"Аз воздам"

Каждый нацистский пособник не мог не понимать – в конечном итоге справедливое возмездие настигнет его. Фото 1946 года

Сотрудникам Смерша, НКВД, МГБ и КГБ, занимавшимся поисками фашистских преступников, посвящается

Пособников нацистов – граждан Советского Союза, виновных в физическом уничтожении мирных граждан и советских военнопленных, советские органы государственной безопасности начали разыскивать еще в ходе войны по мере освобождения оккупированных немцами территорий.

ОХОТА ЗА «ТРАВНИКОВЦАМИ»

В конце июля 1944 года в руки сотрудников Главного управления контрразведки Смерш («Смерть шпионам») попали трофейные документы из освобожденного концлагеря Майданек и учебного лагеря СС в местечке Травники, что в 40 км от Люблина. В этом лагере прошло обучение около 5 тыс. курсантов. Большая часть их них – советские военнопленные, подписавшие обязательство верно служить в войсках СС.

«Травниковцы» служили во всех лагерях смерти (Треблинке, Белжеце, Хелмно, Собиборе и Аушвице), в которых было убито более 3 млн евреев. Служили они и в концентрационных лагерях: Бухенвальде, Дахау, Майданеке, Маутхаузене, Флоссенбюрге, Штуттгофе, а также в десятках других лагерей от Эстонии до Франции и Италии.

По национальности среди курсантов подавляющее большинство составляли украинцы (3600), было много русских и фольксдойч – немцы Поволжья и Украины. Именно они, как правило, служили инструкторами, командирами отделений, взводов. Среди курсантов также были татары Крыма и Поволжья, представители народов Средней Азии и Кавказа, латыши и литовцы.

Первые следственные действия по розыску и наказанию «травниковцев» датируются августом 1944 года, а последние – 1987 годом (процесс над Федоренко).

Продвигаясь на Запад, Красная армия освобождала сотни тысяч советских военнопленных и советских граждан, угнанных, вывезенных немцами. В связи с этим в январе 1945 года «при штабах фронтов начали работать оперативные группы по репатриации, в составе которых были и сотрудники Смерша. Одной из обязанностей Смерша была «проверка военнослужащих и других лиц, бывших в плену и окружении противника». Сотрудники Смерша активно участвовали в розыске, задержании и ведении следствия по делам советских граждан, служивших в немецкой армии, полиции и СС.

Послевоенная фильтрация бывших военнопленных и советских граждан, освобожденных Красной армией, была крайне необходима. Многие пособники нацистов, включая «травниковцев», чтобы скрыть свою службу в СС, бежали, например, к партизанам Франции в 1944 году, или в самом конце войны вступали во власовские формирования (январь–март 1945 года), либо уходили к партизанам Югославии весной (в апреле!) 1945 года.

ШЛИ НА СЛУЖБУ С ОХОТОЙ

В январе 1945 года в специальный лагерь, в котором находилось около 800 «травниковцев», прибыла комиссия от штаба РОА и начала вербовать вахманов СС на службу в РОА. Большинство (выделено мной. – А.Ш.) стали подавать заявления о зачислении их в РОА. Вот, например, одно из таких заявлений, хранящихся в архиве Яд Вашем:

«Генерал-лейтенанту Русской освободительной армии –

господину Власову

от военнопленного охранника учебного лагеря «СС» Степанова Ивана Васильевича 1921 г. рождения… Прошу Вас, уважаемый господин генерал, зачислить меня в Русскую освободительную армию, так как я желаю участвовать в борьбе против советских войск за создание независимой России».

Н.А. Дорофеев, приговоренный в мае 1949 года за службу в СС к 25 годам исправительно-трудовых лагерей (ИТЛ), поражает своей наглостью в апелляции о смягчении приговора: «Прошу учесть, что служил в СС до апреля 1945 г. После этого больше у карателей не служил, а ушел к партизанам Югославии».

Хотя в научной литературе отмечено, что по делу «травниковцев» в СССР было проведено не менее 140 процессов, предполагаю, что на самом деле их было больше.

Пособников нацистов вообще и особенно «травниковцев» искали и находили на Сахалине и в Калининграде, на Украине и в Сибири, в Новгородской области и в Подмосковье, Средней Азии и на Кавказе. Многие из них работали рабочими и колхозниками, некоторые – инженерами и техниками. Более того, несколько из них к моменту ареста работали в правоохранительных органах: следователем районной прокуратуры, несколько «травниковцев» умудрились стать работниками МВД: милиционером, старшиной милиции, а Иван Куринный даже лейтенантом МВД и членом партии.

Особенностью уголовных дел против «травниковцев» было то, что в них речь шла о преступлениях, совершенных против сотен тысяч и миллионов людей. О преступлениях рассказывали чудом выжившие немногочисленные узники разных лагерей и гетто.

Сами обвиняемые тоже рассказывали о своем участии в систематических индивидуально-коллективных действиях:

«По прибытии нашей команды в Собибор... прибывших собрал комендант лагеря, нам было сказано, что «в этом лагере производится переселение евреев на тот свет».

«...Все в этом лагере было построено так, что доставленные в лагерь люди имели только один путь: от места выгрузки через «раздевалки» в газовые камеры. Другого пути у них не было.

...Кроме удушения газом евреи уничтожались путем расстрела немцами и вахманами. Расстреливались обычно больные и истощенные люди, для этой цели имелся так называемый «лазарет», где была яма, и там расстреливали вахманы и немцы всех больных и ослабевших людей...

Постоянного распределения обязанностей между вахманами не было. Все поочередно стояли на вышках по охране лагеря, участвовали в разгрузке вагонов с прибывающими в лагерь смертниками, загоняли их в камеры душегубок, когда дежурили на посту у «лазарета» – расстреливали доставляемых туда людей. Один из вахманов, Федор Коровниченко, на допросе сознался в том, что с апреля по август 1943 г. расстрелял в Собиборе около 500 человек еврейской национальности».

Важнейшим неопровержимым доказательством службы обвиняемых в лагерях смерти и концлагерях оказались трофейные немецкие документы, в которых упомянуты фамилии вахманов:

– личные регистрационные анкеты-карточки «травниковцев», в которых указаны биографические данные: фамилия, имя, национальность, место и год рождения, личный номер вахмана СС, оттиск большого пальца. На оборотной стороне анкеты указаны сроки и места прохождения службы, отметки о предоставлении отпуска;

– приказы о присвоении званий, поощрений и наград;

– подписка (присяга), подписанная непосредственно курсантом- «травниковцем»;

– подписка об уголовной ответственности в случае совершения преступления или проступка также с личной подписью «травниковца»;

– выписки из немецких трофейных документов о перемещениях вахманов.

ТЯЖЕЛАЯ ПРАВДА ВОЙНЫ

Следователь, работавший по делам нацистских преступлений, сталкивался с историческими фактами, свидетельствами, документами, которые не вписывались в официальную героико-патриотическую историю Великой Отечественной войны.

Следователи в ходе следствия, а судьи военных трибуналов – на процессах знакомились с жестокой правдой тех лет: обстоятельства попадания в плен, пребывание в нем, национальные противоречия, сотрудничество с нацистами сотен тысяч советских граждан, жизнь в оккупации, подчеркнуто избирательный массовый характер уничтожения евреев в лагерях смерти – все эти сведения не подлежали никакой огласке в 50–80-е годы.

Кроме того, следователь, занимавшийся поиском и разоблачением участников массового уничтожения людей, испытывал особо тяжелые психологические нагрузки, вплоть до стресса, ибо повседневно знакомился с чудовищными, ужасающими подробностями массовых убийств, садистских издевательств. При этом ему следовало оставаться беспристрастным и соблюдать правовые нормы в ходе допросов и ничем не проявлять своего отношения к обвиняемому.

В первых документах следствия о «травниковцах» в показаниях вахмана И. Шевченко на допросе 8 сентября 1944 года появляется не использовавшийся ранее термин – «лагерь смерти». Появление термина означает, что уже тогда наступил решающий момент осознания самого явления, которое позже станет известным как холокост, Катастрофа.

В ходе следствия никак невозможно было обойти национальность большинства уничтоженных нацистами в лагерях смерти и в ходе различных облав, акций, проводимых на территории Польши. И хотя сами преступники неоднократно называют ее, следователи не всегда конкретно указывали национальность жертв. Один следователь прямо пишет – «евреи», «граждане еврейской национальности». Другой заменяет национальность жертв классическим советским эвфемизмом: «мирные граждане».

Кроме кропотливой предварительной работы до встречи с арестованным, как это происходило в 50–80-е годы, следователь с целью сбора доказательной базы знакомился с огромным объемом материалов следственных дел по предшествующим процессам, в которых присутствовали фигуранты новых дел или дел, возбужденных по вновь открывшимся обстоятельствам.

Следователям, особенно в делах, связанных с доказательством участия подследственных в уничтожении мирного населения, во время допросов свидетелей, подозреваемых, обвиняемых приходилось не раз сталкиваться с тем, что допрашиваемые представляли, особенно на первых этапах следствия, заведомо ложные показания, стремились запутать следствие, сознательно искажали факты, например, говорили об ином времени и месте службы, тем самым отрицая возможность участия в инкриминируемых им преступлениях.

Свидетельские показания тоже имеют свои особенности. Свидетели могут ошибаться или сознательно лгать по собственной воле или даже под давлением следствия. Так, бывший узник рижского гетто Ротбарт Лейзер в 1981 году рассказывал автору о том, что в 1945–1948 годы его несколько раз приглашали в КГБ для опознания местных нацистских пособников. Документы об их службе во время немецкой оккупации Латвии в полиции и других карательных немецких подразделениях у следствия были, но свидетелей участия их в преступлениях почти не осталось. Ротбарту, который не мог опознать некоторых карателей, все-таки предлагали указать на них как на участников расправ над евреями в рижском гетто.

Некоторые свидетели, особенно соучастники преступлений, осторожничали, говорили далеко не все, испытывая законные опасения: как бы не превратиться из свидетеля в обвиняемого (что происходило неоднократно), поэтому дозировали свои показания. Еще сложнее было с обвиняемыми, которые прибегали к всевозможным уловкам, стремясь скрыть правду и уйти от ответственности, переложить вину на других. Подследственные или обвиняемые порой полностью не признавали вины, отрицали правдивость доказательств, сообщали ложные сведения, отрицали факты участия в преступлениях.

Часто подследственные или обвиняемые признавали менее значительные преступления либо часть их, чтобы уйти от заслуженной ответственности, и получить более мягкое наказание. Некоторые из обвиняемых в ходе следствия и во время судебного заседания рассказывали о своем героическом участии в боях до попадания в плен, заявляли о своей якобы антифашистской деятельности в лагерях, об оказании помощи узникам, называли себя жертвами оговора и сведения личных счетов и даже в последнем слове вовсе не признавали своей вины. Так, например, А. Остапенко – младший политрук в мае 1942 года – 11 августа 1969 года во Львове во время заседания Военного трибунала Закарпатского военного округа в своем последнем слове не признавал своей вины, говорил о своем героизме, проявленном в боях, и даже о сбитых им трех вражеских самолетах и подбитом танке. Трибунал на уловку не поддался и приговорил его к расстрелу.

Охотники за нацистами до сих пор продолжают преследование ушедших от наказания палачей. Таких, как 92-летний эсэсовец Сирт Бруинс (на фото). Фото Reuters

ОСОБЕННОСТИ СЛЕДСТВИЯ

В результате анализа следственных и судебных документов удалось выявить несколько закономерностей и видов признания:

– обвиняемый признает службу в немецких воинских формированиях, но отрицает службу в СС;

– обвиняемый сознается в службе в СС, в охране заключенных в концлагерях и сопровождении их на работу, но отрицает факты избиения и издевательства над ними;

– обвиняемый скрывает либо отрицает службу в лагерях смерти, но признается в охране гетто, грабеже еврейского имущества;

– обвиняемый признается в службе в лагерях смерти, однако заявляет, что использовался на различных вспомогательных работах или должностях: был строителем, столяром, печником, сапожником, портным, старшим на кухне, почтальоном, кладовщиком, парикмахером и т.д.;

– обвиняемый признается в том, что сопровождал обреченных к месту казни, охранял место расстрела, но всячески отрицает свое непосредственное участие в расстрелах и в загоне в газовые камеры;

– обвиняемый признается в единичных убийствах, расстреле нескольких человек, но категорически отрицает участие в систематических убийствах большого числа людей;

– все обвиняемые заявляют о себе только как о рядовых исполнителях, всячески скрывают любое звание и занимаемую командную должность, а также полученные нацистские награды и поощрения;

– обвиняемые всегда отказываются признать руководство любыми действиями по аресту или уничтожению евреев.

Так, на проходившем 21–22 марта 1962 года закрытом заседании Военного трибунала Киевского военного округа обвиняемые Э. Шульц, Ф. Левчишин, С. Прищ и С. Василенко заявили, что признают себя виновными в предъявленных обвинениях лишь частично. Все они признали, что учились и служили в учебном лагере СС Травники, несли караульную службу, служили вахманами: Шульц в Собиборе и Треблинке, кроме того, был лагерным полицейским в лагере для военнопленных; Левчишин и Прищ – в Треблинке и Штутгофе; С. Василенко – в Люблине и Треблинке. Все участвовали в оцеплении вагонов, из которых выгружали евреев. На суде они цинично оправдывались, используя следующие аргументы.

Шульц: «В Треблинcком лагере смерти участвовал три раза в расстреле людей в одиночном порядке… Я отрицаю, что систематически принимал участие в уничтожении евреев, что проявлял зверство и жестокость и что во время акций по уничтожению евреев руководил действиями вахманов».

Ф. Левчишин: «Участвовал один раз в расстреле евреев в Треблинке и один раз в расстреле пяти евреев лагере Штуттгоф в одиночном порядке. Отрицаю, что зверски относился к заключенным и жестоко избивал их и что в Треблинском лагере смерти являлся командиром взвода и руководил действиями вахманов по охране лагеря и при уничтожении евреев».

С. Прищ: «Участвовал в выгрузке евреев из вагонов, в загоне их в газовые камеры, участвовал в расстреле 12–15 человек в единичном порядке. Я отрицаю, что зверски относился к заключенным и избивал их и что служил немцам добросовестно и усердно».

С. Василенко: «Один раз участвовал в расстреле одной группы евреев, служивших в рабочей команде, в расстреле 10–15 человек в единичном порядке. Я отрицаю, что систематически принимал участие в уничтожении евреев и что по отношению к ним проявлял зверство и жестокость, а также избивал их».

Таких примеров можно привести множество.

Может возникнуть вопрос о достоверности сведений, сообщенных обвиняемыми и свидетелями. Ведь у них разное восприятие происходившего, особенно если учесть, что свидетель являлся объектом издевательств, потенциальной и лишь случайно выжившей жертвой обвиняемых. Необходимо принимать во внимание его психологическое состояние в момент совершения актов насилия или событий, свидетелем которых он был, когда находился в состоянии стресса, – испытывал страх, ужас – и в момент допроса, ибо он, вспоминая происходившее, вновь переживал стресс (к примеру, на процессе Эйхмана, проходившем в Израиле в 1961 году, в ходе судебного заседания один из свидетелей во время дачи свидетельских показаний потерял сознание). Поэтому, естественно, его показания могли быть преувеличенными, содержать неточности. С другой стороны, наоборот, испытанное ранее нервное потрясение порой вычеркивало из памяти множество деталей, вплоть до абсолютного исчезновения памяти о происшедшей трагедии.

Кроме того, особенность показаний свидетеля-жертвы заключается в том, что в них может присутствовать желание мести, а значит, вполне возможно сознательное искажение правды с целью усугубления вины обвиняемого. Поэтому, несмотря на то что показания свидетеля являются порой важнейшим, основным источником информации о совершенном преступлении, нельзя опираться только на свидетельство жертвы. Отсюда и другой, мне кажется, главный вывод: историк, занимающийся изучением катастрофы, не имеет права смотреть на прошлое только глазами жертвы.

Исходя из вышесказанного, основу доказательной базы в ходе следствия составляют показания не только обвиняемого, жертвы, но и других участников следствия. Важную роль играют очные ставки подследственных и свидетелей. В делах о нацистских преступлениях, где невозможно доказать виновность нахождением отпечатков пальцев на орудии преступления, так как нет самих орудий, можно говорить лишь о типе используемого орудия – например винтовка, автомат, пистолет, палка и т.д. Отсутствуют и другие личные следы участников преступлений. Поэтому в документах следствия фигурируют лишь результаты осмотра мест преступлений, проведенной эксгумации. В этих материалах говорится об останках жертв, характере и местах пулевых ранений или других повреждений, приведших к смерти жертв, указаны следы кострищ, на которых сжигались тела убитых, говорится о нахождении гильз, патронов соответствующего оружия с указанием даты выпуска данных боеприпасов, оставленных преступниками на месте совершения преступления. Важнейшую доказательную роль играют различные трофейные документы, в которых присутствуют фамилии обвиняемых.

НЕОПРОВЕРЖИМЫЕ ДОКАЗАТЕЛЬСТВА

Особую доказательную роль играют фотографии на документах, подтверждающих службу обвиняемых в нацистских формированиях, а также очень редкие фотографии, на которых обвиняемый запечатлен в процессе участия или совершения преступления либо со своими сослуживцами в нацистской форме при различных обстоятельствах. Это так называемые неопровержимые улики или доказательства.

Например, в Виннице во время процесса опознания в протоколе отмечено: «…на фото сфотографированы вахманы войск СС, служившие в Треблинском лагере смерти Ткачук и Марченко Иван. С пистолетом в правой руке вахман – Ткачук, рядом с ним стоит машинист душегубки Марченко Иван».

Фотография, сделанная в лагере смерти, запечатлевшая Ткачука с пистолетом в руке, замечательна и надписью на обороте: «На память дорогому сыну Коле. Ткачук 15/II 1943 год».

Кроме фотографий существуют и другие материалы – доказательства, которые следователь должен собрать, перепроверить и проанализировать.

Показания, полученные в ходе допросов, не только являлись очень важным источником информации о конкретном деле, но могли быть использованы и неоднократно использовались в будущих следственных делах. Насколько достоверны сведения, сообщенные на допросах самими участниками преступлений?

Сегодня некоторые историки и публицисты, особенно балтийских стран и Украины, отказываются признавать достоверность личных показаний, которые давали обвиняемые или свидетели во время следствия. Так, на конференции в Риге в июне 2012 года один из латвийских историков, утверждая, спросил у меня: «Разве можно доверять документам следствия КГБ, мы ведь знаем, как они готовились?» – подразумевая фальсификацию.

Право на сомнение, конечно, есть, но не надо забывать и то, что именно показания обвиняемого являются одновременно и средством его защиты от обвинения. Обвиняемому  важно самому дать показания такого рода, которые могут оказаться ему полезны.

СПАСЕНИЕ ЗА ГРАНИЦЕЙ

Убийцы знали и понимали, что за совершенные преступления им придется отвечать, если они окажутся в пределах досягаемости советских органов безопасности. Особенно это касалось тех, кто под чужой фамилией после войны обосновался на территориях социалистических государств.

Так, Николай Кулак, служивший в Треблинке, на вопрос следователя: «Почему вы не выехали в Советский Союз после того, как были освобождены советскими войсками?» – ответил: «В Советский Союз я боялся ехать, так как знал, что за свою службу у немцев мне придется отвечать перед органами советской власти, а поэтому я решил остаться жить в Польше. Кроме того, поскольку у меня были все документы на имя Кулаковского и по национальности я числился поляком, в Советский Союз меня направить не могли. Свою же настоящую фамилию я говорить боялся».

В таком же страхе жили после войны в СССР и бывшие «травниковцы», которым удалось скрыть свою службу и участие в массовых убийствах в лагерях смерти. Однако шли годы, и в середине 1960-х годов бывшим пособникам показалось, что срок давности их преступлений истекает, да и в преддверии 20-летия Победы ожидали новой амнистии.

Особенно у них появилась надежда, когда из советской печати они узнали о том, что в Западной Германии в середине 1960-х годов в обществе и политических кругах началась бурная дискуссия по вопросу об отмене срока давности привлечения к ответственности участников нацистских преступлений. Напомним, что 25 марта 1965 года бундестаг принял Закон о применении ч. II § 78 УК ФРГ, предусматривающий 20-летний срок давности ко всем нацистским военным преступникам начиная с 31 декабря 1969 года. Однако в июле 1979 года после 11-часовых дебатов бундестаг 255 голосами против 222 принял окончательное решение об отмене срока давности в отношении преднамеренных убийств. В силу этого нацисты и их пособники, совершившие преступления против человечности, подлежат уголовной ответственности когда бы они ни были пойманы.

Надежды убийц не оправдались. В ответ на стремление ФРГ отменить срок давности для нацистских преступников и в преддверии 20-летия Победы над Германией в СССР были приняты соответствующие меры – 4 марта 1965 года подписан Указ Президиума Верховного Совета СССР «О наказании лиц, виновных в преступлениях против мира и человечности и военных преступлениях, независимо от времени совершения преступлений». После этого начался новый интенсивный этап поиска и привлечения к судебной ответственности нацистских пособников из числа граждан Советского Союза либо тех, кто в годы войны имел советское гражданство, а после войны нашел убежище вне СССР.

В союзных республиках проходят показательные процессы. Характерным для этого времени является и то, что к ответственности привлекают многих уже порой отсидевших часть срока и амнистированных в 1956–1958 годах, уверенных в том, что им удалось скрыть правду о своих преступлениях и избежать правосудия. Однако расследования нацистских преступлений и поиск виновных в них усиленно проводятся во всех союзных республиках. Многих из уже отбывших ранее наказание преступников привлекают к ответственности по вновь открывшимся обстоятельствам.

Ничто не могло спасти преступников, даже реальные заслуги: уход в партизаны после полугода или года службы в лагерях смерти; действительно пролитая на этот раз в бою с немцами своя, а не кровь невинных; заслуженные награды, среди которых даже ордена Красного Знамени (арестованный в 1947 году Н. Кузавков, который к тому же был награжден медалями «Партизану Отечественной войны», «За доблестный труд в Великой Отечественной войне» и «За Победу над Германией» и даже был принят кандидатом в члены ВКП(б) и работал после войны директором маслозавода в Дунаевцах) и Красной Звезды (А. Духно, до ареста работавший следователем Новоярчевской районной прокуратуры Львовской области), заработанные ими на самом деле в боях, не считались искуплением вины и не спасали их от возмездия.

Последний процесс над «травниковцем» в СССР состоялся по делу Федора Федоренко. Несколько раз Москва требовала у Вашингтона выдачи Федоренко для суда, но каждый раз получала отказ. И все-таки Федоренко стал первым военным преступником, которого США выдали СССР. Это произошло в декабре 1984 года. Процесс над 79-летним пособником нацистов проходил в июне 1986 года в Симферополе. Свидетели показывали, что он лично участвовал в экзекуциях над евреями и «гнал их палками до самой душегубки», а также отбирал у них ценности. Суд длился девять дней, приговор – расстрел. Федоренко подал кассационную жалобу в Верховный суд СССР, но в помиловании ему отказали. В июле 1987 года приговор привели в исполнение. Это был последний процесс над нацистским преступником в СССР.

В заключение хотелось бы подчеркнуть – только в Советском Союзе по-настоящему осуществлялись поиск и судебное наказание нацистских преступников, невзирая на их национальность и время, прошедшее со дня преступления. После распада СССР о следственных действиях в отношении нацистских пособников на входивших ранее в его состав территориях мне ничего не известно.