Вардван Варжапетян
|
|
Вам очень повезет, если чтение начнется со светлой книги. Иллюстрация Лидии Шульгиной из книги Сергея Козлова «Ежик в тумане» |
Эта книга, которую только что закрыл, − она какая? Какая по счету книга, которую я прочитал? Тысячная? Или их были уже десятки тысяч? Целые библиотеки! Сейчас точно не сосчитать. Но главное: благодаря им я не стал хуже, чем мог бы стать, − задатки у меня те еще были! И первой спасительницей души моей стала самая первая книга, которую я прочитал, − «Черная курица» Антония Погорельского. Волшебная повесть про мальчика Алешу, сочиненная Погорельским в 1829 году для десятилетнего племянника, выросшего в замечательного поэта Алексея Константиновича Толстого.
Господи, как же давно это было! В прошлом тысячелетии! Мы (мама, папа, я) живем в Замоскворечье, в старинном доме на Большой Якиманке, названной так в честь церкви Якима и Анны, дедушки и бабушки Иисуса Христа (церковь взорвали еще до моего рождения).
Год 1948-й, январь или февраль. Мне шесть лет.
Читаю вслух, водя пальцем по строчкам. Окно замерзло. В печке шипят поленья. В ведре вода − мама набрала, а колонка не близко. Сейчас мама стоит в очереди за мукой, это до вечера, а может, и до утра. Есть хочется. Мама оставила для меня у татарина-дворника ломоть ржаного хлеба, маргарином намазан, да я его уже съел. Можно пойти к соседке тете Поле − она добрая, даст хлеба, но боюсь ее мужа, отставного милиционера: его все боятся, потому что он всех грозится упечь. «Упечь» − это что-то страшное, посадить в печь, как чугунок ставят ухватом… или живьем испечь.
Когда читаешь, есть не так хочется. Что же дальше будет с мальчиком Алешей? Курица Чернушка все дальше ведет его по переходам и коридорам подземного царства. Вот вошли в зал, освещенный хрустальными люстрами, охраняемый железными рыцарями. Что такое люстра, хрусталь, рыцари, я еще не знаю. Зал? Вокзал знаю, это большой зал, где очень много людей, многие даже спят на каменном полу. А я сплю на сундуке, родители − на кровати. Еще у нас стол, два стула, табуретка, этажерка, абажур с лампочкой, керосиновая лампа, керосинка, примус. И печка, конечно, с горкой березовых поленьев. Комната наша − семь метров (три с половиной в длину, два в ширину). Когда два года назад, в 1946-м, родился мой младший брат, поставили еще и детскую кроватку, но простояла она всего три месяца − брат умер. А до него − еще пять или шесть ребеночков, которых родила моя несчастная мама Анастасия Петровна, но они умерли в роддоме. Да, я забыл про шкаф с вешалками − там папино пальто, мамино, папин костюм, мамино платье.
***
А когда я впервые увидел живого писателя? В 1954-м, в 6 «А» школы № 582. Когда услышал, что к нам в школу придет писатель, я места себе не находил, выбегал на каждой переменке: не идет ли писатель? А как его узнаешь? Милиционера или военного можно по форме, а писателя как? Я же их раньше не видел. Только на картинках и в книгах.
Увидел!
Он шел по переулку не спеша, в потертом темном костюме, в черных перчатках. Шел странно, как-то нарочно − не размахивая руками, а вытянув по швам…
Я помчался в класс. Не могу отдышаться: я ведь первым увидел ЕГО! А вдруг это просто какой-то прохожий? Нет-нет! Вот вошел в наш класс директор, строго оглядел всех, ушел. Наша учительница села на заднюю парту к Кудряшову − у него рахит, он очень худой, с трудом ходит, но всегда улыбается. У него ангельский голос, он по праздникам поет в церкви Ивана-Воина, куда моя мама ходит молиться. В этом же году Кудряшов умрет.
Писатель встал спиной к доске. Оглядел нас.
− Здравствуйте, меня зовут Иосиф Иванович Дик. Я пишу книжки для вас.
Не помню, что он еще говорил. Я просто глаз не мог оторвать − вижу настоящего писателя. Да, настоящего! Писателей я потом видел много. И известных, и талантливых. Но талант не главное.
Не важен талант.
Важно что-то иное,
что вдруг превратит неземное
в земное,
что сразу меняет поступки
и лица
и нам помогает в себя
превратиться.
Риталий Заславский
Талантливых много. Настоящих мало.
Иосиф Дик даже из настоящих был поразительным! Фронтовик, он в 1942-м при взрыве на станции Боровая под Харьковом получил тяжелейшие ранения, лишился рук, глаза. В 20 лет!
А в 1944-м другой фронтовик − Михаил Луконин − напишет:
В этом зареве ветровом
Выбор был небольшой, −
Но лучше прийти
с пустым рукавом,
Чем с пустой душой.
***
Вот Иосиф Дик и пришел: один глаз стеклянный, вместо кистей рук − протезы. Учился, женился, стал отцом. Лихо водил машину! Придумал какие-то приспособления к рулю, зажимал в них протезы и гонял по Москве, изумляя останавливавших его постовых.
− Гражданин, вы превысили скорость. Права!
− Товарищ старшина, − улыбается Дик, − права в кармане пиджака, а достать не могу. Я же без рук.
Рассказы писать Дик стал в госпитале. Как? Брал фанерку, бельевыми прищепками цеплял к ней лист бумаги, зажимал зубами карандаш и выводил буквы. Я пробовал написать так хотя бы два слова: ИОСИФ ДИК. Всего восемь букв. Не получилось. Не смог. Только две буквы сумел нацарапать. Наверно, плохо старался. Или характер не тот. А может, потому что руки и глаза целы.
***
Прошло много лет. Однажды меня самого пригласили в школу: рассказать старшеклассникам, кто это такой − писатель? Ну, для профориентации. В первой четверти были летчик, хирург, следователь; во второй − математик, актриса, геолог. Третью четверть начали с меня.
Готовился я старательно. Хотел рассказать, какое счастье − писать то, что до тебя никто еще не написал. И чтобы это было интересно, запомнилось бы, хотелось бы это вслух прочитать. Какое это святое, и трудное, и замечательное занятие. И подлое, страшное, когда писатель бездарен или талантливо врет, славит палачей и тиранов. И как может быть нестерпимо стыдно за то, что твоей рукой написано, − не подло, а просто плохо, скучно, неряшливо. Зато какое счастье, когда тебе вдруг: «Как?! Вы, правда, тот самый… Нет, правда?..»
Пришел в школу. Встретила классная руководительница. Провела в класс. Шепнула: «Два последних урока − ваши».
Представила меня. Села за стол. И для меня стул поставили, но я стоял. Да, по-моему, и начал с того, как сам впервые увидел писателя. Про Иосифа Дика. Про «Черную курицу». Про книги… И вижу: им это совершенно не интересно. Кто мобильником фоткает, кто обнимается, кто в «морской бой» играет, кто во что… и ноль внимания.
Спрашиваю:
− Молодые люди, может, у вас есть вопросы?
− Не-е! − И гогот.
Учительница ерзает на стуле, стучит карандашом по столу.
− Быстро успокоились! Семенова, ты же хотела задать вопрос…
Вскакивает отличница.
− Какой ваш любимый писатель?
− Пушкин. Еще есть вопросы? − Молчание. − Может, вам вообще не интересно то, что я рассказываю?
− Ага! Ну, чё… там это… − Лениво из-за парты приподнимается рослый юноша в футболке с оскаленной волчьей пастью. − Если б про секс, хеви-металл, про наркоту… А так ну чё?..
− А чё ты тогда спал целый час? Сразу бы обозначил фишки, поговорили бы про секс, музыку, наркоту − здорово ж интересно! И ты бы мне чего-нибудь интересного рассказал.
Но дальше поговорить не получилось − звонок. Я к двери − скорее из школы, на улицу. Но классная руководительница цап меня за рукав.
− А цветы? Семенова!
Подбежала та же отличница с пучком красных гвоздик − усталые, вялые, словно их вырезали из бумаги и раскрасили.
Я замотал головой.
− Нет, Семенова, не могу принять твой букет. Вам же тоска зеленая была сидеть так два урока, слушать меня. А мне с вами было так тошно!
И к двери.
А следом − разгневанная учительница, кричит в спину:
− Вы не имеете права!
И ор в классе, хлопают партами, свист, гогот: «Во мужик дает! Клево, ага! Вощще!»
Проснулись, наконец! Живыми мальчишками и девчонками стали. Значит, не зря мы встретились. Может быть, хоть этим я кому-то из них запомнюсь − тем, что не взял цветы.
