Александр Строев "А здесь пачулями пахнет", "Отойди, любезный, от тебя курицей пахнет", "Кто это здесь курит отвратительные сигары┘", "Дрянной ваш ресторан с музыкой, скатерти пахнут мылом", "Везде клопы, смрад, сырость, нравственная нечистота┘", "От кого это селедкой пахнет?" - наперебой возмущаются персонажи "Вишневого сада". После Франции Раневская чувствует себя чужой в родном имении, которое ей суждено потерять; Петя Трофимов предъявляет счет всему обществу, а Гаев - лакею Яше. Запах еды приравнивается к запаху парфюмерии, они в принципе не неприятны, но для Гаева абсолютно непереносимы. Они - незримое, но оттого еще более явное свидетельство постоянного присутствия наглого слуги. Публично указать другому на его запах, как это делает Гаев, значит поставить его на место, установить иерархию отношений, выразить неприязнь. Запах маркирует границу - социальную или национальную, идеологическую или психологическую. Он показывает, что человек перенесся в чужую среду, в иной мир, в другое пространство или время. Запахи пробуждают самые сильные воспоминания, мгновенно возвращают в прошлое. Если зрение напрямую связано с сознанием, то обоняние - с подсознанием, с ночной, потаенной стороной души. Не случайно "дух" в русском языке означает и "запах", и "душа". При этом человек редко воспринимает собственный запах, даже сильный: "свое дерьмо не пахнет", в прямом и переносном смысле. Воняет всегда чужой. Крестьянин - смерд: тот, кто смердит. "Чу, русским духом пахнет", - восклицает Баба-яга: согласно интерпретации В.Я. Проппа, это мертвая, слепая колдунья почуяла живого. Когда про человека говорят "от него землей пахнет", это значит, что он близок к смерти.
Если история и социология запахов давно уже стала отдельным предметом исследований, начиная с основополагающего труда Алена Корбена, то к географии запахов ученые обратились лишь в последние годы. Французские этнологи изучают повседневные ароматы далеких, экзотических стран; особое внимание они уделяют запахам своих городов и провинций. Конечно, не остаются без внимания описания путешествий. Нельзя не согласиться с утверждением Поля Клаваля, что до Х╡Х в. в путевых дневниках, заметках, письмах и мемуарах запахи упоминаются крайне редко: человек ориентируется в пространстве с помощью зрения, а слух и обоняние играют вспомогательную роль. Люди рассказывают сперва о том, что они видели во время поездки, затем - о том, что чувствовали. Восприятие запахов редко бывает нейтральным (привычное не замечают), оно сливается с оценкой пространства, людей, событий. Зачастую описание ароматов или вони свидетельствует не о чутье автора, а о его настроениях, переживаниях или даже о его круге чтения.
"Русский дух"
Иностранные путешественники ХV╡-ХV╡╡ вв. описывают Московию так же, как прочие северные страны, где все жители крепкие и здоровые. "Что касается Московской области и пограничных с нею, то здесь вообще воздух свежий и здоровый┘ здесь мало слышали об эпидемических заболеваниях или моровых поветриях", - утверждает Адам Олеарий ("Описание путешествия в Московию", 1630-1640-е гг.). Позже, в Х╡Х в., чужеземцы больше обращают внимание на грязь и дурные запахи, которые нередко служат доказательством варварства и отсталости страны. Обычно грязь бросается в глаза при пересечении границы, потом зрение и обоняние притупляются. "У нас свиньи живут лучше", - пишет в ХV╡╡ в., предвосхищая Фонвизина, голландец Николаас Витсен, оскорбленный нищетой и грязью прибалтийской деревни. Однако люди там здоровые и рослые, прибавляет он. Дорога, а тем более граница вызывают повышенное чувство беспокойства, и грязь воспринимается острее: придорожная "корчма, как обычно, была грязной и закопченной, щели полны черных тараканов". Напротив, запах благовоний в рассказе Витсена возникает не на окраине, а в центре, в столице, во время приемов и торжественных обрядов, православных и мусульманских. У главного персидского купца в Москве "сразу принесли ценные горящие благовония в серебряной конфорке и по табачной бутыли на каждых двух человек". Перед въездом царя в Кремль "обкурили ладаном и благословили лестницы и площадь в монастыре, по которым он должен был пройти", а во время службы вновь кадили ладаном.
Запах страха и запах дьявола
Как мы видим, иностранцы упоминают запахи крайне редко, и с этой точки зрения воспоминания англичанина Джерома Горсея - исключение, подтверждающее правило. Горсей рисует апокалиптическую картину правления Ивана Грозного: настал час божьей мести, пишет он. Царь окружен волхвами и магами, он деспот, дьявол во плоти. Страна превращена в юдоль плача, царство страха. Противники царя, татары, "сатанинское отродье", творят то же, что и он. Разгромив Новгород, Иван Грозный переселил туда жителей других земель: "Это было новой казнью, так как многие умерли от чумы, зараженные воздухом города, в который они попали". А татарское войско подожгло Москву, и в этом свирепом огне сгорели и задохнулись от дыма несколько тысяч мужчин, женщин, детей. "Улицы города, церкви, погреба и подвалы были до того забиты умершими и задохнувшимися, что долго потом ни один человек не мог пройти из-за отравленного воздуха и смрада". Татарские послы живут в грязи и вони: к мурзам "была приставлена стража, караулившая их в темных комнатах; лучшей пищей для них было вонючее лошадиное мясо и вода, не давали им ни хлеба, ни пива, ни постелей". Московия уподобляется древнему Риму, Иван Грозный - Гелиогабалу. Царь возрождает нечто вроде гладиаторских поединков, выпуская против медведя чернецов с копьями. Зверь "учуял монаха по его жирной одежде, он с яростью набросился на него, поймал и раздробил ему голову, разорвал тело, живот, ноги и руки, как кот мышь, растерзал в клочья его платье, пока не дошел до его мяса, крови и костей". Страх обращает крещеный мир в животный, где жертву находят "по чутью". Иван Грозный поручает Горсею доставить в Лондон послание королеве Елизавете. Опасения англичанина еще усиливаются, когда в Лифляндии его арестуют на границе как шпиона: "всякие гады ползали по моей постели и по столу, куры и петухи клевали их на полу и в жбанах с молоком, что было для меня страшным зрелищем, не говоря уж о грязи, которая не могла мне причинить особого вреда, страх за свою судьбу заставил не обращать на все это внимания". Разумеется, именно страх за свою судьбу заставил Горсея подсознательно фиксировать отталкивающие мелочи и ужасаться тараканам. Горсей благополучно добрался через Гамбург в Англию, "открыл свою баклагу с водкою, вынул и просушил как мог, опрыскал духами царские письма и инструкции; однако королева услышала запах водки, когда я передал их Ее Величеству; и когда я объяснил ей причину, то она выразила мне свое удовольствие". Британец вернулся на родину, и аромат духов вытесняет, хоть и не побеждает полностью, "дикарские" запахи московитов, которые подтверждают подлинность его грамот. Следующее путешествие в Россию Горсей совершает уже в качестве официального посланника: его страх полностью исчезает, а вместе с ним исчезают и запахи.
В мемуарах Горсея смрад не случайно связан с демоническими мотивами. Смрад - отличительный признак черта: образ распадающейся плоти свидетельствует о дьявольских обманах и превращениях. Эта тема часто возникает и в демонологической литературе, и в художественной прозе, и в путешествиях. В пародийной сказке Жака Казота "Красавица по воле случая" (опубл. 1776) цыганка, мечтая омолодиться, залезает в навозную кучу и твердит дьявольское заклятье: "То, что смердит, счастье сулит".
Отметим, что в "Братьях Карамазовых" Достоевского традиционная ситуация перевертывается: Смердяков связан со злом, но черт является Ивану, а не ему; его же мать, юродивая Елизавета Смердящая, безгрешна. По канону, от святого после кончины должно исходить благоухание, а старец Зосима вскоре после смерти пропах, от чего и разразился скандал.
Столичное зловоние
В своих сочинениях Руссо, "женевский гражданин", противопоставлял городскому зловонию уединение на лоне природы, ароматы сада и огорода. Описание Парижа в "Исповеди" ("Я представлял себе город, столь же прекрасный, сколь обширный, самого внушительного вида, с великолепными улицами, мраморными и золотыми дворцами. Войдя в город через предместье Сен-Марсо, я увидал только узкие зловонные улицы, безобразные темные дома, картину грязи и бедности┘") вызвало многочисленные подражания и породило целую традицию. Луи-Себастьян Мерсье в "Картинах Парижа" (1781-1784) описывает столицу как центр наук, искусств, вкуса - и одновременно как зловонную тюрьму, средоточие порока и мерзостей. Воздух города отравлен: ручьи мочи, горы нечистот, вредные производства создают угрозу для жизни; животные бежали бы оттуда, будь их воля, а люди привыкли. В Париже ночные горшки выплескивают из окон прямо на улицу, люди мочатся на стены домов; но и в Версале не лучше. Даже в королевском парке зловоние, а в боковых аллеях нечистоты. Колбасник колет и опаливает свиней под окнами министров, чад стоит несусветный. На городских улицах гниют сточные воды и валяются дохлые кошки
Именно такую картину воспроизводит Д. И. Фонвизин, поклонник Руссо (хотя "Исповедь" он, возможно, прочитал уже после поездки). Свои письма из Франции (1777-1778) он адресовал сестре и П.И. Панину. Приехал он лечить жену от солитера - и вылечил, но чувствовал себя за границей неуютно, с литераторами общался мало и был обижен их невниманием; с другой стороны, дипломатический ранг, хотя и невысокий (писатель служил в Коллегии иностранных дел), усиливал патриотизм, понуждая критически оценивать все увиденное. "При въeздe в город [Ландо] ошибла нас мeрзкая вонь, так что нe могли мы уж никак усомниться, что приeхали во Францию. Словом, о чистоте не имеют здесь никакого понятия - все изволят лить из окон на улицу, и кто не хочет задохнуться, тот, конечно, окна не отворяет"; "надлежит зажать нос, въезжая в Лион, точно так же, как и во всякий французский город" (к сестре; Монпелье, 20 ноября (1 декабря) 1777 г.). Фонвизин постоянно твердит о грязи, оскорбляющей человеческие чувства, дважды повторяет рассказ о том, как в Лионе опаливали свинью: "Господа французы изволили убить себе свинью - и нашли место опалить ее на самой середине улицы! Смрад, нечистота и толпа праздных людей, смотрящих на сию операцию, принудили меня взять другую дорогу. Не видав еще Парижа, не знаю, меньше ли в нем страждет обоняние, но виденные мной во Франции города находятся в рассуждении чистоты в прежалком состоянии" (к П.И. Панину; Монпелье, 22 ноября (3 декабря) 1777 г.). Став персонажами Фонвизина, французы под его пером стремительно оскотиниваются: "Правду сказатъ, народ здешний с природы весьма скотиноват", "эдаких козлов я и не слыхивал┘ как скоро заблеют хором, то [жена] и уши затыкает" (к сестре, 31 декабря 1777 г. (11 января 1778 г.). Упоминая полицию, которая, как "невидимый дух" (скрытая отсылка к "Хромому бесу" Лесажа), все видит и слышит, он желает полицмейстеру "лучшего обоняния, ибо на скотном дворе у нашего доброго помещика [то бишь у Скотинина] чистоты гораздо больше, чем перед самыми дворцами французских королей" (Аахен, 18 (29) сентября 1778 г.). Особо отметим, что последнее письмо отправлено уже из Германии: из предосторожности наш дипломат пишет все это, покинув пределы Франции.
Позднее, в путешествии по Италии, дурные запахи продолжают преследовать Фонвизина, свидетельствуя о скуке, плохом самочувствии и ностальгии: "Верона город многолюдный и, как все итальянские города, не провонялый, но прокислый. Везде пахнет прокислою капустою. С непривычки я много мучился, удерживаясь от рвоты. Вонь происходит от гнилого винограда, который держат в погребах; а погреба у всякого дома на улицу, и окна отворены" (к родным; Флоренция, 5 (16) октября 1784 г.). Итальянцы не капусту на зиму заготовляют, а вино делают, но описывается чужой и невыносимый запах с помощью привычных русских реалий.
Нос русскогo путешественника
Хотя письма Фонвизина к Панину литературно отшлифованы, а часть из них написана с использованием французских источников ("приметил я вообще", помечает Денис Иванович и перелагает сочинение Шарля Пино Дюкло), хотя о некоторых событиях он повествует с чужих слов или по газетам, все же обонянию его доверять можно. В отличие от него герой "Писем русского путешественника" - это одновременно и сам Карамзин, и чувствительный ироничный путешественник на манер Йорика из "Сентиментального путешествия по Франции и Италии" Лоренса Стерна. В Париже он ощущает себя как юный скиф Анахарсис, попавший в античную Грецию, подобно персонажам Вольтера (поэма "Россиянин в Париже") и романа аббата Бартелеми. Поэтому путешественник постоянно использует риторическое обращение к корреспондентам, условным "милым друзьям", подставляя читателей на собственное место: вы "увидите", "зажмете нос", "повеет на вас", "вы подошли" и т.д. Личное письмо превращается в путеводитель. Карамзин знает, что образованный путешественник должен тонко чувствовать и живо реагировать на все происходящее, воспринимать мир всеми органами чувств. Но при этом нельзя сказать, что чутье у него обострено: реальных запахов в "Письмах" немного. Они появляются в Германии и в Англии, во Франции же доминируют "идеологические" ароматы. Подлинные запахи - дурные: "Лишь только вышли мы на улицу, я должен был зажать себе нос от дурного запаха: здешние каналы наполнены всяческою нечистотою. Для чего бы их не чистить? Неужели нет у берлинцев обоняния?" Как и петербуржцу Фонвизину, Карамзину непривычна вонь каналов, что и понятно для обитателя Москвы, где каналов почти нет; остается предположить, что в ХV╡╡╡ в. петербургские каналы были довольно чисты. Возникает в этом отрывке и вторая тема, уже появлявшаяся и у Фонвизина, и у Мерсье, - тема привычки людей, чьи чувства извращены городской жизнью. В Англии беспокоит дым: "всюду видите дым земляных угольев, везде чувствуется их запах, который для меня весьма неприятен"; правда, при этом грязи в городе нет и тротуары удобные.
Приятный запах подчеркивает хорошее настроение путешественника, которого веселит мысль о том, что он пьет "рейнвейн" на берегу Рейна: потому и вино оказывается "очень хорошо и равно приятно для вкуса и обоняния". При осмотре госпиталя в Лионе рассказчик прославляет "святые добродетели", милосердие и сострадание, а посему в его восприятии царит "везде удивительная чистота, везде свежий воздух".
Описание парижских запахов построено на традиционном для путевых заметок приеме контраста. Париж - это столица "великолепия и волшебства", сказочный сад, чарующий путника, край любви, рай, страна блаженства, луга Юга, но одновременно ад, грязь и вонь подземного мира: "┘увидите тесные улицы, оскорбительное смешение богатства с нищетою; подле блестящей лавки ювелира кучу гнилых яблок и сельдей; везде грязь и даже кровь, текущую ручьями из мясных рядов, - зажмете нос и закроете глаза. Картина пышного города затмится в ваших мыслях, и вам покажется, что из всех городов на свете через подземные трубы сливается в Париж нечистота и гадость. Ступите еще шаг, и вдруг повеет на вас благоухание счастливой Аравии или по крайней мере цветущих лугов Прованских: значит, что вы подошли к одной из тех лавок, в которых продаются духи и помада и которых здесь множество. Одним словом, что ни шаг, то новая атмосфера, то новые предметы роскоши, то самой отвратительной нечистоты - так что вы должны будете назвать Париж самым великолепным и самым гадким, самым благовонным и самым вонючим городом". И Карамзин делает примечание: "Потому что нигде не продают столько ароматических духов, как в Париже". Таким образом, естественные парижские запахи описываются как преувеличенно дурные, а искусственные - как чрезмерно приятные. Карамзин последовательно использует термины, связанные с восприятием и трансформацией образов: "увидите", "переменить┘ мнения", "картина┘ затмится в ваших мыслях", "вам покажется" и т.д. Реальность исчезает, подчиняясь одновременно и переживаниям сентиментального путешественника, и историческим аллюзиям. Карамзин подробно описывает грязь, делающую улицы опасными не только для костюма, но и для жизни путешественника, который принужден покидать тротуар, рискуя попасть под колеса фиакра - так погиб в Париже Турнфор, объездивший целый свет. Тема смерти подчеркивается описанием текущей ручьями крови; Жан Брейяр, сопоставляя этот отрывок с другими письмами, небезосновательно усматривает здесь скрытую отсылку к событиям Французской революции. Страшен именно революционный Париж, террор, свидетелем которого не был в 1790 г. путешественник, но о котором знает писатель Карамзин. Городская канализация предстает как метафора ада и одновременно мирового заговора сил зла: "из всех городов на свете через подземные трубы сливается в Париж нечистота и гадость"┘
Когда путешественник описывает Россию своим парижским знакомым, она превращается у него в блаженную страну вечной весны, а ее запах - в символ благоухания природы: "Березовые рощи зеленеют, за ними и дремучие леса, при громком гимне веселых птичек, одеваются листьями, и Зефир всюду разносит благоухание ароматной черемухи". Российские запахи - природные. Переехав в Лондон, путешественник с грустью вспоминает парижские ароматы, и Зефир становится уже символом цивилизации: "В ту же минуту явился Английский парихмахер, толстый флегматик, который изрезал мне щеки тупою бритвою, намазал голову салом и напудрил мукою┘ я уже не в Париже, где кисть искусного Ролета, подобно Зефиру, навевала на мою голову белейший ароматный иней. Нa мои жалобы: ты меня режешь, помада твоя пахнет салом, из пудры твоей хорошо только печь сухари, Англичанин отвечал с сердцем: "I don,t understand you, я вас не разумею!" А в Париже даже в банях, называемых русскими, посетителя натирают ароматическими эссенциями.
