Александр Белобродов Как-то одиноко и в то же время светло на душе - в доме, заваленном снегом. Окошки у меня маленькие, наполовину заполненные снежинками между рамами. Сегодня было солнышко недолго, вышел разгребать снег - хорошо! Самое время проветриться, выйти в свитере и помахать лопатой...
Читал о литературе современной сегодня, заходил в "топосы", "переплеты", "литературные журналы", но в "Живом журнале", конечно, интереснее. Здесь все рассуждают о литературе с апломбом, все имеют к ней отношение, но от этого становится немного жутковато. Как могут они спокойно рассуждать о том, что "должна" литература, чего "не должна"! Литература ничегошеньки никому и ничему не должна. Она служит, и служит Богу, и никому, ничему кроме. Через литературу Бог посылает нам благодать. Сплошные провокации, и каждый пытается самоутвердиться в себе, показать свою образованность, но ведь это же мелко и не нужно. Набоков был отчасти прав, когда сказал, что литература - это любовь к людям, но он не верил в Бога, чтобы сказать истину: литература - это любовь к Богу!
Пирогов - рассержен, он в поисках собственного лица, он потерял его в самом начале и теперь хочет обрести его вновь, но все без толку, потому как себе не нужно изменять с самого начала. Я хочу верить в его искренность, но что-то меня тревожит. Он суетлив.
Ольшанский - запутался в собственных убеждениях, действуя методами либералов и проповедуя национальную гордость. Он двулик.
Лесин - намеренно эпатажен и груб и не может обрести себя, потому как не знает себя до конца, хотя и не изменял себе, как Пирогов. Он растерян.
Шаргунов - слишком много навалилось на него и слишком рано, и весь этот флер уводит его собственной истины, этот груз давит, но ошибка его в том, что он не хочет от этого избавиться. Он горд.
Порой мне кажется, что я счастлив больше всех них, потому что я - живу в невиданной гармонии, мне не нужно никому ничего доказывать, мне даже не с кем спорить о литературе и на прочие интеллектуальные темы. Я чищу дорожку к дому, кормлю кур, изредка появляюсь в пропахшем керосином ангаре в колхозе, чтобы проверить свой МТЗ, потом домой - варить картошку и нарезать сальца, которым снабдила меня моя тетка, а потом... потом я сажусь за письменный стол, долго смотрю в черное окно и долго-долго улыбаюсь своему отражению.
* * *
Помню, в одно лето я подростком прочитал в "Новом мире" рассказ одной начинающей писательницы, в котором она рассказывала о наших местах. По рассказу выходило, что она каждое лето приезжает в одну из близких деревень. По отдельным фактам в рассказе я наметил примерную цель и двинулся в путь на встречу с этой писательницей. На что я рассчитывал тогда, не знаю. Просто хотел установить для себя факт ее существования.
Сначала ехал автобусом. Стареньким таким, в котором мне с моим большим ростом стоять было совсем неудобно, с пригнутой головой. Вышел я на нужной остановке, и какая-то глубокая грусть меня одолела. Светило солнце, собаки лаяли. Несколько домов и поля вокруг. До нужной деревни нужно было идти километров семь. Передо мной была только длинная дорога, уходящая в поле. Я даже не видел своей цели. Шел долго, отдыхая, валяясь в пыльной траве и тяжело дыша. Вставал и шел. Было только небо, поле и я. Тогда-то я испытал весь мистический ужас своего существования - вот он я и больше никого. Я умру, и никто меня никогда не найдет, потому что дорога была уже заросшей, а в поле ничего не выращивали. Я почувствовал настоящее вселенское одиночество, которого не испытывал потом никогда.
Дошел до деревни и стал искать бабу Валю, которая якобы была описана в рассказе. Пастух в рваной рубахе на коне принялся меня опекать и вслух раздумывать, кто же это такая. Ну у нее, наверное, дочка живет в Москве, сказал я. Тогда пастух оживился и сказал: о, знаю такую, пойдем. Мы спросили у соседки, тут ли живет баба Валя. Она нас осмотрела заинтересованно и молча повела к ней.
Баба Валя жила в низеньком доме. Дверь была открыта, из черноты дома несло вареным луком. Вышла старая полная женщина, полуслепая. Сказала - есть у меня дочка в Москве, годов пять назад приезжала ко мне. А не знаю, есть там внуки или нет, вроде как без внучки приезжала...
Уже заходило солнце. Я двинулся назад. Я все спрашивал себя - зачем я пошел к этой бабе Вале? Ведь что-то мною руководило, значит, не зря я прошагал этот путь и понял то, до чего бы никогда не дошел собственными размышлениями... Шел трудно, падал. Пришел в первую деревню. Старик у колонки. Безногий с красными опухшими глазами. Где у вас можно воды попить? Да вот же, сказал старик и указал на шланг, из которого текла вода. А чистая она здесь? Дак это ж из колонки, родной...
Дома меня тошнило. Мать, для которой все мои причуды были непонятны и пугающи, с молчаливым страданием накладывала мне на лоб смоченные тряпки. Да, тогда я многое понял. Что живу я в достаточно благоприятных условиях, в большом селе и что настоящая деревня намного печальней и мудрее.
Я не люблю, когда городской житель рассказывает о том, как он любит и знает деревню - при том, что бывает в ней только летом на даче. Мне не нравятся мечтательные записки о том, как хорошо зимою пилить дрова. Те, кто так пишет, не знают, что такое деревня на самом деле. Все-таки нужно в ней родиться и прожить хотя бы детство свое и юность, чтобы навсегда понять всю загадку деревни и ее очарование.
А иметь свою маленькую деревню в душе - очень даже хорошо.
