Невыученные уроки Беслана

Беслан – жестокий урок всей стране.
Фото Артема Чернова (НГ-фото)

В североосетинском Беслане новый учебный год начинается 5 сентября. Этой печальной традиции исполнилось пять лет. Пять лет со дня захвата отрядом террористов школы и более 1200 заложников. Эта трагедия не забудется никогда. Но исследованы ли причины этого чудовищного преступления? Сделаны ли выводы, позволяющие исключить подобные нападения в будущем? Заместитель директора Института политического и военного анализа Сергей Маркедонов рассуждает об этом на страницах «НВО».

Бесланская трагедия имеет зловещую символику. Празднование дня знаний 1 сентября и захват террористами бесланской средней школы № 1 на долгие годы будут зарифмованными событиями. Но каковы причины бесланской трагедии как социально- политического события, а не катастрофы для отдельного человека или семьи? Каковы ее главные последствия?

Бесланская трагедия пятилетней давности оказалась неожиданной для власти во многом из-за не вполне адекватного представления о терроризме. Еще в 1990-х – начале 2000-х годов российская власть неверно идентифицировала для себя исходящую с Кавказа угрозу, определив ее как «бандитизм». Как следствие, непонимание социально-политической природы террористической опасности, сведение действий государства к борьбе с криминалом.

Отсюда и «повышенные обязательства» завершить антитеррористическую операцию» в два месяца, недооценка сил, ресурсов, мотивации противника.

Между тем мировая практика свидетельствует, что установление военно-политического контроля над мятежной провинцией и подавление очага открытого вооруженного сопротивления сепаратистов или исламистов делает терроризм единственно возможным средством борьбы последних.

Блицкриг в этой борьбе невозможен по определению. Потому что корень зла не во взрывах, а в причинах, делающих популярными антигосударственные настроения на Северном Кавказе.

В принципе причины такого понимания терроризма и террористов понятны. Высшие российские руководители, во-первых, стремились и по-прежнему стремятся максимально упростить идентификацию террористов, не утруждая себя сложными терминологическими занятиями (чтобы рядовому гражданину было понятно).

Во-вторых, такое отождествление – результат информационной кампании времен первой чеченской, когда некоторые восторженные журналисты и политологи из Европы рассматривали Масхадова и Дудаева как «борцов за свободу и национальную независимость». Отсюда и жесткое противопоставление таким оценкам. Да бандиты они, а никакие не борцы!

Наверное, отождествление терроризма и криминальной деятельности массовым сознанием не может вызывать каких-либо возражений. Для рядового гражданина нет существенной разницы между насилием подъездного грабителя и насилием поборников «свободы маленького горского народа». С обывательской точки зрения мотивация самого факта насилия – вопрос, не имеющий никакого практического значения. Иное дело – оценки руководителей государства.

Сведение терроризма к банальному бандитизму диктуется на первый взгляд благородной целью – принизить мотивацию организаторов и исполнителей терактов, лишить их действия морального оправдания. При этом российские политики и чиновники фактически воспроизводят недопустимые для их ранга обывательские представления о том, что убивать, захватывать заложников и шантажировать государство могут только «нехорошие парни», то есть бандиты, в то время как политиками могут быть исключительно облаченные в дорогие костюмы благообразные джентльмены.

Однако при таком подходе игнорируется фундаментальный для любого уважающего себя государства принцип: любые действия, направленные против единства и целостности страны, недопустимы как таковые. То есть бороться необходимо не только с набором криминальных методов, применяемых врагом, а с контуром его политических и идеологических целей.

Между тем российской власти и в 2004 году, и сегодня противостояли не безыдейные «гопники» или «щипачи», а сторонники определенного идейно-политического проекта (сепаратистского, а затем исламистского). Бесланский теракт стал последним масштабным знаковым терактом для чеченских национал-сепаратистов, сторонников отделения Чечни от России и создания самостоятельного государства (сочетающего в себе элементы светского образования с дозированным «инструментальным» использованием элементов исламской республики).

Начиная с 2004 года на Северном Кавказе в идеологии антигосударственной борьбы (и терроризме, как инструменте для реализации этой идеологии) идеи создания отдельной нации-государства не востребованы. На их место пришли лозунги радикального исламизма.

Сторонники этого выбора называют себя защитниками «чистого ислама» или салафитами (от арабского «салафа» – изначальное, то есть поборниками первозданного ислама времен Пророка). Это принципиально изменило характер угроз в проблемном российском регионе. Теперь уже не только Чечня рассматривается как территория войны с Российским государством и даже не весь Кавказ.

Радикальные исламисты видят свои цели гораздо шире. В этом плане показательны заявления бывшего «президента» сепаратистской Чечни Докку Умарова о ликвидации «Чеченской республики Ичкерия», превращении ее в один из «вилайетов» Кавказского эмирата, а также объявлении «вне закона┘ названия, которыми неверные разделяют мусульман┘ этнические, территориально-колониальные зоны под названием «Северокавказские республики┘»

Ему вторит нынешний глава так называемой «службы информации Эмирата Кавказ» Мовлади Удугов: «У этого исламского государства пока отсутствуют границы. Говорить о том, что мы хотим сегодня на территории этих нескольких республик Северного Кавказа построить какой-то анклав, неправильно».

Таким образом, исламизация Северного Кавказа видится идеологами так называемого «Эмирата» только как предварительная цель. Демонстрациями этого «нового лица» северокавказского терроризма была явлена нам в ходе нападения боевиков на Нальчик 13 октября 2005 года, серии терактов и нападений в Дагестане (самый яркий пример в этом ряду – восьмимесячная контртеррористическая операция в Унцукульском районе республики 2007–2008 годов) покушения на президента Ингушетии, актах с использованием смертников в Чечне.

Сегодняшние террористы на Кавказе – это хорошо организованные сети, не имеющие единого ЦК или вертикали, мобильные и поэтому непредсказуемые. При этом их идеологи имеют в отличие от многих местных чиновников свою программу действий.

В этом смысле совершенно прав видный российский исламовед Алексей Малашенко, когда говорит, что адепты радикального ислама «поступают в соответствии с собственной логикой, чувствуя за собой если не поддержку, то симпатию значительной части общества. Они прекрасно умеют пользоваться лозунгами социальной справедливости, критиковать коррупцию, жуликоватость официального духовенства. И все это подавать в ясной и понятной религиозной оболочке».

Таким образом, мы можем констатировать, что за пять лет, прошедших после Беслана, северокавказские террористы и экстремисты усовершенствовали свою стратегию и тактику, извлекли определенные уроки из своей прошлой борьбы. Потерпев неудачу в привлечении на свою сторону «цивилизованного Запада» (где методы захватов школ и кинотеатров с удержанием сотен заложников вызвали лишь массовое разочарование в «ичкерийском деле»), они переориентировались на идеи и практику «глобального джихада» (с противопоставлением себя не только России, но и США с Израилем), применяя точечные удары.

Бойцы спецназа сосредоточились у входа в школу. Фото из книги «Крепче стали»

Это уже не массовые онлайн представления, как Дубровка или та же средняя школа в Беслане. Это акции смертников, нападения, запугивание местного населения вместе с идеологической обработкой колеблющихся. И такая обработка тем более успешна, чем более высок уровень коррупции, некомпетентности властей и неэффективности правоохранительных структур. Этому успеху экстремистов помогает и непонимание нынешней угрозы российской властью.

К сожалению, победная риторика, замалчивание неприятных эпизодов и наказание «стрелочников» (зачастую косвенным образом без публичных разбирательств) заслонили для Кремля и извлечение уроков из бесланской трагедии, и грамотный анализ новых северокавказских угроз. И в этой связи сегодняшний девятый вал террористической активности и очевидная растерянность властей и правоохранительных структур – это определенная плата за нежелание сделать бесстрастный профессиональный анализ российской кавказской политики.

Однако трагедия Беслана прошла не только мимо власти. Многократно отечественные и зарубежные журналисты предлагали красивые метафоры, «трагедия Беслана – это 11 сентября для России», «бесланская школа для россиян – это аналог Всемирного торгового центра».

Однако в реальности ни Беслан, ни предшествовавшие ему Буденновск, Кизляр и Хасавюрт, ни новогодний штурм Грозного пятнадцатилетней давности, ни новые теракты против Юнус-бека Евкурова или РОВД в Назрани не стали точкой отсчета нового подхода наших сограждан к «северокавказскому вызову». Происходящее там начиная с 1991 года, с одной стороны, стало по умолчанию считаться «полной безнадегой», а с другой стороны – далекой войной, не имеющей отношения к рядовому российскому обывателю.

Ни одна из существующих в России политических сил не смогла идеологически «освоить» кавказскую проблему. Для правящей партии Северный Кавказ давно уже стал неиссякаемым источником для политического пиара, для либералов – это полигон «попранных прав человека», а для коммунистов – доказательство того, что не надо было разваливать Советский Союз.

Для тех же, кто позиционирует себя как патриоты, вообще не характерно единство взглядов. Здесь позиции оформляются в широком диапазоне – от страусиного изоляционизма с лозунгами «бросить этот бандитский анклав, окружить колючей проволокой» до призывов к применению направленного ядерного взрыва (как вариант, к проведению депортации). Про адекватность подобных «практических рекомендаций» и вовсе не хочется говорить. При таком подходе к северокавказской проблеме рассчитывать на отношение к Беслану как ко «второму 11 сентября» не приходится.

Между тем без полноценного включения общества успех в противодействии терроризму невозможен. Терроризм не сможет быть эффективным, если политические силы, использующие его как инструмент, будут лишены моральной легитимности. Можно вводить сотни новых КТО, но «мнение народное» переломает лучшие силовые структуры. Поэтому для лишения врагов государства моральной легитимности сил одной власти недостаточно.

Однако для получения реальной общественной поддержки (которая делает жесткую и даже жестокую антитеррористическую борьбу власти легитимной) сама держава должна выглядеть, как бы это мягче сказать, более пристойно. Только в этом случае недовольные пойдут вместе с властью против террористов, а не будут рассматривать их как «меньшее зло». Национальный интерес в государстве должен быть выше конъюнктурного пиара (когда ради популярности можно пренебречь реальными оценками ситуации в проблемном регионе).

Во-вторых, терроризм нужно сделать политически и экономически нерациональным. В этой связи население Северного Кавказа должно ощутить выгоду от поддержки и защиты России. Если они этого не увидят (а, напротив, увидят нарушение российских же законов и местной, и федеральной властью), то их симпатии вполне рационально будут на стороне как минимум оппонентов власти.

И здесь самое главное условие. Любая антитеррористическая работа должны быть в первую очередь заботой о стране, а не о сохранении выгодных отдельным личностям административно-бюрократических позиций.