В двух шагах от Апокалипсиса

- Действительно, после Первой мировой войны мой отец служил кадровым офицером в Чехословацкой армии. Однако незадолго до моего рождения он ушел в отставку и потом работал в Министерстве почтовой службы. Я стал диссидентом еще в гимназии. В 1949 г. меня впервые арестовали - как члена подпольной антикоммунистической группы, - но затем освободили, поскольку мне едва исполнилось 15 лет. Так попал в поле зрения госбезопасности. Учась на физмате Карлова университета, принял участие в организации студенческого протеста против исключения нескольких наших однокурсников за их якобы "антисоциалистические взгляды". Университет я все-таки успешно окончил.

Именно мне пришла идея, чтобы разведка заинтересовалась моей персоной, а не наоборот. На работу нигде не берут, кроме как ночным сторожем. Загранпаспорт и визу для выезда из страны получить нельзя. Вот-вот обвинят в каком-нибудь преступлении против социализма и арестуют. Я был в этом убежден. А у меня был друг, который работал на госбезопасность и знал каких-то людей из разведки. Попросил его при случае упомянуть там мою фамилию, а затем предложить меня в качестве интересного кандидата для выполнения разведывательной миссии за рубежом, несмотря на мои конфликты с режимом. Это сработало. Мой друг предложил им свое поручительство. Люди из Первого управления службы госбезопасности вошли со мной в контакт и спустя некоторое время предложили мне задание в США. До сих пор помню тот разговор. "Карел, - говорит офицер, - мы хотим, чтобы ты поехал с разведывательной миссией в Соединенные Штаты. Ты согласен?" - "А что приблизительно мне нужно будет делать?" - в свою очередь поинтересовался я. - "Твоя цель - проникнуть в ЦРУ". - "Но как это сделать?" - "Ну, товарищ, это твои проблемы".

- По сей день мне неизвестно, была ли это наивность с их стороны или, наоборот, какая-то дьявольская прозорливость. Если уж выбирать одно из двух, я скорее поверю в то, что говорили они это со знанием дела. В конце концов так и вышло. Мой положительный ответ был вполне искренним, хотя, случись это на пару лет пораньше, я бы и представить не мог, что захочу добровольно принять такое предложение.

- Были две главные причины, помимо других, которые заставили меня изменить свои намерения. Во-первых, в рамках знакомства с основами разведработы мне предложили помочь чехословацкой контрразведке в нескольких операциях против агентов иностранных спецслужб, главным образом американских. Это было прозрением для меня. Попросту говоря, воочию убедился, что американцы преследуют только собственные цели. И что у них и у нас - разные, в принципе не совпадающие национальные интересы.

Во-вторых, мои взгляды заметно изменились после знакомства с офицерами разведки и контрразведки. Я ожидал встретить догматических защитников тоталитарной политики, сторонников незаконных методов и нарушителей гражданских прав. А увидел, наоборот, глубоко порядочных людей, прекрасно осознающих недостатки коммунистического правительства. Для них развитие демократических реформ являлось столь же патриотическим делом, как и их борьба с иностранной агентурой. В отличие от многих политиков периода "Пражской весны", которая наступила несколькими годами позднее, те люди, о которых я говорю, не имели каких-то скрытых мотивов, не стремились к выгодным должностям и не делали себе паблисити. Находясь на службе, они были идеалистами в лучшем смысле этого слова. Как я мог не стремиться попасть в их команду? И для меня действительно стало трагедией, что после ввода войск стран Варшавского Договора в Чехословакию в 1968 году очень многие из этих людей вынуждены были уволиться со службы, и они не приняли никакого участия в общественной жизни страны.

- Перед тем как уехать вместе с женой в Австрию в сентябре 1965 года, где мы запросили и успешно получили американскую иммиграционную визу, я прошел специальную подготовку, изучив некоторые основные методы разведработы. Обучение было довольно поверхностным и заняло не более нескольких месяцев. Гораздо более тщательная подготовка касалась выявления наружного наблюдения, пешего и мобильного. Как впоследствии выяснилось, именно методика, навыки определения за собой слежки пригодились мне более всего. Моя связь с пражским Центром поддерживалась - за исключением немногих случаев использования мною тайниковых операций - посредством личных встреч с сотрудником разведки, часто за пределами США, а также путем моментальных контактов.

Как-то во время подготовки один из инструкторов пригласил меня в лабораторию чехословацкой службы безопасности, где имелся "детектор лжи". Там я познакомился с майором, который был единственным в службе специалистом по работе с полиграфом. Он объяснил мне принцип действия этого прибора и дал несколько общих советов, как можно минимизировать его воздействие, например, путем игры воображения, представляя себя приятные, успокаивающие ситуации.

- Мы провели в лаборатории всего около двух часов. Казалось бы, до смешного мало. Но фактически этого времени мне хватило для привыкания к работе с прибором и выработки собственной успешной методики поведения при тестировании на "детекторе лжи". Спустя 19 лет ФБР отказывалось этому верить, когда я рассказал им, что вся моя "противодетекторная" подготовка состояла из двухчасовой лекции и одного показательного сеанса. По сей день в некоторых американских книгах, где есть упоминание обо мне, утверждается, что я сумел победить могучий американский "детектор лжи" по той причине, что мои мозги долго и тщательно промывали эксперты КГБ. В действительности же, когда меня впервые усадили за их легендарный детектор, спросив, работаю ли я на коммунистическую разведку, все, что я сделал, - это подумал о свежеиспеченных чешских булочках с маком. Люблю я, знаете ли, такие булочки.

- Не думаю, что мое обучение в разведке Чехословакии открыло мне двери в ЦРУ. Конечно, если не считать сеанса игры с "детектором лжи", о чем я вам рассказал. Прежде всего помогло изучение американского образа мышления, менталитета "ведущей нации на планете", каковыми сознательно или неосознанно считают себя значительное число американцев, граждан страны "равных возможностей"... Таким образом, если я сумел попасть в один из элитных университетов, стать одним из лучших студентов, специализирующихся по проблемам коммунизма и политики Советского Союза, а потом в минимально возможный срок подкрепляю все это докторской степенью, то у меня, без сомнения, есть прекрасный шанс получить любую работу.

- В 1971 году получил гражданство США без всяких проблем. Безусловно, этому значительно помогло то, что у меня уже имелась ученая степень доктора Колумбийского университета и что я работал консультантом на радио "Свободная Европа". Никто не давал мне рекомендаций для знакомства со Збигневом Бжезинским. Помимо изучения философии я был допущен в университетский Русский институт - задача не из простых, поскольку туда принимали лишь 10 студентов в год.

- Институт готовил экспертов по России. Начальная программа включала курс лекций "Динамика советской политики", который в течение двух семестров читал Бжезинский для 200 студентов, главным образом международников... Я постарался стать его лучшим учеником в обоих семестрах и добился этого, получив возможность посещать его "элитные семинары" по советским проблемам. И там опять стал лучшим, написав студенческую работу по международным отношениям. Потому, когда уже заканчивал диссертацию, Бжезинский предложил мне должность в руководимом им небольшом, но престижном Институте изучения проблем коммунизма при Колумбийском университете. Таким образом, двери для меня были открыты.

- Институт этот был, что называется, мозговым центром, своего рода интеллектуальной лабораторией, где обсуждались вопросы национальных интересов США, вырабатывалась стратегия внешней политики. Там было порядка десяти постоянных руководителей. Например, профессор Баргхоорн, бывший советник по Советскому Союзу при президенте Кеннеди. Работали два или три приглашенных зарубежных эксперта, в мою бытность там среди них присутствовал Петер Кристиан Лудц, советник Вилли Брандта по национальной безопасности и автор знаменитой Оst-Politik, "Восточной политики" ФРГ. Далее, туда же сроком на год принимались два-три аспиранта, и я оказался одним из них. Вместе со мной, кстати, был Стивен Коэн, ныне известный профессор русологии в Нью-Йоркском университете.

- В чем заключалась ваша работа в ЦРУ и когда она началась?

- В начале 1972 года мне предложили работать на ЦРУ. Первые три года я был служащим по контракту в подразделении, которое называлось СКРИН (SCREEN). Оно входило в состав отдела Советского Союза и стран Восточной Европы (СВЕ) Оперативного директората ЦРУ. Этот отдел занимался разведоперациями против СССР и его восточноевропейских союзников, причем не только на их территории, но и по всему миру. В дополнение к сбору разведывательной информации и вербовке агентов там проводились "активные мероприятия" - прежде всего это распространение дезинформации и субсидирование враждебной пропаганды, а также поддержка эмигрантских организаций.

Сотрудники СКРИНа большей частью занимались расшифровкой телефонных разговоров или устных бесед, перехваченных с помощью подслушивающих устройств, в основном советских, но иногда и восточноевропейских дипломатических и торговых представителей в странах "третьего мира". Прослушивали эти записи, конспектировали, иногда - если их содержание представляло интерес для разведки - делали полный перевод текста. Задачами сотрудников являлись выявление офицеров КГБ и ГРУ, людей, с которыми они контактировали, определение сути их разведывательной деятельности. Наконец, одной из важных целей была идентификация граждан Советского Союза и стран Восточной Европы, могущих стать объектами вербовки со стороны ЦРУ.

В подразделении СКРИН было несколько коренных американцев, но большинство специалистов, владевших русским и другими восточноевропейскими языками, являлись "носителями языка" - русскими, украинцами, армянами, чехами, поляками, болгарами и т.д. Правда, уже натурализованными гражданами США. Их также направляли в зарубежные командировки на срок от нескольких месяцев до нескольких лет. Каждая такая поездка свидетельствовала, что в пункте, куда прибывает какой-то сотрудник СКРИНа, ведутся подрывные операции ЦРУ против советских или других представителей государств Варшавского Договора.

- Соответственно, конечно, имелись возможности предпринимать защитные меры, а также и предотвращать планируемые ЦРУ вербовочные подходы. Один из них намечался в 1974 году в отношении советского дипломата Александра Огородника. Несколько специалистов из СКРИНа, включая меня, на протяжении по крайней мере четырех месяцев слушали и анализировали записи перехваченных телефонных разговоров Огородника, его жены, а также людей, с которыми он работал в советском посольстве в столице Колумбии Боготе. Как-то меня попросили дать психологическую характеристику Огородника, чтобы с ее помощью облегчить процесс его вербовки. Я, конечно, не намеревался позволить ему работать против нас.

- Но, более того, я хотел, чтобы его вербовка не состоялась вообще. Его жизнь была в опасности. Неважно, по какой причине и когда случится этот смертельный исход, и я просто обязан сделать все от меня зависящее, чтобы помочь ему. Я сумел передать через Прагу настоятельную просьбу московскому Центру, чтобы тот немедленно отозвал Огородника. Добавив, что по всем моим достоверным данным он является честным советским гражданином и не подозревает даже, что привлек внимание ЦРУ.

Однако после моего ареста в 1984 году ФБР и ЦРУ стали обвинять меня... в аресте КГБ (в 1977 г.) Огородника и его последовавшем вслед за этим самоубийстве. Эти обвинения повторяются до сих пор.

- Думаю, что этим преследуется двоякая цель: во-первых, прикрыть факт, что Огородника арестовали из-за некомпетентности его связника из ЦРУ, во-вторых, назвать меня "фанатичным коммунистом", обвинив в гибели человека. И такой же эта история раз за разом преподносится в чешской прессе.

- Я не припомню, кто еще мог быть объектом вербовки. Увы, не сохранилось в памяти и русских фамилий тех, с кем мне доводилось работать в СКРИНе. За исключением, возможно, Николая Козлова, бывшего власовца, которого все русские в подразделении СКРИН признавали за лидера.

Если не ошибаюсь, СКРИН был расформирован после моего ареста в 1984 году. Тем не менее полагаю, что подобного рода деятельность велась каким-то иным подразделением ЦРУ и под другим названием.

- В чехословацкой разведке меня звали "Рино". ЦРУ присвоило мне псевдоним-фамилию "Малказян". Их псевдонимы зачастую выбирались по компьютерной программе из телефонного справочника Манхэттена. А в подразделении СКРИН моя работа началась сразу без всякой подготовки.

- Развединформация, которую я получал в СКРИНе, считалась полезной, но мне хотелось еще попытаться получить доступ к материалам, имевшим, насколько это возможно, высокую ценность для национальных интересов социалистических стран. Так, наконец, в 1975-м мне предложили заманчивую должность по контракту в качестве научного специалиста-исследователя в элитном подразделении Директората аналитической информации разведки, которое скорее походило на солидный академический научно-исследовательский институт. Не считая того, что этот отдел (Office of Political Research), возглавляемый неким Коллиганом, обрабатывал совершенно секретные материалы и обладал значительным влиянием.

Там вырабатывались научные аналитические документы, оценки и политические рекомендации, которые рассылались высшим государственным руководителям Соединенных Штатов, включая Белый дом и конгресс. Контракт не предусматривал моего постоянного присутствия в Лэнгли, где находился этот отдел, хотя, конечно, знакомиться с документами под грифом "совершенно секретно" я мог только там. Поэтому имел возможность свободно писать научные статьи в любом месте. И переехал в Нью-Йорк, где мои контакты с чехословацкой разведкой стали бы гораздо более безопасными. Нью-Йоркское местопребывание сделало бы меня социально привлекательнее для моих контактов в ЦРУ, от которых я надеялся получать необходимую развединформацию. С важными источниками можно было бы устраивать встречи во время их поездок в Нью-Йорк... Однако неожиданно события приняли другой оборот, когда осенью 1976 года Центр предложил мне тайно прибыть в Прагу, якобы для консультаций, вместе с женой Ганой. Гана знала о моем сотрудничестве с чехословацкой разведкой, но не была посвящена в детали работы.

- Когда я прибыл на место, начальник разведки генерал Гладик вначале высоко оценил мою работу. Затем попросил меня встретиться с генералом КГБ, который, как он сказал, консультирует чехословацкую службу безопасности. Это был Олег Калугин. Мы встретились на вилле в окрестностях Праги, и Калугин вначале спросил об Огороднике: действительно ли я все еще уверен в его честности. У меня не было причин менять свою точку зрения. Он поинтересовался некоторыми людьми, которые работали со мной в подразделении ЦРУ. Но тогда я уже не являлся сотрудником СКРИНа, поэтому не мог ответить на все его вопросы.

После общения с Калугиным, буквально на следующий день произошел драматический эпизод, а начался он с того, что один из офицеров нашей разведки сказал мне: по приказанию генерала Гладика мне нельзя возвращаться в США, а следует остаться и через два дня выступить на пресс-конференции. Там я должен буду разоблачить деятельность американской разведки, направленную на дестабилизацию Чехословакии, а также объявить, что чешские диссиденты в целом, а особенно Вацлав Гавел, являются агентами ЦРУ. Но даже если бы такие обвинения имели серьезные основания, я все равно не стал бы никоим образом в этом участвовать.

- Во-первых, прекращение моей разведывательной миссии в США в тот самый момент, когда мне уже удалось проникнуть на выгодные позиции в ЦРУ, явно противоречило национальным интересам Чехословакии, а также жизненно важным интересам всего социалистического блока. Во-вторых, политизация службы внешней разведки, когда ее пытаются использовать как инструмент во внутренней политике, несовместима с теми профессиональными задачами, которые решает разведка. Исходя из таких соображений, я настоял на своем мнении, но пользы это не дало. Как узнал впоследствии, решение заставить меня тогда остаться в Чехословакии и использовать с целью грубой пропаганды явилось последствием брошенного Калугиным обвинения, что я, по его мнению, американский агент.

В итоге чехословацкая разведка позволила нам с женой вернуться в США. Но меня сразу уведомили, что все контакты со мной прекращаются. Потребовалось целых пять лет, прежде чем пражский Центр заключил, что тот мой отказ, в 1976 году, был полностью обоснованным, и прежнее решение отменили. Связь между нами восстановилась.

- Нет, я не хотел делать то, что могло быть воспринято как нанесение ущерба странам социалистического лагеря. Работал президентом компании в ювелирном бизнесе, которым занималась моя жена, некоторое время преподавал философию в университете штата Нью-Йорк.

Вернувшись к активной разведывательной работе в начале 1981 года, сосредоточил внимание на сборе информации, о которой нас запрашивал московский Центр, по проблеме внезапного ракетно-ядерного нападения. Она касалась подготовки в США планов неожиданного "первого удара" по Советскому Союзу, а свидетельством этого являлись также полученные мною косвенные, но серьезные данные. Из них были понятны замыслы американцев внезапным ударом начать "ограниченную ядерную войну".

- Некоторые сведения действительно шли от источника в Белом доме. Но помимо этого в 1983 году мне также посчастливилось получить документ, который подтверждал, что подготовка "первого удара" заметно усилилась. Не стану вдаваться в детали, какого рода это был документ и откуда, поскольку в официальных публикациях об этой истории 17-летней давности, нависавшей тогда над миром угрозе ядерной конфронтации еще пока нет достоверной оценки. Насколько мне известно, американцы до сих пор не знают, что я мог передавать Москве и какого уровня важности информацию получала разведка.

В 90-х годах, десятилетие спустя после той истории, в Праге меня нашел известный британский режиссер-документалист Джэми Доран, занимавшийся исследованием периода холодной войны. Он сказал, что планирует сделать фильм, где бы утверждалось, что в 1983 году планета была в 24 часах от ядерной войны и что я сыграл важную роль в ее предотвращении. По сей день у меня нет полной уверенности, до какой степени это соответствует реальности.

- Из обстоятельств моего ареста следовало, что меня выдали. Поскольку допросы касались только моей разведывательной активности до 1976 года, а у ЦРУ и ФБР не было и мысли, что я возобновил активную работу с 1981-го - о чем, конечно, не сказал следователям, - то предатель был из числа тех, кто не сомневался в полном и окончательном разрыве моих контактов с пражским Центром, хотя в 76-м наши контакты прекратились временно, а не насовсем. Это указывало на человека не из нашего Центра, и я тогда сразу подумал о Калугине. Особенно еще из-за того, что один из чехословацких офицеров безопасности сфотографировал меня вместе с Калугиным, когда мы встречались на вилле. Никто, кроме Калугина, не мог запросить такую фотографию. Уже после возвращения в Прагу из американской тюрьмы я узнал, что в 1979 г. его отстранили от работы в разведке КГБ и послали в Ленинград, лишив тем самым доступа к оперативной информации Центра. Таким образом, у меня уже не оставалось сомнений в предательстве Калугина.

Во время допросов не было представлено никаких реальных улик - ни письменных документов, ни фотографий. Но, безусловно, ФБР знало каким-то образом о моих встречах со связным из разведки, которые относились ко времени моей работы в СКРИНе, а также о запросах и намеках Центру касательно Огородника: факт их осведомленности был налицо. Следствие также имело сведения о наших с Ганой поездках по Нью-Йорку в течение нескольких месяцев до нашего ареста, когда мы уже находились под наблюдением. Они даже указали время, когда я встречался с каким-то представителем Центра в 1984 году, но и здесь у них не было улик, что это произошло. Были только подозрения, основанные на данных наружного наблюдения. А моментальный скрытный контакт исполнялся нами столь аккуратно, что они его проглядели.

- Эрли имеет в виду Яна Филу, сотрудника Центра, моего оперативного руководителя и связника с зимы 1981-го, когда я восстановил контакт с разведкой. До ареста последняя наша встреча была в декабре 83-го в Вене. Фила также вел потом переговоры от имени чехословацкой разведки с КГБ по вопросу обмена меня на Щаранского. Действительно, вначале я заподозрил двоих - Калугина и Гонзу, как по-чешски звучит прозвище Яна. Но вскоре версия предательства Гонзы стала отпадать. Он знал о моей работе после 1981 года, а следователи меня об этом не спрашивали, имея детальную информацию за период не позже 76-го. На допросах, используя гарантии иммунитета, я признал только то, что ФБР и ЦРУ уже было известно: например, по Огороднику, другим старым делам, которые американцы уже не могли нейтрализовать. Мой бывший связной Кралик к тому времени уже умер, и с этим ничего нельзя было поделать.

Таким образом, впоследствии я исключил версию, что Гонза мог стать причиной моего ареста, несмотря на его бегство к американцам. Но ушел он не в начале 80-х, а через шесть месяцев после моего возвращения - в конце 1986 года. Думаю, из-за того, что тогдашний начальник чехословацкой разведки генерал Сохор был убежден, что именно Гонза меня сдал. Кстати, когда на допросах следователи касались периода после 1981 года, я сумел убедить их, что никакой значимой разведработы не вел. Они поверили этому, вероятно, также и по причине моего давнего ухода со службы в ЦРУ.

- Моя разведывательная деятельность удалась в том плане, что содействовала ограничению притязаний американцев и поддержанию равновесия сил, которое совершенно необходимо для сохранения мира. Поэтому, думаю, результат миссии успешный. Что касается моего жизненного опыта, то едва ли он изучается молодым поколением чехов. Несколько раз, когда чешская пресса уделяла мне внимание, меня преподносили только как отрицательного героя, врага США, а поэтому якобы противника демократии и сторонника практики коммунистических режимов Чехословакии и СССР. Вдобавок еще не как патриота Чехии. Но в основном чешские СМИ и околовластные структуры предпочитают обходить меня молчанием, прекрасно понимая, что я не гожусь для их политической мифологии. То же самое, вероятно, можно сказать и в отношении новой чешской службы разведки.