Сергей Колесанов Мальчик из провинции
Его полное имя Рафаэль Санти (если уж совсем точно, то Рафаэлло Санцио). Хотя с именами живописцев тогда особенно не церемонились. Имеет привычку ходить не переодевшись, измазанный краской, значит, Мазаччо. Откуда взялся? Из Перуджи? Значит, Перуджино. Так они и вошли в историю, наспех переименованные. Рафаэлю тоже вначале пытались прилепить в виде клички название его родного города - Урбино. Но собственное имя, легкое и естественное, как невольный вскрик в любовных объятиях, прижилось лучше.
Отец Рафаэля, Джованни Санти, был, как и многие "возрожденцы", крепким универсалом: художник, поэт, архитектор, церемониймейстер┘ Но сын сразу же сосредоточился на одном.
Не секрет, что великие творцы чаще всего происходят от родителей, которые на том же поприще "не достигли, но посягали". Интересно другое. Например, мучил герр Леопольд своего ребенка упражнениями - получился Моцарт. Синьор Джованни ничем не мучил (хочешь - рисуй, не хочешь - не надо), а все равно получился Рафаэль. О чем это говорит? Неизвестно...
Страстный интерес ребенка к живописи к тому же при явных способностях позволял надеяться на успех, и, когда Рафаэль подрос, его отправили на учебу к знаменитому Пьетро Вануччи по прозвищу Перуджино, о котором мы тут уже упомянули. И учеба пошла хорошо. "Вот это, сразу видно, работа маэстро Перуджино! Прелестно! Как - не Перуджино?.. Его ученик? А очень похоже┘ Способный мальчик!" Но способный мальчик стал так стремительно набирать силу, что, когда 21 года от роду он отправился во Флоренцию искать там свое собственное "живописное" счастье, учитель остался позади не только в географическом смысле.
Город мечты
Очень хотелось удивить Флоренцию, где уже вовсю гремела слава Леонардо из города Винчи и флорентийца Микеланджело.
С собой молодой художник привез несколько довольно симпатичных "Мадонн". Особенно удалась одна: очень милая, на фоне весеннего пейзажа с тоненьким деревцем. Она и младенец тихо углубились в книгу, очевидно, заинтересовавшись картинкой (впрочем, извините за бестактность, конечно же, текстом!). А еще была композиция "Обручение Марии". С этим сюжетом в свое время работал и Перуджино, однако сравнение с картиной ученика явно не в пользу учителя.
На фоне вполне современной Рафаэлю купольной постройки, изображенной с великолепным архитектурным чутьем, старичок священник сочетает браком Иосифа и Марию. Согласно легенде, претендентов на руку и сердце Марии было несколько. Поэтому для разрешения конфликта они договорились положить с вечера в храме каждый по сухому пруту, и наутро один из прутьев, тот, что был оставлен Иосифом, расцвел. И вот, смиренно приняв божественное указание, неудачливые женихи соучаствуют в церемонии, и только один из них с досадой ломает свой нерасцветший прут о колено. Все происходит в такой счастливой, упоительной тишине, что, кажется, слышно, как соприкасаются складки одежды и звенит под нагретыми сводами храма струящийся воздух.
Флоренция - столица Тосканы, области в центральной Италии, - была в то же время и неформальной столицей итальянской художественной жизни. "О, Флоренция, Флоренция!.." - означало то же самое, что знаменитое чеховское "В Москву, в Москву!.." В условиях постоянных политических потрясений, в череде сменяющих друг друга то гражданских, то межгосударственных войн упрямые флорентийцы строили и перестраивали свой город, писали картины, книги┘ И на каком уровне!
Город его мечты встретил Рафаэля более чем благосклонно. Но флорентийские знатоки, к сожалению, почти не заметили той небольшой разницы между ним и учителем, которой он так гордился. Второй Перуджино - совсем не так уж плохо, с этим можно было жить, и даже весьма обеспеченно, но смириться было нельзя. И тут на помощь молодому художнику пришло одно жизненно важное свойство, которое многим людям отчасти заменяет талант, а талантливым позволяет добиться максимальных успехов. Самообучаемость.
Невидимая академия
Вокруг тем временем происходило сотворение мира, который потом стали называть Высоким Возрождением. Эпоха эта была короткой, но запечатлелась надолго. Все возникало ошеломляюще быстро и неожиданно. Леонардо взял заказ на портрет молодой банкирши, и у него получилась "Мона Лиза"; Микеланджело принялся спасать мраморную глыбу, безнадежно, казалось, испорченную корявыми руками предшественника, и она превратилась в "Давида"┘
Рафаэль понимал, что ни одна по-настоящему грандиозная творческая задача ему еще не по плечу. Надо было всерьез осваивать анатомию, теорию перспективы, законы цвета и пластики, композицию┘ За четыре года бешеной флорентийской жизни он прошел необыкновенный путь совершенствования, окончив никому не видимую, но лучшую в мире академию, которую сам себе создал. И это не отрываясь от непрерывно сыпавшихся на него заказов.
Его мадонны поражают разнообразием и совершенством. Они стоят, сидят, лежат на траве, играют с младенцами Иисусом и Иоанном, о чем-то шепчутся с ними или просто в задумчивости молчат. И каждая из них полна такой прелести, какой не найти ни в одной, пусть даже самой совершенной натурщице, а можно только собрать по капле из множества источников.
Разумеется, писать приходилось не только мадонн, но и другие сюжеты. К примеру, одна аристократка из Перуджи заказала ему картину на смерть сына, убитого в результате того, что мы теперь называем "разборкой". Сначала этот молодой человек при поддержке единомышленников ворвался на свадьбу к своему политическому оппоненту и перерезал там всех, кого успел. Но успел, очевидно, не всех, потому что уцелевшие, собравшись с духом, совершили через какое-то время акт возмездия и бросили не в меру горячего аристократа остывать на ступенях собора. Несчастная мать заранее предчувствовала развязку, но повлиять на ход событий никак не могла. Когда все уже было кончено, она принялась искать художника, который бы смог вложить все ее горе в картину. Очень хорошую картину, такую, чтобы было видно и на небесах. Может быть, тогда Пречистая Дева найдет средство облегчить ее страдания, и, главное, может быть, она там как-то заступится за сына?
Обыкновенный заказ, ничего особенного. Рафаэль, как полагалось, поднял коллизию до евангельских высот и написал "Положение во гроб". Несут мертвого Христа - кто в скорби, кто в отчаянии, кто с деловым видом. А с Богоматерью просто не знают, что делать, потому что она вся превратилась в сплошную боль┘
Да, "когда б вы знали, из какого сора"┘ Но мы чаще всего не знаем, да и какое нам дело.
Покорение Рима
Рим, относительно урегулировав государственные проблемы, ринулся догонять и перегонять Флоренцию по части интеллектуального и эстетического потенциала. Настало "время собирать камни", и Папа Юлий II, отстранившись (насколько это вообще было возможно) от политических и военных баталий, энергично занялся созиданием. "Ваше святейшество, я могу порекомендовать одного молодого, но очень хорошего живописца", - обратился к нему архитектор Браманте, начавший в это время строить собор Святого Петра. Можно было добавить "земляка и дальнего родственника", но это, разумеется, к делу не касалось.
Живопись Рафаэля Папе понравилась. И сам он понравился: не льстит, не унижается, но и не заносчив, во всем чувствует меру.
Надо было срочно расписывать небольшие залы на втором этаже обновленного ватиканского дворца (так называемые станцы), и этим уже занималась группа известных художников - лучших из тех, кого можно было подключить к делу (Микеланджело был в это время занят на другом объекте, а с Леонардо Папа как-то не сумел сговориться). Получил свою стенку и Рафаэль в станце делла Сеньятура. Сейчас, по прошествии полутысячи лет, трудно с полной уверенностью сказать, для чего она, эта станца, предназначалась: то ли для папской библиотеки, то ли для кабинета, то ли для церковного суда.
Работа над фресками шла по общей, подробно разработанной программе, под девизом "Vero, Bene, Bello", то есть "Истина, Добро, Красота". Папа регулярно интересовался ходом работ, проявляя при этом вкус и доброжелательность. И вдруг разразился скандал.
Папа в очередной раз посмотрел, что сделано у Рафаэля, потом у других. Все почтительно ждали поощрений и замечаний. Больше, конечно, поощрений. Старый Папа обычно умел скрывать свои чувства, но он так долго и мучительно двигался по жизни к своему папству, что нервы его были на пределе.
- Сбить! - внезапно закричал он. - Немедленно сбить всю эту мерзость, которую они здесь наваляли!
И, обернувшись к Рафаэлю:
- А ты работай, мой мальчик. Ты один знаешь, как это все надо делать.
Потом Папа немного успокоился, и кое-что все же не сбили, оставили.
Вот он, Юлий II, на рафаэлевском портрете, суровый, усталый старик, который хорошо знает, как мало этот мир изменяется к лучшему, несмотря на все наши, даже титанические, усилия. А вот друг Рафаэля, интеллектуал, писатель Бальдассаре Кастильоне. Эти два изображения никогда не висели рядом, но, поставленные вместе, они - старый и молодой - словно парный портрет двух поколений начала XVI века. Посмотришь - а они, оказывается, не хуже нас знали, что у каждого века есть свое лучезарное "начало" и свои катастрофы.
Но взглянем лучше на фрески.
Что есть истина?
В том, первом зале, где разразился скандал, Рафаэль еще успевал все делать своими руками. А в росписях остальных то и дело пробивается добросовестное усердие учеников и помощников.
Первая фреска - так называемая "Диспута". Идет компетентный спор, диспут о том, как надо толковать текст Священного Писания. На земле по обе стороны алтаря кого только нет! Отцы Церкви, папы чуть ли не всех времен, священнослужители┘ Вот в монашеской одежде поэт Данте, чью "Божественную комедию" некоторые современники считали документальным подтверждением его путешествия в загробный мир, и потому шарахались от него на улице. А вот забредший сюда без приглашения архитектор Браманте, тот самый, что "устроил" Рафаэля в Ватикан. За это, значит, его - на фреску. Ах, нет, простите: вон на заднем плане строится по его проекту собор Святого Петра - символ всей Католической Церкви, значит, Браманте здесь на полных правах.
Стоит в толпе и Савонарола, который в конце XV века хотел быть пророком в своем отечестве, а отечество этого никак не хотело, и потому Папа Александр VI велел Савонаролу сжечь. Папа этот принадлежал к славной фамилии Борджиа, при упоминании которой шевелятся от ужаса листы исторических хроник. Но просвещенные флорентийцы не послушались Папу, и, чтобы не подвергать Савонаролу жестоким мучениям, они его сначала повесили, а уж только потом сожгли. И вот он теперь, реабилитированный, стоит как ни в чем не бывало.
А в небе над ними - Святая Троица, апостолы, пророки, святые, ангелы. И оттуда нисходит на диспутантов умиротворяющее сияние божественной истины.
Следующая фреска еще более знаменитая - "Афинская школа", на которой изображено собрание античных философов и ученых. Далеко не все они жили в одно время, многих разделяют столетия. Но все они современники по мысли, по истине, то есть поистине современники. Здесь тоже спорят: Платон указывает на небо, а Аристотель - его ученик, ставший непримиримым противником, - на землю. И за каждым своя неисчерпаемая правота. Десятки фигур стремительно идут на зрителя, стоят, сидят, а Диоген вообще лежит на ступеньках - ему везде хорошо! Столкновение философий, судеб, характеров. В ХХ веке на репродукциях "Афинской школы" азбуке мизансцены и монтажа училось не одно поколение кинематографистов.
Мадонна из далекого монастыря
Сначала умер Папа Юлий II, потом Браманте. Новый Папа, Лев Х, исполненный безграничной верой в возможности Рафаэля, навалил на него все, что только можно придумать: от строительства собора Святого Петра - до эскизов дверных ручек. А Рафаэль и не собирался отказываться, брался за все. Приходилось только больше и больше передоверять работу ученикам и помощникам, оставляя себе общее руководство.
И лишь Ее ничья чужая рука не коснулась. Когда он во всей этой круговерти Ее написал? Бог знает.
Заказ на "Мадонну" поступил из монастыря Святого Сикста в Пьяченце, на севере Италии. Там строили новую церковь, и понадобился алтарный образ. Многие почему-то считают, что "Сикстинская мадонна" создана Рафаэлем за год до смерти. И в самом деле, трудно поверить в то, что у человека могут быть еще какие-то дела на этой земле после такого творения. А иные, наоборот, утверждают, что художник написал Ее, когда ему едва минуло тридцать лет.
Кто послужил моделью? Рафаэль - за редкими исключениями - никогда не воспроизводил в мадоннах натурщиц (подходящих просто не было, да и быть не могло). В этих случаях он, по его словам, руководствовался какой-то особой, интуитивно постигаемой идеей.
Что-то говорили о некой его римской знакомой, с которой он написал так называемую "Донну Велату" - "Даму под покрывалом": у этой "дамы" якобы просматривается сходство с "Сикстинской мадонной". Но даже имени ее никто не знает. Были у безмятежно открытого (как всем казалось) Рафаэля свои тайны, к которым никому не пробиться.
На картине те двое, что внизу, - это святой Сикст и святая Варвара, жестоко замученные на заре христианства. Они-то вполне заслужили, чтобы явилась им Богоматерь. Заодно приглашают и нас.
Для восприятия такой живописи нельзя экономить время. Надо дождаться, когда она заговорит с тобой на том особом языке, с которого нет перевода. И тогда станет понятно, зачем она вообще существует, и, может быть, откроется то, ради чего существуем мы.
В XVIII веке монастырь продал Ее саксонскому курфюрсту Августу III для Дрезденской галереи, где Она благополучно пробыла до самого конца Второй мировой войны.
Когда бомбы американских "союзников" в пыль и щебень разбили Дрезден только за то, что он должен был неминуемо оказаться в нашей оккупационной зоне, Ее в городе уже не было. Вместе с другими коллекционными полотнами Ее наспех затолкали в сырой тоннель, где все равно Ей грозила гибель, хотя и не такая быстрая, как от бомбежки. Советские саперы нашли ее там.
Десять лет Она хранилась в Москве. Прежде чем отправить отреставрированные картины обратно в Германию, лучшую часть Дрезденского собрания выставили для осмотра, и летом 1955 года очереди в Москве стояли не за хлебом единым.
С этого и началась наша та самая знаменитая "оттепель", которую каждый потом истолковывал по-своему.
Страстная пятница
Рафаэль был прост и приветлив со всеми без исключения, всегда в добром расположении духа, которое легко передавалось другим. Около него постоянно находилось множество людей: кто - по работе, кто - поговорить, кто - просто побыть рядом.
Когда мастера не стало, сплотившиеся вокруг него художники, которым так нравилось быть вместе и вместе работать, снова сделались завистливы, мелочны и не нужны друг другу.
Он умер тридцати семи лет, тоже в Страстную пятницу, когда и родился. Неведомая болезнь сожгла его за неделю. Одни видели причину в изматывающей работе, другие - в какой-то инфекции, якобы подхваченной им во время археологических раскопок┘ Но все это домыслы. Никто ничего не знает.
Рассказывают, что он успел позвать свою возлюбленную, дочь сиенского булочника, Форнарину и в ее горячих объятиях испытал последние мгновения земного счастья. Кому не нравится эта легенда, может выбрать другую, поблагонравнее. Только не забывайте, что Рим все же изначально языческий город и его великие развалины должны, наверное, внушать людям какой-то особый взгляд на жизнь, смерть, войну и чуму┘
Хотя это все порой так быстро сменяет друг друга, что некогда и опомниться.
