Женя Беркович
Спасибо за гениальную мизансцену, безвестный декоратор!
Фото Reuters
Первое, о чем я думала, войдя в зал: «Интересно, как скоро про Pussy Riot снимут художественный фильм?» Что его рано или поздно снимут, нет сомнений. Причем сделают это, вероятнее всего, американцы. Коммерческий успех фильму обеспечен всеми участниками процесса. Да и вообще всеми, кто имеет отношение к российскому судопроизводству. Начиная с того парня, который когда-то придумал сделать дырку в «аквариуме» на такой высоте, что обвиняемый может говорить, только согнувшись и выворачивая голову. Спасибо тебе, безвестный декоратор, за гениальную мизансцену! А я вот прямо завтра найду номер Спилберга и продамся ему в качестве режиссера-инсайдера. Для переговоров возьму с собой американскую журналистку Кристину, тихо сходящую с ума в зале заседаний Хамовнического суда.
Как это будет прекрасно! Звездная во всех отношениях роль Толоконниковой в исполнении нового кумира поколения. Удивительно нежная, замеченная критиками дебютантка Алехина. Наиболее талантливая с точки зрения кино-артхауса, но всегда третья на красных дорожках фестивалей актриса Самуцевич. Мерил Стрип сыграет судью Сырову, Сьюзан Сарандон – маму Алехиной, стареющие звезды Голливуда поборются за сексуальную проседь адвоката Фейгина, дочь продюсера возьмут посидеть секретарем. И даже Стивен Фрай – идеальное камео – на пять секунд появится в обнимку с Twitter…
Профдеформация психики студентки театрального института очень мешает жить. Хорошо журналистам и правозащитникам кричать: «Общество окончательно раскололось на ЗА и ПРОТИВ!» Или: «Тоталитарная Церковь vs свободное искусство – сделай свой выбор!» Разделив людей на группы, обретаешь удивительную ясность существования, отпадает множество вопросов, остается только чистая революционная ярость. Чем шире группы, тем сильнее ярость и отчаяние, и ненависть, и гордость, и другие чувства, не требующие рефлексии. Ненависть – к НИМ, гордость – за НАС.
Но когда я буду снимать свой фильм, я же не смогу заставить актера сыграть либеральную общественность или православный радикализм! Ему все равно придется стать в кадре конкретным человеком. Изучить и досочинить биографию и походку, мотивы поведения и особенности мимики. А потом уже можно объединять персонажей в идейно-политические группы. Но вот тут начинаются проблемы, ибо конкретных людей, как только ты начинаешь их рассматривать, совершенно не получается сгруппировать и разделить на сторонников и противников, на ЗА и ПРОТИВ, на хороших и плохих, свободных и рабов.
Вот – адвокаты обвинения. Один почти все время молчит и выглядит как человек, «получивший предложение, от которого он не смог отказаться». Другой выглядит как лучший друг адвоката защиты, убежденный в незыблемости своих профессиональных обязанностей. Он бесконечно мучает всех статьями из УПК, придирается, протестует, а потом вдруг предъявляет претензии к суду за предвзятость в отношении защиты. Но не считает, что к подсудимым применяются пытки, даже если их не кормят 9 часов и не пускают в туалет. Но если долго на него смотреть из зала, у адвоката начинают трястись руки. Но, но, но… Третья выглядит как завуч средней школы, ненавидящая всех девочек, кроме трех отличниц, и настаивающая на запрете губной помады и введении обязательной для всех классов грязно-серой формы.
А вот – адвокаты защиты. Один похож на Грегори Пека, он вкусно смеется, хорошо говорит и постоянно заглядывает в iPad. Второй похож на симпатичного доцента, любителя бардовской песни, лучшего друга адвоката обвинения. Третья похожа на руководительницу детского коллектива, у которой десятый год район отнимает помещение. А у нее уже голос сорван, и силы кончаются, и «Эхо Москвы» по утрам обещает наступление 37-го года.
И как я, будущий лауреат «Оскара», их всех должна сгруппировать?
Или вот – государственные обвинители. Их всего два, объединяй – не хочу. Прокурор, толстенький белобрысый дядька с красными губами трубочкой, на вид – типичный бывший троечник, бубнит, задает одни и те же вопросы. Рядом с ним другой государственный обвинитель – прелестная юная барышня с челкой. Иногда их мнения вдруг расходятся – неюридическим умом постичь это невозможно, наверно, это какие-то внутренние игры. Но вот сценарист и ассистент по кастингу точно сойдут с ума, подбирая типажи и придумывая отношения в этой паре.
 Некоторые кадры массовки могли бы пригодиться для будущего фильма. Фото Reuters |
Это я уже не говорю про самих обвиняемых и потерпевших. Американская журналистка Кристина шепчет мне на ухо: «Как все эти люди умудрились оказаться в одном месте?» Электрик, явно пришедший за минутой славы, охранник, безнадежно пытающийся связать два слова, свечница, через которую «проходит божественная сила», прихожанин с рыбьими глазами – профессиональный потерпевший… И три девушки в «аквариуме», одинаково замученные и одинаково мужественные, но в остальном разные настолько, что начинаешь думать: как они в одну группу-то собрались?
А вот параллельный мир – конвойные, охрана, судебные приставы. Толстая тетка в форме говорит другой толстой тетке в форме: «А мой-то опять на продленке, опять, небось, голодный там торчит. Как эти девки, и писать им там тоже не дают, когда хочешь. Еще неделя без мамки – тоже в храм пойдет прыгать с голодухи-то!» Обе смеются, подпихивают локтями охранника. Не подозревая, что выстроили сейчас наиболее точную причинно-следственную связь данного процесса и возможных повторений акции в ХХС.
Чем дольше смотришь, тем больше хочется не писать в социальных сетях «Мерзавцы! Твари! Инквизиторы!», а подойти к каждому и поговорить. А лучше – чтоб не я поговорила, а будущие исполнители звездных ролей. Взяли бы они своих прототипов за шкирку, встряхнули и сказали что-нибудь вроде: «Вот я, американская актриса Мерил Стрип, должна тебя, русскую судью Сырову, играть. Я всегда верила вашим русским отцам театра, утверждавшим, что актер должен быть адвокатом собственной роли. Адвокатом, а не судьей. И что мне теперь делать? И как я должна сама себе объяснить, что происходит у тебя в голове? Когда ты спокойно смотришь, как трех девочек морят голодом, не дают спать и выйти в туалет. Когда ты даже не пытаешься делать вид, что действуешь по закону. Подам-ка я, пожалуй, ходатайство об отводе меня с этого дела – не хочу я тебя, судья Сырова, играть».
Да, позвоню-ка и я Спилбергу, скажу, чтоб не снимал этот фильм: замучается с актерами, да и противно очень. Но Спилберг, конечно, со мной не согласится. Потому что он уже хочет снимать эпизод, где Маша заявляет о повторяющейся опечатке в слове «шокировало», доказывающей, что показания «копипастились» с одного протокола в другой. И это блестящий сценарный ход, достойный лучших дел Перри Мейсона. А актрисы уже выстроились в очередь, чтобы сыграть роль Нади, и тренируются так улыбаться. И уже готова сцена с огурцом, который Алехиной запретили съесть в перерыве заседаний. И уже нашли восемнадцать толстых теток на роль конвойных, симпатичных, просто очень темных и неграмотных, мы одной даже целую линию придумаем. И в кино никто не запретит адвокату обвинения наконец сказать, что он на самом деле думает об этом процессе. И папу Кати Самуцевич тоже многие захотят сыграть, и усталую адвоката Волкову с аллергией на конвойную овчарку, и смеющегося мужа Толоконниковой Петра Верзилова, и тридцать пять свидетелей защиты, которых в суд не допускают, но в кино-то мы их всех покажем!
А Мерил Стрип, скажет Спилберг, хорошая актриса. Как-нибудь справится.
