Простите нас, мертвые!

Лев Дугин – сильный, глаза прицельные, улыбается, но не весело. Владислав Ратнер. Портрет Льва Дугина

«Независимая газета» мне не чужая, я пишу для нее столько лет, сколько она существует. В книге «ИМяННОЙ УКАЗАТЕЛЬ» я вспоминаю всех, кого встретил за 80 лет. Из этих встреч и составилась моя жизнь. А еще это краткая история моей страны, сложенная примерно из 3 тыс. историй разных людей. Среди них гении и безвестные обыватели, рабочие, крестьяне, домохозяйки, монахини, проститутки, солдаты, артисты, колхозники, мыслители и доносчики, убийцы и праведники, люди десятков национальностей, профессий, занятий, званий.

Вот очередные истории из моего собрания.

Дугин Лев Исидорович (настоящая фамилия Керцман, 1919–2007) – врач, писатель. Я его сразу приметил на какой-то литературной вечеринке летом 1992-го: красивый, сильный, седая шевелюра какой-то звериной густоты, глаза прицельные, улыбается (но не весело), рот скорбный, скобочкой. Мы быстро сдружились.

Лев Исидорович был уже на пенсии, но каждое утро, как на работу, отправлялся в научный зал «Ленинки». Да это и была работа: читать, читать, читать, пока век I или XIX не станет обжит, прожит им самим. Здесь он добывал камни и глину, из которых сложил свой роман «Агасфер».

Но главной книгой (вернее, «Пятикнижием») Дугина стал роман о Пушкине: «Лицей», «Северная столица», «Полуденный край», «Тревожный звон славы», «Невольник чести». Первую часть («Лицей») напечатал Твардовский в «Новом мире», но прежде дал рукопись врача на рецензию писателю Юрию Домбровскому и пушкинистке Татьяне Цявловской.

Оба строгих эксперта высоко оценили «Лицей»: «Писать об этом произведении легко – потому что попросту это хорошая, точная психологическая проза» (Ю. Домбровский); «Роман Л.И. Дугина является, на мой взгляд, не только наиболее полным, но и едва ли не лучшим художественным произведением, посвященным Пушкину» (Т. Цявловская).

На войне (1941–1945) Дугин был врачом, хирургом – на самом краю жизни, впритык к передовой. Там он пережил столько, что и без смертельных ранений мог умереть не раз.

– А я и умер, если хочешь знать. Стал калекой. Сошел с ума. Не знал, куда деваться от бомбежек, снарядов, мин, ужаса, крови, гноя, страданий, смертей. Я же был мясником. Да, я спасал раненых, но с чем мои спасенные оставались? Слепые, без рук, без ног, без лиц, сожженных в танках. Водка не очень-то помогала. Разве что небо, трава, ромашки… они помогали. И книги. Пушкин! Без него я бы не выжил, не выздоровел.

Писать о войне Дугин смог только через полвека. Собрал рассказы в книгу «Реквием по неизвестному солдату» (2005). Страшная книга. Но не дочитать нельзя. В предисловии автор уведомил читателей: «Я был на фронте военно-полевым хирургом в Третьей армии генерала Горбатова… С этой армией я прошел по Курско-Орловской дуге, потом – Польша и Германия… Солдат на передовой мог прожить ну один бой, ну два: он или был убит, или ранен… Вторая мировая еще не описана».

Много того, что не вместила книга, я слышал от Лёвы (мы сразу стали называть друг друга по имени, хотя я в 1941-м только родился, а он в 1941-м ушел на войну). Иногда сидим у него, Лиля (жена его замечательная) чаем с пряниками меня угощает, а он смотрит в окно… весна ли, зима, а для него за окном – война.

– Взяли Кёнигсберг. Иду по улице. Что за улица? СС-штрассе. А на доме мемориальная табличка: в этом доме жил Иммануил Кант. До войны в Кёнигсберге был образцовый зоопарк, его вдребезги разбомбили. А бегемот идет по улице. Я подумал: «Танк, что ли?» Глаза протер: бегемот! Грустный такой. А на перекрестке стоит боец: в руке каска, полная часов, он каждому дарит часы. И мне дал. Первые часы в моей жизни. С того дня и ношу. Конечно, опасную бритву привез, удивительно: на футляре вытиснена фамилия бывшего владельца – Керцман. Моя!

Знаешь, одно мучает… Самое тяжелое… Привезли как-то раненых: четыре – легко, ходячие, а один тяжело, в живот – фриц, пленный. Его надо срочно оперировать. Немедленно! Объясняю раненым: потерпите, вот с этим закончу… Лейтенантик за пистолет: «Мать-перемать! Фашиста спасаешь!» И запросто грохнул бы, и трибунал бы его оправдал. Ему в атаке осколком ухо срезало… Конечно, рану ему обработали, перевязали и остальных. А немец умер. Может, и операция не помогла бы… Не знаю… Вот не могу того немца забыть.

Лёву спасли Пушкин и музыка (Бах, Моцарт, Шопен), любимая жена Лилия Левдонская, перо и бумага.

Умирая, Лёва просил Лилю его кремировать и горстку пепла развеять в любимом Измайлове, где он жил.

Пришла Лиля в крематорий, попросила сотрудницу, выдающую урну, чтобы немножко отсыпали ей отдельно Лёвиного праха. Та сильно озаботилась: это так сложно, это не положено, это надо разрешение… Но согласилась – за немалые для вдовы деньги. Вышла. Дверь приоткрыта, Лиле стало интересно, от кого же надо разрешение. А та просто открыла урну и отсыпала пепел на бумажку – делов-то!

Лиля Левдонская – красивая, легкая, всегда изумленная.  Владислав Ратнер. Портрет сестры Лили

Дома взял книгу Н.С. и М.Г. Ашукиных «Крылатые слова», открыл… Оказывается, этими словами, как повествует Нестор-летописец, князь Святослав напутствовал своих воинов перед битвой в 970 году в бесславном походе завоевать Византию: «Да не посрамим земли русския, но ляжем костьми ту; мертвыи бо срама не имут».

Что тут сказать? Простите нас, мертвые.

Левдонская Лилия Исааковна (род. 1932) – художница. Сестра художника Владислава Ратнера (1925–2002) и жена моего друга Льва Дугина (1919–2007). Красивая женщина, легкая, всегда изумленная. Представляю, сколько мужчин теряли из-за нее голову!

Любит делать подарки, особенно самодельные: брошки, коробочки, вазы, склеенные из осколков битой посуды, самодельные веселые книжки, ею написанные и нарисованные. На Пасху 2014-го подарила мне чашку из разбитых чашек.

Лиля рассказала:

– Вардванчик, моя мама, Александра Антоновна Егорова, очень любила Пасху. Она же русская была. А когда «дело врачей-евреев» началось (страшный 1952-й сталинский год), мама пошла в ЗАГС сменить фамилию в паспорте: свою, Егорову, на папину – Ратнер. Сотрудница ей в ухо шепчет: «Вы, что, психованная? Их же всех выселят из Москвы!» А мама: «Вот и меня пусть с ними».

После смерти Сталина мама так и осталась с папиной фамилией. Она окончила Высшие инженерно-конструкторские курсы. Прекрасно рисовала, лепила, вышивала. Считала себя некрасивой: курносая, блондинка. А папа был красавец: стройный, жгучий брюнет, очень артистичный, он и мечтал быть артистом, но работал у Кагановича, наркома путей сообщения, занимался железными дорогами.

Когда был жив Лёва, в их с Лилей доме всегда были гости. Теперь я один остался: прихожу к Лиле, пьем чай с пряниками, вспоминаем…

Лиля подшучивает над собой: «Настоящим пугалом стала, но ведь душа осталась та же!»

Когда мы с товарищами издавали журнал «Складчина», Лиля сочиняла шутливые стихи, начинавшиеся на какую-нибудь одну букву. Кто-то из знакомых спросил: «А на Ы можешь?» Лиля тут же придумала: «Вы поверить мне должны, что нет слов на букву Ы».

22 июня 2017-го Лиля позвонила мне:

– Представляешь? Хотела позвонить знакомым, кто еще помнит, как началась война, а в живых уже никого не осталось. А я хорошо помню. Я первый класс окончила. Поехала с родителями на дачу, мы на лето снимали. А грибов в то лето было столько!.. Идем довольные – мама, брат, я, полные корзинки набрали. И все красные головки: подосиновики и белые. Думали, бабушка обрадуется, похвалит нас. А она увидела и вдруг говорит: «Это к войне». Это в начале июня было. А 22-го бежит наша соседка, на птицеферме работала, кричит: «Война!» В деревне радио не было, а на ферме было. Помнишь, такие тарелки черные были, репродукторы, их почему-то в углу вешали. Конечно, мы не поверили: «Какая война? Не придумывай!» – «Да по радио передали!» – «И с кем?» – «С немцами». Вот тебе и грибы…

А сегодня (6 октября 2023-го) Лиля говорит мне по телефону:

– Вот и осень, да? Я стишок написала. Вот ты ругаешь меня, что не записываю… Не люблю записывать. А просить кого-нибудь – смеяться будут.

– Лиля, давай, я буду записывать. Говори, что сочинила.

– Смеяться не будешь? Тогда скажу:

Осень наступила,

Пожелтел пейзаж,

Я в руке сжимаю

Желтый карандаш.