же мы хотим строить МБР на 10 БЧ, то их можно будет иметь максимум 91. Всего у нас будет 181 МБР, вдвое меньше, чем сейчас. Из них всего 38 мобильных (сейчас у нас 195 мобильных МБР). То есть, по сути, столь важное преимущество СНВ-3, как снятие ограничений на мобильность, пропадает зря. Если же добавляется еще хотя бы один РПК СН пр. 955 с уже 16 БРПЛ «Булава», то количество «свободных» МБР сокращается до 436 с 818 БЧ. Соответственно тогда «10-головых» МБР можно будет построить всего 82. И суммарно у нас будет 172 МБР. При таком незначительном их количестве многократно возрастает опасность обезоруживающего неядерного удара со стороны США и более того ядерного – со стороны Китая. Причем именно тяжелые многозарядные МБР и станут главными мишенями для такого удара, о чем говорилось выше.

Кроме того, возникает и чисто экономический вопрос – а есть ли смысл разворачивать производство ракет, если их заведомо будет менее 100? Правда, здесь может быть дан встречный ответ – столько произвести будет как раз относительно реально, особенно, если основой станет уже отработанная «Синева». А Воткинскому заводу нереально выпустить 300 «Ярсов», особенно если ему одновременно придется производить еще и «Булаву». Правда, «Ярсов» можно сделать не 300, а, например, 100. Но тогда тяжелых МБР можно будет иметь всего 63, что уж совсем сомнительно с точки зрения экономической целесообразности.

Впрочем, СНВ-3 хорош еще и тем, что на самом деле позволяет нам сделать сколько угодно тяжелых МБР, рассчитанных на 10 БЧ, если реально ставить на них по два-три БЧ, а остальные заряды отправлять на склад. То есть реализовать идею «возвратного потенциала». Правда, идея эта представляется несколько сомнительной. БЧ, лежащая на складе, не более опасна для противника, чем, например, кирпич. Боевой единицей она становится, если ее установить на ракету. Соответственно возвратный потенциал, то есть БЧ, лежащие на складах, представляют собой величину, на которую реальный стратегический потенциал страны не усиливается, а ослабляется. Если МБР, рассчитанная на 10 БЧ, отправилась к цели с 2 БЧ, то мы тем самым обманули не противника, а самих себя. Естественно, все то же самое относится к США, которых мы постоянно подозреваем в желании этот самый возвратный потенциал себе обеспечить.

ТРУДНОСТИ – ТЕХНИЧЕСКИЕ И НЕ ТОЛЬКО

Превращение же возвратного потенциала в реальный, то есть установка складированных БЧ на ракеты, – процесс не очень быстрый и весьма трудоемкий. Поскольку для его осуществления ракету надо извлечь из шахты, снять головной обтекатель, поставить БЧ, вернуть обтекатель, вернуть ракету в шахту. Это все делается достаточно долго, посему возвратный потенциал совершенно неприемлем, если сторона ориентируется исключительно на ответный удар. Но и если она ориентируется на первый удар, польза от возвратного потенциала весьма сомнительна. Просто потому, что ИСЗ противоположной стороны обнаружат, что оппонент начал массовую установку дополнительных БЧ на МБР и БРПЛ. Соответственно о внезапности не будет и речи.

Поэтому на самом деле возвратный потенциал нужен лишь для того, чтобы и невинность (СНВ-3) соблюсти, и потенциал приобрести. В еще большей степени решению этой задачи будет способствовать такой прием, как перевод новых тяжелых МБР в разряд неразвернутых носителей, то есть отправка их с завода сразу на склад. Как было сказано выше, таких носителей можно иметь до 100, при этом их БЧ вообще не идут в зачет, поскольку носители не развернуты и немедленно применены быть не могут.

Однако здесь возникают обстоятельства уже не военного, а политического характера. Если мы начинаем делать тяжелые МБР, ставя на них по два-три БЧ, а остальные заряды отправляя на склад, это означает, что мы ориентируемся на выход из договора и немедленное после этого многократное наращивание потенциала СЯС (в противном случае мы просто выбрасываем деньги на ветер). В еще большей степени это будет относиться к варианту перевода новых МБР в неразвернутые БЧ. Более того, объективно такой вариант поведения будет означать, что Россия скорее всего ориентируется на сценарий первого удара, поскольку тяжелые МБР вообще для первого удара подходят гораздо больше, чем для ответного (хотя бы из-за вышеупомянутого факта, что уничтожение такой ракеты в шахте приводит к потере сразу 10 БЧ, поэтому лучше не рисковать, а запустить ее первыми). А уж недозагруженные и тем более неразвернутые МБР однозначно могут быть ориентированы только на первый удар, поскольку при ответном их невозможно успеть дозагрузить и тем более развернуть.

Соответственно в США сложится однозначное мнение (никакого другого сложиться просто не может), что русские цинично «кинули» пацифиста Обаму. Разговоры об этом в Америке идут уже сегодня, поскольку очень многие там понимают, насколько СНВ-3 выгоден для нас и невыгоден для США. Тем более что американцы не собираются производить никаких стратегических ракет: ни тяжелых, ни легких, ни МБР, ни БРПЛ. Если мы в этих условиях разворачиваем массовое производство тяжелой МБР, американцы воспримут это как, по сути, удар в спину. И, объективно говоря, будут правы.

ВЫВОДЫ

Таким образом, военные и тем более экономические выгоды от производства тяжелой МБР в условиях действия СНВ-3 совершенно неочевидны, зато политический ущерб будет колоссальным. Сегодня сильнейшее взаимное недоверие, часто доходящее до паранойи, является не просто главной, но, пожалуй, единственной реальной проблемой в отношениях между Россией и Западом. Причем обе стороны категорически не хотят встать на место оппонента, посмотреть на себя его глазами и учесть его озабоченности. Развертывая производство тяжелой МБР с целью отражения вообще-то чисто виртуальной угрозы, мы подтвердим, что недоверие к нам на Западе испытывают совершенно справедливо. Соответственно данная идея совершенно деструктивна. Учитывая, насколько США сильнее нас экономически и технологически, мы в конечном счете не укрепим, а подорвем свою обороноспособность.

При этом производство 300–320 «Ярсов» на самом деле вряд ли является задачей непосильной, для этого нужно выпускать по 30 ракет в год. Пока, однако, Воткинскому заводу даже 10 МБР в год оказывается непосильной задачей (и это без учета «Булавы»). Тем не менее, пожалуй, нарастить выпуск «Ярсов» будет гораздо проще и дешевле, чем разворачивать производство новой ракеты. Увы, как очень часто бывает, интересы лоббистов-жидкостников оказываются важнее интересов страны. Впрочем, твердотопливники, возглавляемые руководством МИТ и Воткинского завода, могут сказать это и про самих себя. Если бы они в 90-е не навязали руководству страны бесперспективную «Булаву», сегодня мы могли бы создавать вполне сбалансированные СЯС из «Тополей-М» и «Ярсов» в РВСН и модернизированной «Синевы» в ВМФ, под которую и следовало строить новые РПК СН. Мы же, начав строить «Бореи», стали заложниками «Булавы», что уже вызвало перекос всей структуры СЯС. Из которого и родилась идея тяжелой МБР. Расплачиваться за местечковые амбиции обеих «партий» будет вся страна – расходованием огромных средств и подрывом обороноспособности.