Охранная грамота от Всеволода Мейерхольда

Это произошло тридцать лет назад. Вроде мы договорились о моем переходе в "Правду". Михаил Васильевич Зимянин, главный редактор, просил зайти дня через два. И, когда я пришел, он откровенно признался: "У тебя с дедом не все ясно". Меня не взяли.

По тем временам это было клеймом неполноценности. У меня в голове не укладывалось какое-либо подозрение. Казалось, жизнь деда я знал. Что же он сделал, чтобы почти столетие спустя бросить на меня тень?

Опасные связи

Мой дед, Владимир Иванович Островский, родился в Москве в январе 1869 года. Его отец, мой прадед, Иван Францевич Островский - журналист и литератор, - имел четырех детей. Володя - старший. Ему повезло с теткой (по матери) Клеманс Карловной Бланше, богатой француженкой. На ее деньги он учился в Швейцарии и Германии. В Цюрихе слушал лекции Георгия Плеханова и Павла Аксельрода. До революции многие ездили за знаниями в Европу. Будущий нарком просвещения Анатолий Луначарский вместе с дедом овладевал философией и общественными науками в Цюрихском университете, где они познакомились. Дед был уже женат на выпускнице Щепкинского театрального училища Надежде Складовской (моей бабушке), в Берлине у них в 1898 году родился первенец - сын Александр. В Москву дед вернулся, начиненный марксизмом и убежденный в том, что России необходимы социальные перемены.

Конечно, Владимир Иванович участвовал в революционном движении, доставлял транспорты марксистской литературы из Харькова в Москву. Это было накануне 1905 года. Тогда же он был арестован, сидел в тюрьме, стал политически неблагонадежным, пораженным в правах (запрещалась служба в земстве), полиция установила за ним негласное наблюдение. За участие в студенческих волнениях последовал второй арест и опять тюрьма. В Первую мировую войну деда призвали из ополчения, на фронте он командовал ротой. В семнадцатом, когда полк восстал, деда избрали председателем полкового комитета, солдаты охраняли его от возможной расправы. Чем же он насолил советской власти?

За десять лет до Первой мировой дед поступил на сцену. На теткины деньги держал антрепризу, исколесил почти всю Россию, оставаясь, как тогда говорили, актером первого положения. После войны всю оставшуюся жизнь отдал театру, играл и ставил спектакли. В Херсоне или Николаеве познакомился с Всеволодом Мейерхольдом, работал под его началом в Москве в Театре революционной сатиры (Теревсат), затем в Театре Революции (ныне имени Маяковского). Этот человек сыграл в жизни деда особую роль.

Мейерхольд, с его невероятно болезненным самолюбием и внутренне очень ранимый, и бескомпромиссный дед, с его взрывным темпераментом, аналитическим умом и сложным характером, были близки по духу преданности искусству.

Но чем дальше уходила советская страна от Октябрьского переворота, тем опаснее для деда становилось его личное знакомство с Плехановым и Аксельродом. Наверное, дед это понимал. Во всяком случае, я от него никогда не слышал ни одного слова о них или о его учебе за границей. Между тем угроза возникла уже в начале 20-х годов, когда в Париже вышла брошюра Аксельрода "О тактике социалистов в борьбе с большевизмом", а в "Социалистическом вестнике" (апрель и май 1921 года) это же письмо Павла Борисовича Мартову появилось на русском языке. Оно было пронизано мыслями о "противодействии большевистскому варварству" и "большевистской контрреволюции", "изобличении перед всем миром лжи и лицемерия советских диктаторов". 21 июня 1921 года Ленин напишет своему секретарю Л.Фотиевой: "Доставить все последние номера "Социалистического вестника" Мартова (особенно статью Аксельрода) в двух номерах (апрель, май)". Для этого издания в кабинете Ленина завели "особую обложку" и секретный ящик. Ленин как никто другой понимал, какой взрывной материал содержат публикации "Социалистического вестника".

Дед, конечно, об этом ничего не знал, но о своем прошлом помалкивал. Он расстался с Театром Революции в 1924 году, когда "крайне левый" Мейерхольд ушел оттуда. По словам людей, знавших мастера, этот страстный человек часто наносил несправедливые горькие обиды преданным друзьям и ученикам. Дружить с ним было непросто. С другой стороны, он очень любил хороших старых актеров, знал, как им приходилось тогда трудно, и был готов помочь любому. Стоит заметить, что рядом с этим "волшебником театра" педантов и близко не было. Их отторгала его активность, страстность в работе, легкость воображения, щедрость выдумки, удивительная жизнестойкость. Владимир Иванович не был ни педантом, ни занудой, был старше Мейерхольда на пять лет. Но могли ли они сойтись, не берусь судить.

По законам актерского товарищества

Мейерхольд, словно сейсмограф, ощущал политическую атмосферу тех лет (он был в партии с 1918 года), предчувствовал грядущие потрясения. Позади были процессы по "делу Промпартии", миновал тридцатый год со второй волной арестов бывших офицеров. Дядя Саша (сын деда), окончивший до революции Александровское юнкерское училище, бывший прапорщик, прослуживший в Красной Армии с 1918 по 1922 год, а затем работавший в Театре Революции администратором, вынужден был уехать в Хабаровск, где стал замначальника военно-театрального бюро при Доме Красной Армии. Дед тоже был прапорщиком запаса, но в тот год он гастролировал в Средней Азии с "Рабочим театром Самарканд-Ташкент". Очевидно, это обстоятельство и спасло деда от ареста.

В семейном архиве я нашел несколько пожелтевших от времени машинописных страничек, приоткрывших неожиданную для меня сторону закулисной жизни. В 1934-м деду исполнилось 65 лет, встал вопрос о пенсии. Уже девять лет как он не работал с Мейерхольдом, но именно мастер в силу актерского товарищества мог решить трудную для деда проблему. За несколько дней под ходатайством о персональной пенсии были собраны подписи тех, кого знала страна и кто давно знал деда. И вот первая запись:

"Биографические сведения должны быть подтверждены лицами, знавшими т. Островского с 1891 года и дальше. Я знаю т. Островского давно, как выдающегося общественника, а с первых же дней Октябрьской революции т. Островский сразу пошел нога в ногу с нами. Считаю, что т. Островский весьма стоит того, чтобы иметь персональную пенсию.
29.V. 1934. Народный Артист Республики Вс. Мейерхольд".

"Вполне присоединяюсь к мнению моих товарищей и нахожу, что такой активный художник-актер, каким является т. Островский, в его года давно уже должен получать персональную пенсию. Народная Артистка Республики А.Яблочкина".

Как я понял, видимо, Мейерхольд о революционных заслугах деда не знал, а Владимир Иванович о них не распространялся. Но точно известно, что он ни разу не обращался к Анатолию Луначарскому, хотя имел с ним добрые отношения. Дед вообще щепетильно относился к помощи. Моя мама как-то осталась без работы. Дед привел ее в Камерный театр, к своему другу Александру Таирову. Шли конкурсные прослушивания. Мама танцевала, что-то читала и даже пела. В таировском театре актер умел все. Александр Яковлевич, сидевший в партере, обернулся к деду.

- Можно и взять, - сказал он.

- Не надо, - как отрубил Владимир Иванович.

"Знаю много лет В.И. Островского, всемерно поддерживаю его справедливое ходатайство. А.Таиров".

"В.И. Островского знаю с 1909 г. как хорошего актера-художника и культурнейшего энергичного общественного работника. По его инициативе был создан в 1909 г. первый в России "Союз сценических деятелей". В создании же союза Рабис он принимал самое активное участие. Считаю, что т. Островский вполне достоин персональной пенсии". Заслуж. артист Республики Л.Прозоровский".

Среди еще десятка подписей - известные нам: Дм. Орлов, Мих. Ленин, М.Блюменталь-Тамарина. Я мог только гордиться дедом. Персональную пенсию ему дали, 200 рублей.

Спасительная бумага

Но не прошло и двух лет, как случилось страшное. В одной из гастрольных поездок по Дальнему Востоку арестовали дядю Сашу. О рассказанном им анекдоте донес его же товарищ - артист из Москвы. Я знаю фамилию этого человека. Судьбе было угодно свести меня с его сыном в одной школе и работать в одном колхозе в годы войны. Я никогда об этом никому не говорил. Дед стал отцом "врага народа". Он надломился в замкнулся. Никто не заходил к нему в гости, молчал телефон. Тишина воцарилась в его комнате. Через полгода бабушка получила извещение о кончине ее любимого Сашеньки в лагерном госпитале.

И вновь актерское братство подставило деду свое плечо. Похоже, изобретательный Мейерхольд вновь инициировал представление на деда, но теперь к званию Героя Труда. Бумага эта ушла "наверх", к ней приложили все собранные тремя годами ранее подписи. Это был смелый поступок в условиях травли мастера, когда оставалось полгода до закрытия ГосТИМа (Государственного театра имени Мейерхольда), а в камерах на Лубянке уже сидели первые маршалы. Истерия разоблачения "врагов" охватывала все больше людей. Однако пока бумага ходила по инстанциям, она оставалась слабым, но спасительным средством. В просьбе, конечно, отказали, но деда не тронули.

А ему еще предстояло узнать (летом 1939 года), что Мейерхольд - "враг народа". Еще в январе 1938 года ликвидировали его театр как "чуждый советскому искусству", приказ об этом опубликовала "Правда", а теперь в ордере на арест значилось: "изобличается как троцкист и подозрителен по шпионажу в пользу японской разведки". Напомню, что в 1923 году спектакль "Земля дыбом" помогал оформить лично Троцкий, выделивший театру военную амуницию, прожектора, мотоцикл, полевые телефоны, походную кухню, пулемет. К тому же директором Театра Революции была любимая младшая сестра Троцкого Ольга Давыдовна Каменева (жена Л.Б. Каменева).

Мейерхольда расстреляют 2 февраля 1940 года (в один день с Мих. Кольцовым). И подпись мастера, его слова в пользу деда, хранившиеся у нас дома, станут не менее опасными, нежели подшивка "Правды", которую собирал дед с 1924 года. Это, между прочим, тоже запрещалось. Но Владимир Иванович был верен принципам. Он ничего не сжег. Подшивками газет я впоследствии растапливал "буржуйку" в промерзшей квартире зимой 1941-1942 годов. Дед наотрез отказался эвакуироваться из осажденной Москвы. Не верил, что столицу могут сдать, и оказался прав. На следующую осень, когда он уже не вставал с постели, президиум Мособласткома Рабис просил Наркомат соцобеспечения увеличить деду пенсию. То была запоздалая мера, но все же в военное время человека поддержали. Ему добавили 100 рублей. В январе 1943-го деда не стало.

* * *

Я всматриваюсь в фотографию деда последних лет и понимаю: его драма была трагичнее и глубже личного горя. То, о чем мечтал студент Островский в Швейцарии, не сбылось у него на Родине. Лекции Георгия Плеханова вместе с бесцензурной марксистской литературой остались невостребованными. Революционный романтизм, вера в торжество справедливости обернулись мифом, нереализованными надеждами юности. Ему было трудно умирать, и больше всего он переживал за меня. Он не видел моего будущего и не представлял, как оно сложится.

И вот прошло более полувека. Накануне 131-й годовщины со дня рождения деда я получил напоминание о нем. Театр имени Маяковского издал уникальную энциклопедию "Весь театр за 75 лет", на 696 страницах которой упомянуты все актеры и сотрудники за всю историю театра. Деда представили по сыгранным ролям без указания дат жизни. Их не нашли. Но в этом увесистом томе нет ни слова о моем дяде, Александре Островском. Друзья деда, оберегая его в страшном тридцать седьмом, постарались убрать все упоминания о сыне.

И все-таки тень прошлого достала и меня.