Апофеоз войны

РЕАЛИИ

В далеком африканском государстве Руанда в 1994 г. во время междоусобицы, когда народности тутси и хуту истребляли друг друга, погибли около 1 миллиона человек, то есть каждый восьмой житель страны. Вооруженные мачете банды, врываясь в селения иноплеменников, не щадили ни грудных детей, ни беременных женщин. На сегодняшний день это наиболее широкомасштабная гуманитарная катастрофа в мире после окончания Второй мировой войны.

Мне довелось присутствовать на дне памяти жертв геноцида, когда десятки тысяч руандийцев направляются к местам массовых захоронений. Каждая из могил представляет обычную яму глубиной приблизительно два метра и площадью около 100 квадратных метров. Сверху она прикрыта полиэтиленовой пленкой.

Во время поминовения поистине невинно убиенных могилы открывают. Впечатление не для слабонервных: полуразложившееся месиво тел, резкий трупный запах. При мне одна из жен западных дипломатов, не выдержав увиденного, упала в обморок (по этикету представители посольств должны посещать траурную церемонию). По мнению же руандийских властей, шок от увиденного поможет выработать у населения отвращение к уничтожению себе подобных.

ЭТНИЧЕСКИЕ ЧИСТКИ

Такая шоковая терапия была бы полезна не только для руандийских граждан. Этнические чистки характерны не только для далекой Африки, но и, увы, для считающейся цивилизованной Европы.

Монастырь в косовском городке Пече - один из древнейших в Сербии. Косово сербы чтут как место, откуда "есть пошла" их родина, а этот монастырь считают ее сердцем. До конца XIX века здесь постоянно проживал патриарх Сербии, после чего его основную резиденцию перенесли в Белград.

"Монастырь - это единственное место в окрестностях Печа, где сербы чувствуют себя в относительной безопасности. В самом же Пече не осталось ни одного серба. По сути, точно такая же ситуация во всем Косово, за исключением его северо-западных районов, где сербы и до войны составляли большинство населения. Албанцы не только изгоняют сербов, они пытаются уничтожить все свидетельства того, что этот край сербский. Так, 40 православных церквей уже разрушено. Один старейший храм в Призрене албанцы пытались взорвать дважды. Прежде чем выбраться из Косово, сербы из Печа и его окрестностей живут у нас, ожидая, пока в сопровождении конвоя их вывезут за пределы края. В общей сложности через монастырь уже прошли около 1500 человек. Сейчас у нас находятся 15 беженцев", - говорит мне иеромонах Иоан.

Едва я закуриваю во дворе монастыря, несколько мужчин с жадностью смотрят на дымящуюся сигарету. Выясняется, что, хотя эти сербские крестьяне и заядлые курильщики, выйти за монастырскую ограду и пройти 300 метров до ближайшего киоска они не рискуют, так как боятся быть убитыми албанцами. Но и в самой обители беглецы чувствуют себя не слишком комфортно. По вечерам вокруг с ревом носятся на мотоциклах албанские подростки, они кидают камни и кричат, что отомстят "проклятым сербам". Мой вопрос, помогают ли им натовские солдаты, вызывает у окружающих откровенное удивление: "Все, что они могут, так это защитить нас в монастыре. За его же стенами они не гарантируют нам безопасности. Мы живем в настоящем гетто. Наступил новый мировой порядок, и в нем нет места для сербов"...

...Этнические чистки были неотъемлемой частью и всех межнациональных конфликтов в бывшем СССР. По сути, ситуация здесь везде развивалась по одной схеме: едва отряды одной из сторон входили в какой-либо город, все представители другого народа уходили куда глаза глядят, бросая свои дома.

Пожалуй, наиболее жестокие усобицы в пределах бывшего СССР происходили в Таджикистане, где воевали между собой различные этнические группы таджиков, так и не ставшие единым народом. Например, в этой республике были случаи поголовного вырезания жителей кишлаков враждебного "племени", без различия пола и возраста. Здесь "победители", как правило, не заселялись в дома своих "врагов", а попросту сжигали их (такого не было ни в Грузии, ни в Азербайджане, ни в Осетии), пытаясь таким образом уничтожить даже следы проживания чужаков.

В одном из кишлаков Таджикистана я познакомился с местным председателем совхоза Азизом. Меня поразил взгляд этого человека - казалось, он воспринимает окружающий мир не как реальность, а вроде театральной декорации надоевшего ему спектакля. Иногда председатель совхоза и вовсе замыкался в себе, и тогда его было бесполезно спрашивать о чем-либо.

Выяснилось, что еще несколько лет назад Азиз был известным полевым командиром исламской оппозиции. Один раз в его селение, находящееся на берегу реки Пяндж, на афганской границе, нагрянули боевики-кулябцы (этническая группа таджиков, воевали с исламистами, костяк которых составляли выходцы из горной долины Каратегин. - И.Р.) и принялись его поджигать. Азиз с афганского берега наблюдал в бинокль, как горит его дом. Ночью он переправился через реку и пришел на родное пепелище. Соседи-узбеки (их кулябцы не трогали) поведали ему подробности произошедшего. Жена Азиза пряталась в подвале у соседей, четырехлетнего же сына, поскольку он болел, решила оставить в постели, понадеявшись, что его пожалеют. Но один из вошедших в дом боевиков сразу же ударил ребенка по лицу. Другой кулябец стал его стыдить: мол, большой грех бить маленького и к тому же больного ребенка. Тогда поднявший руку на дитя изверг направил автомат на укорявшего его соплеменника и закричал: "Его отец моджахед, и он вырастит моджахедом! А если ты будешь защищать этих проклятых каратегинцев, то я застрелю тебя самого!"

Но кулябцы все же не стали убивать мальчика и перед тем, как подпалить дом, выгнали его на улицу. Когда боевики ушли, жена Азиза схватила сына на руки и побежала за двадцать километров, в кишлак своих родственников. Азиз еще не успел прийти в себя после рассказа соседей, как появился гонец оттуда. Он сообщил, что мальчуган не смог пережить испытаний, и мать принесла к ним в кишлак уже мертвого малыша.

ОЖЕСТОЧЕНИЕ

В начале 90-х судьба меня свела с японским политологом Ютако Акино. Это был удивительный человек. Дожив до сорока лет, он решил больше не продолжать карьеру кабинетного ученого, а своими глазами увидеть те горячие точки, которые раньше изучал лишь по газетам и научным публикациям. Вместе с Ютако мы исколесили практически все воюющие регионы бывшего СССР, и ученый после этих поездок сделал для себя неожиданный вывод: по мнению японца, по крайней мере для него - иностранца, гораздо менее опасно путешествовать по зонам конфликтов в недавних советских республиках, чем по многим экономически развитым странам Запада.

Этот феномен господин Акино объяснял так: большинство боевиков искренне исповедуют свои идеалы, и, с точки зрения их морали (пусть часто и достаточно своеобразной), сделать зло гостю, специально приехавшему к ним, разобраться в местных проблемах, - огромный грех. Бандитов же из развитых стран интересуют лишь деньги, и им глубоко наплевать, что вас интересует жизнь их страны.

Особенно Ютаке понравились таджики. Господин Акино поступил в 1998 г. на работу в миссию ООН в Таджикистане и через полгода после этого вместе с тремя своими коллегами был убит боевиками исламской оппозиции. Как выяснилось, преступление объяснялось отнюдь не политическими мотивами: кто-то пустил слух, что иностранцы возят с собой дипломат, набитый стодолларовыми банкнотами.

Не стоит, однако, обвинять господина Акино в наивности. Он посещал горячие точки в начале 90-х и просто не успел проследить ситуацию в развитии. Японский политолог не учел: годы войны ожесточают людей, причем на смену "идейным борцам" нередко приходят откровенные уголовники.

Когда в 1992 г. мы работали в Таджикистане, нас поражала терпимость таджикских боевиков-исламистов к иноверцам. Например, во время месяца Рамадан (когда мусульманам запрещено есть и пить от восхода до заката солнца) для нас специально готовили пищу в дневное время. В беседах с нами моджахеды все время подчеркивали, что исполнение норм шариата - дело сугубо добровольное и они никому не собираются навязывать своей воли. Увы, когда в 1996 г. исламским экстремистам удалось выбить из Каратегинской долины правительственные войска, они установили здесь режим правления, практически неотличимый от глубокого средневековья. Под угрозой наказания моджахеды заставили всех местных жителей пять раз в день молиться в мечети. Женщин обязали появляться в общественных местах в платке, закрывающем все лицо за исключением глаз. Была категорически запрещена продажа спиртных напитков и сигарет. Провинившихся избивали в мечетях, причем почему-то не палкой (как полагается по законам шариата), а учебной гранатой от РПГ. За курение полагалось 20 ударов, за употребление алкоголя - 40, за прелюбодеяние - 100. А заподозренных в шпионаже в пользу Душанбе вешали на центральных площадях кишлаков.

Строгость введенных законов распространялась и на тех немногих журналистов, которые рисковали посетить "долину Ислама". Моджахеды не слишком жаловали представителей прессы и считали, что все они законспирировавшиеся агенты спецслужб. Одного корреспондента из дальнего зарубежья, признанного за разведчика, сбросили в пропасть, не забыв снять с него перед казнью дефицитные в здешних местах сапоги...

...В начале первой войны в Чечне большинство журналистов были поражены благородством боевиков: чеченцы нередко своими телами защищали российских журналистов от пуль российских же солдат. В беседах с репортерами сепаратисты все время подчеркивали, что считают виновниками кровопролития не русских, а российское правительство.

Увы, уже к концу той кампании мнение повстанцев стало меняться. "Опять русские свиньи бомбят наши дома!" - кричала мне разгневанная крестьянка на развалинах своего дома. В 1996 г. некоторые достаточно образованные полевые командиры убеждали автора этих строк, что русские "больной народ, и доля в нем честных людей никогда в истории не превышала 5 процентов". Среди чеченских боевиков стала процветать шпиономания: практически всех работавших в республике журналистов они подозревали в связях со спецслужбами. Эту трансформацию можно проследить на примере Шамиля Басаева, с которым автору неоднократно приходилось встречаться.

Первый раз Басаева мне довелось увидеть в 1993 г. в Абхазии, где он возглавлял отряды, сражавшиеся с грузинскими войсками. У штаба северокавказских добровольцев в Сухуми я спросил невысокого молодого мужчину, где я могу найти их командира. "А вы кто?" - вопросом на вопрос ответил боевик. Узнав, что я корреспондент, незнакомец ответил: " Я и есть Басаев - спрашивайте".

В ту пору ныне знаменитый террорист казался достаточно застенчивым человеком. Чувствовалось, что он еще не привык общаться с журналистами и старается отвечать так, чтобы не попасться на "провокационные" вопросы.

Вторично я беседовал с Басаевым вскоре после нападения на Буденновск. Он был уже совсем другим. В его движениях чувствовалась уверенность в себе, но во взгляде появились усталость и грусть. Разговор сначала не клеился. Чувствовалось, что Шамилю смертельно надоели спрашивающие одно и то же корреспонденты. Неожиданно положение спас бывший вместе со мной московский представитель Кестонского института (английская организация по защите религиозных свобод в странах бывшего социалистического лагеря) Лоренс Юзелл. Он вдруг обратился к Басаеву: "Как вы, верующий человек, пусть и для доброго дела, могли переступить через смерть невинных людей?!". Этот вопрос не на шутку задел "героя", и мы до четырех утра беседовали на философские и теологические темы.

Создавалось впечатление, что гибель мирных жителей не дает покоя совести командира, и ему хочется доказать самому себе, что в Буденновске он поступил, как и подобает истинному мусульманину. Интересно, что Басаев даже пообещал Юзеллу пустить православного священника отслужить службу на братских могилах русских солдат под Ведено.

Следующая моя встреча с Басаевым произошла приблизительно через год. И вновь я столкнулся как будто бы с незнакомцем. Басаев уже больше не проявлял веротерпимости: "Никаких попов на свою территорию я не пущу! Юзелл - американский шпион, и я не буду прислушиваться к его мнению. Русские должны понимать, что нельзя нападать на мусульман. Россия - больная страна. Посмотрите хотя бы на ваш герб - где вы видели птицу с двумя головами? Пока на ваших государственных символах - мутанты, вы будете приносить миру только горе".

ТОРГОВЦЫ "ЖИВЫМ ТОВАРОМ"

До начала новой российской военной кампании в Чечне на территории республики содержалось около 1000 заложников. По оценкам специалистов, в среднем на одного невольника приходилось пять охранников, еще столько же бандитов осуществляли захват "товара" и - не меньше - посреднические услуги. То есть в работорговле участвовало около 15 тысяч человек, или почти 15% мужского населения республики. Если же учесть, что жены и дети преступников знали, чем занимаются главы семей, то число людей, косвенно связанных с работорговлей, для столь малого региона получается и вовсе фантастическим.

В одном из университетов США мне довелось читать лекцию по теме захвата заложников в Чечне. Собравшиеся возмущались неслыханным для двадцатого века варварством и жестокостью. Неожиданно единодушие аудитории нарушило выступление смуглого мужчины: "Вы просто не понимаете логики этих людей. Они не воспринимают чужаков как себе подобных. У нас в Южном Йемене был такой случай. Племя кочевников захватило туриста, путешествовавшего по пустыне с собакой. Несчастного поместили в одной клетке, а его пса в другой. Кормили обоих пленников тоже одинаково. Со своей точки зрения бедуины не делали ничего дурного. Для них человек лишь тот, кто похож на них. Непонимающее же по-арабски, одетое в нелепую одежду существо просто не могло, по мнению кочевников, страдать также, как они".

Конечно же, аналогия с Чечней, похоже, в данном случае на сильное преувеличение. Подобное сравнение является точным, если рассматривать Чечню времен Кавказской войны XIX века. Полтораста лет назад, действительно, для горца-чеченца совершить набег на казачью станицу, захватить пленников было обычным и достойным промыслом, усомниться в законности которого не мог никто из соплеменников.

Казалось, времена меняются. За годы советской власти чеченцы вполне (по крайней мере внешне) интегрировались в русскую культуру, и трудно поверить, что сегодня в республике на абречество смотрят также, как в стародавние времена. И все же не стоит полностью сбрасывать со счетов полузабытые традиции. Похоже, историческая память народа существует на генном уровне, и в кризисные периоды начинает возрождаться стиль жизни далеких предков. "По нашим традициям мужчина любой ценой должен обеспечить пропитание своей семьи. Сегодня же, когда вся Чечня лежит в руинах, а заработать на хлеб, как раньше уже невозможно, очень многие задумываются о том, чтобы заняться тем же, чем занимались наши прадеды, - работорговлей", - подобные рассуждения мне приходилось слышать от вполне дружелюбно настроенных к России чеченцев.

Нельзя поручиться, что в самое ближайшее время бизнес на заложниках не освоят и боевики из других горячих точек бывшего СССР. Тревожные симптомы распространения данного явления уже появились. Ведь в банды, занимающиеся торговлей людьми, входили не только чеченцы, но и уроженцы Дагестана, Ингушетии и даже Грузии. А раз так, то что же дивиться похищениям в последней, а также в Таджикистане, Киргизии. Вполне возможно, в недалеком будущем это дикое средневековое ремесло станет почетным и уважаемым занятием во многих регионах бывшего СССР.