Маша Тульская Мне достоверно известно, что люди просто лгут, говоря, что способны отделить личность писателя от выдуманных им персонажей. Удается им это лишь, если писатель - сорокалетний мужчина с кучей комплексов, а его герой - уверенная в себе собака, но даже в таком случае моя теория подтверждается. Прочитав про этого пса, люди созвонятся и скажут, одинаково покашливая: н-да, кажется, он окончательно отдался своему аутизму. История литературных компроматов сложна и запутанна, но существует главным образом в сознании. Очевидно, все мы подпорчены социально направленными уроками литературы в школе, когда детально обсуждалось, в какой день и почему влюбленный Лермонтов черкнул стишок в альбом Лопухиной. Одна моя учительница вообще утверждала, что в наше просвещенное время Печорин не разгуливал бы в усах и сапогах, а сидел в равелине за растление малолетних. О Достоевском и исповеди Ставрогина мы промолчим. Про Набокова тоже скучно, а что касается "Государя", вообще возникает вопрос: не стоит ли считать эту книгу компроматом на Чезаре Борджиа?
По правде говоря, всякий художник, помимо того, что будут изучать по учебникам, оставляет после себя нечто компрометирующее. И если для Лермонтова это - невинные матерные письма, для Пушкина - "Гаврилиада", то в некоторый случаях сама земная жизнь создателя становится компроматом на его произведения.
Леонардо, скажем, был гомосексуалист. Его "Ветрувианский человек" - символ гуманистических щедрот Ренессанса, воссоздан по трупам, которые да Винчи выкапывал и измерял циркулем. Из всего наследия Оскара Уайльда без скуки можно прочесть только сборник афоризмов, но, коли уж за свой, как тогда считалось противоестественный образ жизни, он угодил в тюрьму, приходится и книжки его штудировать. Верлена я намеренно не упоминаю, потому что с ним исследования компромата в литературе грозят перерасти в главу из книги: "Великие гомосексуалы и как им не везло".
Любопытно, что литература оказалась единственным из искусств, создавшим жанр утопии и соответственно антиутопии - без противовесов ведь никуда, - то есть описывала общество тотального компромата. Позже за это дело взялось кино. В принципе, и утопия - детище Томаса Мора, и антиутопия говорят об одном и том же: о мире полной ясности. Другой вопрос, как предлагается к этому миру относиться. Случаются и курьезы. Олдос Хаксли, например, на старости лет открывший для себя ЛСД, писал "О дивный, новый мир" с позиций восхищения и полного приятия: "Сому - ам, и нету драм!". Однако европейское общество, взбудораженное атомной бомбой и жертвами тех мест, где труд делал человека свободным, восприняло книгу Хаксли как предостережение от фашизма, куда более худшего, чем "обыкновенный". От фашизма потребления.
Что же касается кинематографа, то я бы упомянула фильм "Гаттока", на съемках которого Ума Турман встретила своего будущего мужа Итона Хоука.
Гаттокой звался космический порт, раз то ли в 20, то ли в 60 лет отправлявший космонавтов в другие галактики. Весь остальной мир обслуживал Гаттоку, и, понятное дело, только лучшие из лучших могли подняться на борт космического корабля. Спонтанный секс был категорически запрещен, и люди выводились в лабораториях путем сложных генетических улучшений. Чтобы женщина разрешила всякие сомнения в дегенеративности или, наоборот, прогрессизме своего избранника, требовалось всего лишь выдрать у него из головы волосок и пойти с волоском в нечто вроде справочного бюро. Ты в окошко волосок, а тебе из окошка - рулон, содержащий всю информацию об интересующем мужчине. Весь, проще говоря, компромат.
А наивысшим проявлением симпатии в "Гаттоке" считалось, когда люди сами добровольно обменивались волосами. Ну, или ногтями, на худой конец. Я бы хотела жить в таком мире, не знаю, как вы.
