Дьякон Андрей
Честертон выражает позицию морального большинства, которое часто лишается права голоса.
Фото 1914 года. Источник: en.wikipedia.org
Гилберт Кийт Честертон пришел в мою жизнь не тогда, когда я был атеистом. То есть детективы Честертона я читал еще подростком, но отчего их героя, Брауна, честертоновского Шерлока Холмса, называют «отцом», не понимал.
Позже, в университетско-неофитские годы, я читал эссе Честертона, как Штирлиц шифровки из Центра. Нет, наоборот – как в Центре читали закодированные подпольщиками объявления в немецких газетах: с радостью «посвященного» узнавая библейские аллюзии и ненавязчивые упоминания о Творце.
А уже в семинарии, а значит, в 86-м, до меня дошел самиздатский машинописный Честертон.
И это была та истина, которую, по слову Высоцкого, «передают изустно». Честертон исцелил меня, защитил от невроза. Советский верующий постоянно находился в состоянии самозащиты. Он чувствовал, что защищается даже от самого себя, от своего собственного былого неверия, от прежних жизненных привычек. Порой он переживал свою веру истерически – «вопреки всем и всему!».
И вдруг на пути у советского верующего встает толстый и абсолютно спокойный христианин, который сверху вниз смотрит на всех Берлиозов. Человек, который знает, во что он верит и почему, и знает цену тому, во что он не верит.
Сам Честертон считал, что его вера авантюрна и романтична. Для Англии это, наверное, так. Но, с точки зрения советского неофита, его вера дышала нормой, здравостью. Мы тут были альпинистами и экстремалами: «расформированное поколенье, мы в одиночку к истине бредем» (Андрей Вознесенский). А вера Честертона – это английский сад, давно и любовно растимый. Были в этом саду дивные садовники и века назад, и вчера. Есть они сегодня, а потому и завтра вот эта древняя буковая аллея приведет к по-прежнему заросшему, но отнюдь не вонючему пруду.
Честертон показывает, что вера – это норма. Для московского метро 80-х его пассажир, едущий в нем на всенощную, анормален. А в мире Честертона ты узнаешь, что на самом деле вера – это нормально. И это даже не набор творческих антиномий в духе Павла Флоренского.
Христианство знает о своих абсурдах. Честертон же позволяет понять, что даже абсурд в христианстве уместен, потому что он осмыслен, радостен и человечен.
Митрополит Вениамин (Федченков) вспоминал о предреволюционных годах. Его младшая сестра училась в женской гимназии, когда он уже был ректором Петроградской семинарии. И однажды сестра ему сказала: «Помоги мне, пожалуйста. Наш преподаватель по биологии все твердит, что мы от обезьяны произошли. Но что ему ответить? Я ведь сердцем чувствую, что это не так, а аргументов не хватает». Отец Вениамин пошел в семинарскую библиотеку и взял толстенный справочник на эту тему. Это была очень ученая книжка, библиография за последние 30 лет, включающая в себя описания всех статей и книг с научной критикой дарвинизма, изданных в европейских научных журналах.
Этот том он передал сестре, чтобы та сама читала и искала ответы на свои вопросы. Через несколько месяцев он зашел в ее комнату и увидел, что книга лежит в дальнем углу и под толстым слоем пыли. На вопрос «Ты ее читала?», он конечно, получил отрицательный ответ. Тогда он попытался забрать книгу, но сестра отказала ему и в этом. Свой отказ вернуть книгу, которую и не собирается читать, девушка объяснила так: «Сама-то я знаю, что меня создал Господь. Но вот если какой дарвинист будет меня задирать – я дам ему по голове именно этой книжкой! Она у меня тут просто лежит – а у меня на сердце от того спокойно».
В советские времена книги Честертона были такой же психотерапией. Человеку трудно всегда быть в меньшинстве. А с толстым, разумным, уверенным Честертоном мир твоей веры (о котором ты и сам еще слишком хорошо помнил правду – как ты ее вымучивал в себе, как ее создавал, растил, порой даже фантазировал) становился надежнее.
В вере советских людей было много слез и гнева. А Честертон мог добавить в нее остроумия. Это очень важное качество. Потому что в нашей церковной жизни катастрофически не хватает этого самого остроумия, включающего в себя самоиронию. А у Честертона все это есть. И хотя любимая мною Наталья Леонидовна Трауберг, известный переводчик Честертона, говорила в связи с его книгами об отчаянии, про себя могу сказать: я полюбил Честертона не в отчаянии и не от отчаяния.
Сегодня здесь недоумевали: почему на презентацию полного собрания сочинений Честертона пришло так много народа? Но ведь это вполне понятно. Мне кажется, что популярность Честертона в нашей стране с каждым десятилетием будет лишь возрастать. Прежде всего по той причине, что он нормален. Тогда как про наш мир все реже становится возможным сказать то же самое.
Я думаю, что Честертон выражает позицию морального большинства, которое тем не менее часто лишается права голоса. И в СМИ, и при определении политических приоритетов. Сегодня нам навязывается новая идеология политкорректности, которая предполагает, что христианин может говорить, только стоя на коленях и все время каясь перед всеми. В таком мире Честертон позволяет сохранить ясную ориентацию – во всех смыслах этого слова. Мне кажется, мы доживем до такого времени, когда Честертон снова будет подпольным писателем и мы снова будем читать его под одеялами и под подушками, втайне пересказывать друг другу какие-то его сюжеты и аргументы. Честертону было не привыкать находиться в меньшинстве, как, например, католику в протестантской стране. Читателям Честертона не привыкать плыть против течения.
 Алек Гиннесс в роли отца Брауна – самого известного персонажа Честертона. Кадр из фильма «Отец Браун» 1954 года |
Так католик Честертон или нет? В его книгах я не встречал ничего специфически католического с точки зрения догматики. Но сводится ли вероисповедание только к перечню тех или иных догматов? Есть ведь и иные нормы и влияния. Вот, например, в истории европейского как народного, так и «высокого» католичества в Западной Европе игровой и визионерский моменты присутствовали в большей степени, нежели в православии. От ультрареалистических испанских распятий XVI века прямой путь лежит к фильму Мэла Гибсона «Страсти Христовы». От европейского церковно-народного театра – дорога к отцу Брауну. Не думаю, что какой-нибудь православный современник Честертона мог бы сделать священника персонажем детективных рассказов, встроить в детектив элементы богословия, да еще и с таким чувством юмора. У нас, конечно, тоже были «христианские детективы», но они были предельно серьезными. Например, «Преступление и наказание».
Там, где игра, – там ненавязчивость. Раз детектив, значит, недидактический разговор, причем о том, что выше всего, а значит, и дидактичнее всего – о вере. Но разговор не ex catedra, а «без пиджаков» (в смысле – «без рясы»). Вот этой интонации разговора на равных, а не проповеди «сверху вниз» так не хватает русской церковной жизни.
Может быть, потому, что Англия – родина масонства, она раз за разом преподносит нам примеры удивительной проповеднической маскировки┘ Совсем вроде продвинутый человек, и язык у него, и манера держаться вполне светские и современные┘ И вдруг там, где никто уже не ожидал от него отхода от генеральной линии Либеральной партии, он вдруг проговаривается о своем благоговейном отношении к Евангелию, причем понятому вполне традиционно┘
Напомню, что Джоан Роулинг по завершении саги о Гарри Поттере призналась, что она католичка и с самого начала знала, что концовка всей ее эпопеи будет евангельской. Однако Роулинг сказала, что она специально прятала это, «чтобы не отпугнуть детей».
Вот он, «дивный новый мир», в котором писатель-христианин должен прятать свои убеждения, а его коллега может гордо демонстрировать свою ненависть к христианству, и пресса будет в восторге от его сказок и интервью.
Пока православная общественность воевала с «Гарри Поттером» (на мой взгляд, совершенно незаслуженно), мы не заметили действительного врага. Это сказочная трилогия Филиппа Пулмана – «Северное сияние», «Чудесный нож» и «Янтарный телескоп». Ее уже начали экранизировать, первый фильм называется «Золотой компас». На последней странице его эпопеи дети-герои прощаются, расходятся по своим мирам и подводят итог своего 13-летнего жизненного пути: «Главного мы добились – Царство Небесное уничтожено». На вопрос девочки «Что же делать дальше?» мальчик отвечает: «Будем строить Небесную Республику».
К сожалению, у меня нет знакомых в литературных кругах Англии, иначе я непременно попросил бы их выяснить, читал ли Филипп Пулман журнал «Воинствующий безбожник» за июль 1924 года. Это был первый номер «Безбожника». В нем была опубликована статья Николая Ивановича Бухарина, в которой он пишет следующее: «Русский пролетариат сшиб, как известно, корону царя. И не только корону, но и голову. Немецкий ≈ свалил корону с Вильгельма, но голова, к сожалению, осталась. Австрийский рабочий добрался до короны, не добрался до головы, но король сам испугался и от испуга умер. Недавно греки сшибли еще одну корону. Словом, на земле на этот счет не приходится сомневаться: рискованное дело носить это украшение. Не совсем так обстоит дело на небе... Международные боги... еще очень сильны... Так дальше жить нельзя! Пора добраться и до небесных корон, взять на учет кое-что на небе. Для этого нужно прежде всего начать с выпуска противобожественных прокламаций, с этого начинается великая революция. Правда, у богов есть своя армия и даже, говорят, полиция: архистратиги разные, Георгии Победоносцы и прочие георгиевские кавалеры. В аду у них настоящий военно-полевой суд, охранка и застенок. Но чего же нам-то бояться? Не видали мы, что ли, этаких зверей и у нас на земле? Так вот, товарищи, мы предъявляем наши требования: отмена самодержавия на небесах... выселение богов из храмов и перевод в подвалы (злостных ≈ в концентрационные лагеря); передача главных богов, как виновников всех несчастий, суду пролетарского ревтрибунала».
Что это – присвоение идей или сходство головных мутаций? Я же, пытаясь подражать честертоновской трезвости, в ответ на столь пылкое богоборчество скажу: ребята, пафос вашего «кампфа» показывает, что вы отнюдь не атеисты. С миражами так не борются. Так ненавидят давних и реальных знакомых, когда-то уже преданных. Между таким атеизмом и сатанизмом нет преград. Что уже давно установил научный симпозиум на Патриарших в составе товарищей Берлиоза, Бездомного и одного знатного иностранца┘
