Обнаженные нервы Земли

Генеральный конструктор и президент ОАО «РПКБ» Гиви Джанджгава считает, что опыт советского ВПК сегодня использует весь мир. Фото с сайта www.soyuzmash.ru

Накануне своего юбилея президент АО «РПКБ» и заместитель генерального директора КРЭТ по НИОКР бортового оборудования Гиви ДЖАНДЖГАВА рассказал заместителю ответственного редактора «НВО» Олегу ОДНОКОЛЕНКО о том, как выживала оборонка в 90-е, какая коммерческая польза от изобретателей, а также о том, почему голова важнее других частей тела.

– Ваш земляк Вахтанг Кикабидзе утверждает, что его года – его богатство. А в каких величинах, Гиви Ивлианович, вы измеряете свою жизнь?

– Не думаю, что это его слова. Это мудрость народная.

– У вас более 300 научных работ и 200 изобретений. Может быть, измерять в этих величинах?

– Я уже давно не веду счет научным трудам и патентам. Кстати, насчет изобретений и научных работ. В США еще 70 лет назад законодательно закрепили необходимость всячески поддерживать и мотивировать инноваторов. В Европе тоже поняли: надо давать людям с творческой искрой право самим распоряжаться своими идеями. Я был на одной фирме в Швейцарии, и там мне рассказали, что если к ним приходит человек с достойной идеей и уже вложил в ее реализацию изрядную сумму, к нему у инновационного фонда другое отношение. Потому что видно: он пришел не куш сорвать, а ищет партнеров.

– К сожалению, у нас другая национальная традиция – к изобретателям обычно относятся как к фантазерам?

– Самыми тяжелыми для нас были 90-е годы. Но и тогда Раменское приборостроительное конструкторское бюро (РПКБ) по количеству изобретений было в первых рядах в стране.

– Как в анекдоте: перестали выдавать зарплату, а они все равно ходят на производство и даже что-то там изобретают... Так, что ли?

– А иного способа выжить тогда не было. Только на конкурентоспособных инновациях! Потому что любые усовершенствования, по определению, должны приводить к увеличению прибыли. А смысл промышленно-экономической деятельности в том и состоит, чтобы прибыльность повышалась.

– При руководящей и направляющей роли государства?

– От директивных указаний и призывов типа «Выше!», «Глубже!», «Так держать!», практика показывает, большой пользы нет. Например, в Америке даже те исследования, которые проводятся за государственный счет, передаются на реализацию самим изобретателям. У нас же со стороны государства наблюдается какая-то ревность на почве интеллектуальной собственности, хотя все в стране так или иначе работают на государство. Казалось бы, отдай людям, пусть у них появится интерес, пусть у них появится вкус к прибыли, а государство свое тем более получит – в виде налогов, увеличения рабочих мест и покупательной способности. Но это будут уже совсем другие налоги!

– И с таким лозунгом в 1991 году вы возглавили Раменское приборостроительное конструкторское бюро?

– Я уже говорил, что ситуация была сложной, и выйти из нее можно было только сообща, а для этого все должны были быть лично заинтересованы в результатах своего труда. Я же тогда был заместителем генерального директора и главным конструктором, меня все устраивало, и к вершинам власти, поверьте, я совсем даже не стремился. Но в конце концов все же пришлось впрячься. В ту пору мы были похожи на бурлаков, изображенных на известной картине Ильи Репина, – каждый тащил свою лямку. При этом госзаказ нам срезали на 70%, а перспективы наши были туманны. Мы даже не представляли, чем все закончится, просто работали – и все тут: знали – труд не пропадет.

– И к чему в итоге пришли?

– В свое время мы с группой товарищей, в числе которых был и генеральный конструктор ОКБ Сухого Михаил Петрович Симонов, организовали Лигу содействия оборонным предприятиям, которая тоже поспособствовала созданию «Рособоронэкспорта», открывшего для оборонно-промышленного комплекса совсем другие горизонты военно-технического сотрудничества. До этого отечественное оружие за рубеж, как правило, поставлялось из баз Минобороны, но это была не столько коммерция, сколько политика. То есть коммерческой прибыли ВТС советского типа предприятиям практически не приносило. А тут появились реальные заказы и реальные контракты – с хорошим ценообразованием и приличными объемами. В числе первых был заключен большой контракт с Индией на Су-30МКИ, который и сплотил будущую производственную кооперацию.

– Получается, именно индийский заказ спас наш военный авиапром от окончательной деградации и вывел в мировые лидеры?

– Все было не так просто. Генеральный конструктор ОКБ  Сухого Михаил Петрович Симонов ради высокой маневренности самолета остановился именно на платформе Су-27, имеющей высокую степень неустойчивости как летательного аппарата. Были большие претензии и к двигателю, поэтому предложение генерального конструктора НПО «Сатурн» Виктора Михайловича Чепкина оснастить двигатель поворотным соплом, мягко говоря, воспринималось неоднозначно. А тут я со своей, как некоторым казалось, дурацкой идеей открытой архитектуры и модульной конструкции…

– Такой уж и дурацкой?

– Не все понимали, что открытая архитектура позволяет на мультиплексных связях перестраивать бортовое оборудование, кабину под любое вооружение – как в детском конструкторе лего. В результате получилась очень маневренная и многофункциональная машина, которая и сегодня остается современной и конкурентоспособной. А государству она обошлась, можно сказать, недорого, потому что была сделана на индийские деньги.

– Получается, с наступлением эры капитализма наша оборонная промышленность тоже стала маневреннее и эффективнее?

– Нам далеко до советских времен! Тогда все было четко: Госкомитет по науке и технике создавал научный задел, Госплан планировал, ВПК и министерства ковали оборонную мощь, не зная проблем с комплектующими. Потому что все было расписано и учтено на многие годы вперед. Именно по такой схеме сегодня работает весь мир. Вот и получается, что нашим опытом пользуются другие, а мы как бы заново открываем для себя ту же Америку. Кстати, агентство Минобороны США, отвечающее за разработку новых технологий для использования в вооруженных силах, – DARPA, появилось после того, как мы запустили свой спутник. Я предлагал: зачем клонировать DARPA, не лучше ли восстановить свой Госкомитет по науке и технике? Проще говоря, вернуться к первоисточнику.

– Насколько мне известно, вы уже давно ходите как бы под санкциями, с чем это связано?

– В Академии имени Жуковского заведующим кафедрой работал академик Александр Аркадьевич Красовский. И вот в 1964 году он приехал к руководству РПКБ с идеей создать систему навигации по геофизическим полям Земли – так называемую корреляционно-экстремальную навигационную систему (КЭНС). А у меня была дипломная работа по экстремальной системе, вот руководство и решило: если Джанджгава знает такие слова, пусть он и займется.

– Для непосвященных термины действительно мудреные…

– На самом деле ничего мудреного или военного. Природа давно уже все за нас придумала – не только птицы, но и насекомые совершают длительные перелеты, руководствуясь генетическими данными о геофизических полях (ГФП). Академик Красовский всего лишь дал теоретическое обоснование навигации с использованием данных о естественных ГФП. Но это, если можно так выразиться, биологический автоштурман, а нам надо было воспроизвести живую природу в металле, что всегда намного сложнее. Предположим, есть на борту топографическая карта и есть бортовая система, которая сканирует рельеф этой местности, потом данные сличаются, и максимальное совпадение дает ответ, где вы находитесь. Точность  чуть хуже, чем у спутниковых систем, но это стабильный, помехозащищенный метод.

– Геофизические поля, по Владимиру Высоцкому, – это вроде как обнаженные нервы Земли. Как вам такая аналогия?

– Я не бард и не поэт. Я инженер. Может, для кого-то геофизика – это и обнаженные нервы, для меня – возможность прокладывать точные маршруты к назначенной цели для крылатых ракет и других летательных аппаратов. Какая уж тут поэзия!

– Работали над своим автоштурманом в Раменском?

– И в Раменском, и в Жуковском, на базе Туполева. А летные испытания прототипа системы проходили в ЛИИ имени Громова. Несколько раз нас с нашим хозяйством поднимал под облака дважды Герой Советского Союза легендарный Амет-Хан Султан. Наверное, летчику-истребителю было скучно пилотировать Ту-104 и он иногда развлекался: закладывал маневры, чтобы создать нам искусственную невесомость. В эти мгновения по салону летало все – и наши генераторы, и мы, и всяческий мусор. Летные испытания прототипа прошли успешно, результат был получен, а я защитил по этой теме кандидатскую диссертацию. Вот только военные отнеслись к автоштурману поначалу настороженно. Считалось, что мы у себя в деревне, в Раменском, «развлекаемся», но, правда, «в правильном направлении». Ситуация резко изменилась, когда выяснилось, что американцы активно работают над КЭНС для своих крылатых ракет. Вот тогда все забегали, один за другим стали наезжать в РПКБ люди из ЦК, ВПК и профильных министерств.

– Ну вы же знаете, что нет пророка в своем отечестве, особенно если это отечество – Россия.

– Что и говорить, идеи буквально витали в воздухе. Кстати, у американцев такая система называется TERCOM – Terrain Contour Matching, в буквальном переводе: отслеживание рельефа местности. То есть двигались мы в одном направлении. И все-таки мы опередили американцев года на полтора-два. И все потому, что тогда применили жесткий режим работы. Шутя я называл этот метод методом Лаврентия Павловича Берия. Нам сразу сказали: ребята, где бы вы ни жили, все работают на летной базе Туполева в Жуковском. Мне было хорошо, я жил в Раменском, пешком можно было дойти. А кто жил, скажем, в Ленинграде? И так пять лет – от зари до зари. Но в 1983 году система была принята на вооружение, как и планировалось.

– В какой вы тогда были должности?

– Сначала заместитель главного конструктора, потом стал главным.

– Первую Госпремию получили за разработку автоштурмана для крылатых ракет?

– Да. Автоштурман – первая моя работа из числа наиболее значительных. Потом, конечно же, Су-30МКИ. Кстати, этот контракт работает уж 20 с лишним лет.

– А что у вас припасено для ПАК ФА?

– Знаете, я как-то не очень восторженно отношусь к идее невидимости. Лет 20 тому назад, когда американцы только заговорили о технологии стелс, мы с академиком Красовским провели эксперимент по обнаружению невидимых объектов и установили, что в метровом радиотехническом диапазоне все распрекрасно видно. Такая же антенна была, наверное, и у югославов, которых, надо полагать, не предупредили, что F-117 считается самолетом-невидимкой. Вот они его и сбили в процессе конфликта. К чему я об этом говорю? Конечно, минимизировать ЭПР (эффективную поверхность  рассеяния. – «НВО») надо, тут вопросов нет. Но не стоит целиком разменивать эту самую невидимость на огневую мощь и оперативную динамику. Американцы, понятно, в создании систем воздушного противоборства нам конкуренты. Но надо признать, что они сделали правильные выводы из опыта боевого применения F-117, и F-22 у них получился почти без изъянов – и в меру невидимый, и хорошо вооружен, и «видит» далеко.

– Значит, надо не только догнать, но и перегнать. А есть кому передать опыт?

– Кадры решают все. У нас в городе Раменское уже давно работает филиал МАТИ. С МВТУ мы создали общую лабораторию, сейчас делаем стендовую базу, чтобы привлечь и преподавателей, и молодежь к инновационному сотрудничеству и обеспечить передачу неформализованных знаний и элементов производственного опыта. Надо сделать так, чтобы выпускники вузов сразу включались в рабочий режим. Это крайне важно, потому что мы потеряли много времени, и сейчас надо экономить практически каждый божий день.

– А вы не слишком торопитесь?

– Нисколько. Дело в том, что мы «проспали» целых два поколения, и сейчас практически на всех предприятиях ОПК есть молодые и старики, но нет среднего возраста. А средний возраст, он самый «стреляющий» в научном плане. У молодых с избытком энергии, но нет опыта. Старики все знают, но у них уже не та энергия. В идеале главными конструкторами должны быть 35-летние, 45-летние, но именно их и не хватает. В общем, проспали…

– Вряд ли Московский энергетический институт можно назвать самой ближней дорогой в авиацию. Как вы там оказались?

– В свое время я участвовал в математических и физических олимпиадах, увлекался молекулярной физикой, поэтому поступил на физфак Тбилисского университета. Это было в 60-е годы, когда все поголовно бредили кибернетикой. Первый такой факультет открыли именно в МЭИ. Был объявлен дополнительный набор на факультет автоматики и вычислительной техники, и я туда перевелся. Правда, пришлось за один год сдать сразу три сессии. Не последнюю роль сыграло и то обстоятельство, что я профессионально играл в баскетбол за «Буревестник», а спортсмены везде пользуются повышенным спросом.

– Променять физфак университета на МЭИ… Знакомые пальцем у виска не крутили?

– Все нормально. МЭИ в то время – это была фирма! Один из лучших институтов страны, в одном ряду с МВТУ, «Физтехом», МАИ и МИФИ. Конкурс – по 30–40 человек на место. Кстати, чуть не стал металлургом – диплом писал по двухканальному оптимизатору для агломерационной машины. Внедряли разработку на свинцово-цинковом комбинате в Усть-Каменогорске. Это в Казахстане, недалеко от китайской границы. Технические подробности сейчас вряд ли интересны, но именно этот оптимизатор и привел меня в ученики академика Красовского.

– От двухканального оптимизатора в металлургии до системы навигации по геофизическим полям Земли в авиации… Ничего себе диапазон научных интересов! Докторскую на какую тему писали?

– Это уже после создания КЭНС ракеты и разработки ряда авиационных комплексов. Не скажу, что диссертация была очень объемной, но там было много новых инженерных решений со ссылками на реальные работы. Так что придраться оппонентам было не к чему.

– Вы же из военного поколения, не так ли? А День Победы помните?

– Даже немного из довоенного поколения. О том, что все – война кончилась, стало известно как-то вечером, еще до 9 мая. Мы тогда с матерью жили на улице Солянка в Москве.

– Разве не в Тбилиси?

– Я москвич с довоенным стажем. Отец работал в Москве, женился на матери и перевез ее сюда. Когда пришло время рожать, мать поехала к родителям в Тбилиси. Родила и вернулась в столицу. День Победы встречали в Москве. Припоминаю, был уже вечер, мы с матерью пошли на Красную площадь, а там уже вовсю празднуют. Какие-то незнакомые дядьки меня подхватили и стали на радостях подбрасывать, все целовались. Детское ощущение – это был настоящий народный праздник.

– А отец чем занимался?

– Он преподавал историю и философию в Военно-политической академии. Часто бывал на фронтах, имел много ранений и умер в 1943 году. Я помню и сами военные годы, как бомбили Москву. Одна из больших бомб разорвалась рядом с нашим домом. Повылетали все стекла, а мы с пацанами бегали собирать осколки. Вот такие у меня воспоминания о войне – немножко детские и смутные… После войны мы с матерью обменяли квартиру – в Москве жить было тяжело – и уехали на ее родину. Школу я окончил уже в Тбилиси.

– Джанджгава достаточно известная в Грузии фамилия?

– Вроде был боевой генерал с такой же фамилией, возможно, дальний родственник. Вообще-то это старинная мегрельская фамилия, наш род из Западной Грузии, где хранили золотое руно. А мать по фамилии Джапаридзе, тоже известный род. Мой дядька был замечательным хирургом. Немцы взяли его в плен с ланцетом в руках прямо в операционной палатке. Еще один дядька был танкистом и пропал на войне без вести, вероятно, сгорел в танке – это сюжет еще для одного фильма «Отец солдата». Меня и назвали в его честь – Гиви.

– По Тбилиси не скучаете?

– Там практически никого из близких родственников не осталось. После 1991 года я в Тбилиси уже не бывал. Но воспоминания о городе светлые, потому что я уезжал из Тбилиси в хорошие времена. Потом приезжали знакомые и говорили, что народ остался таким же добросердечным, а Саакашвили там просто не воспринимали.

– Ну а грузинский темперамент, с ним как?

– Вы спрашиваете, горячий ли я человек? Уже нет. Я много лет проработал руководителем и научился укрощать свою природную горячность.

– Поэтому и спорт бросили? Все-таки в команде мастеров играли.

– Так получилось, что в университете я завалил одну сессию. Поразмышлял над этой ситуацией и пришел к выводу, что голова все-таки важнее других частей тела. Поэтому спортсмен из Гиви Джанджгавы не получился. Зато получился конструктор.

Гиви Ивлианович Джанджгава – доктор технических наук, профессор, заслуженный деятель науки РФ. Генеральный конструктор и президент ОАО «РПКБ», заместитель генерального директора КРЭТ, член бюро Лиги содействия оборонным предприятиям и бюро ЦС Союза машиностроителей России.