Джордж Микеш Из книги «Как быть иностранцем».
В Англии все наоборот
По воскресеньям в Европе даже самый бедный человек надевает свой лучший костюм, старается выглядеть пореспектабельнее, жизнь в стране становится веселой и радостной. В Англии же даже самый богатый пэр или автомобильный магнат напяливает в этот день какие-то причудливые лохмотья, не бреется, а пейзаж становится каким-то унылым и блеклым. В Европе говорить о погоде не принято. В Англии же, если вы не будете повторять по меньшей мере раз двести в день «Прекрасный день, не правда ли?», вас сочтут не вполне вменяемым. В Европе воскресные газеты выходят в понедельник. В Англии, стране экзотических обычаев, они выходят по воскресеньям. В Европе вилкой пользуются как совком. В Англии же ее переворачивают и на покатой стороне пытаются удержать еду, в том числе и зеленый горошек.
В европейском автобусе, когда он подъезжает к остановке по требованию, кондуктор звонит в звонок, если хочет, чтобы автобус не останавливался; в Англии вы звоните, если хотите, чтобы автобус остановился. В Европе о бездомных кошках судят в зависимости от их личных качеств, – одних любят, других лишь уважают; в Англии же их всех безоглядно боготворят, как в Древнем Египте. В Европе любят хорошо поесть; в Англии предпочитают хорошо себя вести за столом.
В Европе публичные ораторы учатся говорить бегло и гладко; в Англии они кончают специальные курсы по заиканию. В Европе образованные люди любят процитировать Аристотеля, Горация, Монтеня и вообще блеснуть эрудицией; в Англии эрудицией блещут лишь самые необразованные люди; греческих же и латинских авторов цитируют исключительно те, кто никогда их не читал.
В Европе нет ни одной страны, большой или маленькой, которая хотя бы раз не заявила, что превосходит все прочие страны; в Англии, напротив, в борьбе с этими опасными идеями во все времена велись героические войны, и при этом никогда не говорилось, кто на самом деле высшая раса. Европейцы обидчивы и раздражительны, англичане же все воспринимают с отменным чувством юмора; на вас они обидятся лишь в том случае, если вы скажете им, что чувство юмора у них напрочь отсутствует. Население европейских стран состоит из небольшого числа преступников, из небольшого числа честных людей, остальные же – нечто среднее; в Англии есть небольшой процент преступников, все же остальные – люди честные. С другой стороны, в Европе вам либо скажут правду, либо соврут; в Англии вам вряд ли скажут неправду, при этом ни у одного здравомыслящего человека не повернется язык сказать правду.
Многие европейцы считают, что жизнь – это игра; англичане же убеждены: игра – это крикет.
Душа и подтекст
У иностранцев есть душа; у англичан она отсутствует.
В Европе есть люди, и их немало, которые вдруг, безо всякой видимой причины, начинают тяжело вздыхать, тосковать, страдать и с грустным видом взирать на небо. Это и есть душа.
Худший вид души – это великая славянская душа. Страдающие от нее – обычно очень глубокие мыслители. Они могут говорить такие, например, вещи: «Иногда я так весел, а иногда так грустен. Вы можете объяснить почему?» (И не пытайтесь.) Или они могут сказать: «Я такой таинственный... Мне иногда ужасно хочется перенестись куда-нибудь совсем в другое место». (Только не говорите: «Как я вас понимаю».) Или: «Когда я ночью забрел в лес и прыгаю с дерева на дерево, жизнь кажется мне такой странной!»
Все это очень глубоко и непостижимо. Душа есть душа, иначе не скажешь.
У англичан души нет. Вместо души у них подтекст.
Если европейский юноша хочет объясниться в любви, он становится перед девушкой на колени, говорит ей, что она самое прелестное, самое обворожительное существо на свете, что в ней есть что-то такое, что отличает еще лишь несколько сот тысяч других женщин, и что жизни без нее он себе совершенно не представляет. Чтобы доказать, что слов на ветер он не бросает, юноша иногда тут же, на месте стреляется. Таково самое заурядное, повторяющееся изо дня в день объяснение в любви в темпераментных европейских странах. В Англии же молодой человек хлопает свою возлюбленную пониже спины и вполголоса роняет: «Я вообще-то против тебя ничего не имею». Если же он обезумел от страсти, то может добавить: «Ты мне как бы нравишься».
Если он собирается на этой девушке жениться, то говорит: «Ну, что скажешь?..» Если же он хочет сделать ей неприличное предложение, то процедит: «Слушай, как насчет...»
Как быть грубым
В Европе быть грубым просто. Надо кричать что есть мочи и называть людей именами домашних животных.
Если же вы хотите оскорбить человека по-настоящему, то можете придумать про него несколько забавных историй. В Будапеште, к примеру, когда одна весьма невзрачная актриса вступила в нудистский клуб, более молодые и хорошенькие нудистки стали всюду рассказывать, что в клуб ее приняли лишь на том условии, что она наденет на лицо фиговый листок.
В Англии грубят совершенно иначе. Если кто-то рассказывает вам совершенно неправдоподобную историю, в Европе вы воскликнете: «Вы лжец, сударь! Бессовестный лжец!» В Англии же как ни в чем не бывало вы скажете: «В самом деле?» Или: «Довольно странная история, вам не кажется?»
Когда несколько лет назад, зная по-английски не более десяти слов, я предложил свои услуги в качестве переводчика, мой работодатель (а вернее, «работонедатель») совершенно спокойно заметил:
– Боюсь, ваш английский язык несколько необычен.
Если перевести его замечание, скажем, на французский язык, это бы означало: «Жан, спусти этого типа с лестницы»!
В прошлом веке, когда нерадивый подданный имел несчастье не угодить турецкому султану или русскому царю, ему без лишних слов отрубали голову. Однако когда то же самое происходило в Англии, монарх заявлял: «Мы не в восторге», и даже теперь, спустя столетие, весь британский народ необычайно гордится тем, как была резка, делая это заявление, их королева.
Непотребно грубыми выражениями в Англии считаются: «Боюсь, что...», «Если не...», «И тем не менее...», «Как странно...» и «Вы, конечно, простите, но...»
Бывает, правда, что и в Англии можно услышать замечания вроде: «Шел бы ты отсюда!» Или: «Заткни пасть!» Или: «Грязная свинья!» и так дальше. Однако эти восклицания крайне неанглийские и являются следствием иноязычного влияния, восходящего еще к нашествию датчан.
Национальная страсть
Стояние в очередях – национальная страсть этого в целом бесстрастного народа. Впрочем, англичане этой своей страсти стесняются и отрицают, что ужасно любят стоять в очередях.
В Европе, когда к остановке подъезжает автобус, пассажиры, расталкивая друг друга, бросаются в него со всех ног; большинству после продолжительной, кровопролитной схватки удается втиснуться и уехать; те же немногие, кому повезло больше, уезжают не в автобусе, а в роскошном черном лимузине «скорой помощи». Англичанин, даже если на остановке, кроме него, никого нет, встает в очередь и терпеливо ждет.
Перед кинотеатрами красуются объявления: «Занимайте очередь за билетами стоимостью 4 шиллинга 6 пенсов», «Занимайте очередь за билетами стоимостью 9 шиллингов 3 пенса» и т.д. В тех кинотеатрах, где таких объявлений нет, дела обычно идут неважно.
По выходным англичанин занимает очередь на автобус, едет в Ричмонд, становится в очередь, чтобы сесть на прогулочный катер, затем стоит в очереди, чтобы выпить чаю, затем, чтобы съесть мороженое, затем еще несколько раз стоит в очередях – просто так, из чистого любопытства, затем вновь занимает очередь на автобус, отчего счастлив безмерно.
Многие англичане по вечерам стоят в очереди даже у себя дома и очень огорчаются, когда дети, по очереди почистив зубы, ложатся спать.
Из книги «Шекспир и я». Вы написали роман...
Вы написали роман? Имейте в виду: прежде чем публиковать, его сначала взвесят – не в переносном, а в самом что ни на есть прямом смысле – на весах, и если обнаружится недовес (то есть роман не в 75 000 слов, а короче), то его публиковать не станут. Не станут и читать, если он будет слишком длинным. Почему? Да потому, что платные библиотеки, выдающие книги на дом, не покупают ни слишком коротких, ни слишком длинных романов. Короткий роман плох тем, что не успеет библиотекарь оглянуться, как читатель проглотит роман залпом и придет опять его тормошить: нет ли еще чего-нибудь новенького? Длинные романы не покупаются библиотеками по причине их дороговизны. Литературоведы в наши дни много спорят о том, что влияет на форму современного романа. Спорят они бурно, но напрасно. Им и невдомек, что форму современного романа определяет библиотека; ведь с точки зрения издателя библиотека – посредник, снабжающий духовной пищей читателей. Эмилия Бронте, как известно, долго не могла найти издателя для своего «Грозового перевала». Сегодня она вообще его бы не нашла. В романе меньше чем 75 000 слов. Если бы в одно из наших современных издательств вдруг вошел бы молодой автор и принес бы «Николаса Никльби», его бы попросту засмеяли. Слишком длинно. Да и «Рождественскую песнь» отвергли бы. Слишком коротко. Правда, работай Диккенс в нынешние времена, он бы явно изменил тактику. Он бы сразу понял, как надо писать, чтобы им остались довольны библиотеки. Художник не может работать без вдохновения, а ничто так не способствует работе, как хороший аванс.
Чтобы написать хороший роман, надо быть, как говорится, «прирожденным рассказчиком». Когда-то вполне хватало репутации знатока человеческой психологии, но сейчас этого мало. Прирожденный рассказчик – это прежде всего мастер фабулы. Большинство читателей волнует один вопрос: «А что дальше?» Чем неожиданней и изощренней фабула, тем выше спрос на книгу. В последнее время в английской и американской прозе фабула все чаще и чаще отождествляется с насилием. Английские романисты, например, за год убивают больше – гораздо больше, – чем английские уголовники, а, согласно данным журнала «Вэрайити», в американских радиопостановках погибает в среднем 46 человек в неделю. Передо мной на столе собрание рассказов Сомерсета Моэма – больше сотни рассказов в трех томах. Моэм, безусловно, «прирожденный рассказчик» и хорошо изучил своего читателя. Примерно две трети его рассказов про убийства, самоубийства и прочие прелести. Но убийства преобладают! Думаю, что похожим образом обстоит дело и с современным англоязычным романом.
Резня, которую затеяли на страницах своих романов и рассказов английские и американские авторы, вызывает у меня немало возражений. Во-первых, это неправдоподобно. Не все среди нас убийцы. Мне не раз приходилось встречаться с людьми, которые никогда и никого не убивали. Десятый год я живу в нашем районе, и за это время в нем не случилось ни одного убийства, – во всяком случае, мне про это ничего не известно. Что и говорить, люди смертны. Одни умирают на склоне лет, другие в середине жизненного пути, третьи – в самом его начале. Романист, изображающий жизнь, должен уметь изображать и смерть. Но не всякая смерть насильственная. Об этом, увы, нередко забывают писатели в Англии и США. Люди погибают от насилия гораздо реже, чем им представляется. Спору нет, насилие делает нашу унылую будничную жизнь богаче событиями, содержательнее, красочней, и романисты, конечно же, вправе помечтать о богатой событиями (насилием) действительности. Но все равно нельзя забывать, что долг писателя – изображать жизнь, какой она есть, а не такой, какой, по их представлениям, она должна быть.
Мое второе возражение весьма субъективного свойства. Лично у меня литература насилия вызывает скуку. Да и вообще убийство – в жизни или на страницах романа – трусливая уловка, бегство от проблем. Человеческие страсти, любовь, ревность, скупость – все это интригует, завораживает своей непредсказуемостью. Насилие удручает пошлой одномерностью. Предположим, герою вашего романа до зарезу нужно 137 фунтов 10 шиллингов и 3 пенса. Читатель весь внимание: ему, как ни странно, требуется та же сумма – и даже чуть больше. Собственно говоря, одна из насущнейших проблем наших дней как раз и заключается в том, как раздобыть эти самые 137 фунтов 10 шиллингов и 3 пенса и даже чуть побольше. Что же делает ваш герой? Он идет и убивает старика – владельца авторемонтной мастерской и отбирает у него эту сумму. Как все это плоско! Читатель разочарован.
Тот, кто подумывает в наши дни о карьере романиста, должен четко представлять себе, о ком он собирается писать. В прошлом веке наши романисты-викторианцы писали обо всех подряд: о старых и молодых, о бедняках и богачах, о представителях самых разных классов и профессий. Мы живем в эпоху узкой специализации. Современный романист из всего многообразия жизненных явлений выбирает лишь малую часть и концентрирует свое внимание на нескольких эпизодах из жизни весьма ограниченного круга персонажей. Одни пишут об авиаконструкторах, другие исключительно о невротиках и психопатах, третьи выбирают в герои представителей вырождающейся земельной аристократии, четвертые рассказывают про журналистов, пятые про отставных государственных служащих, шестые про американских гангстеров, переехавших в Лондон. Кто-то уже предложил выдавать лицензии на право литературной эксплуатации того или иного класса, группы, прослойки, чтобы исключить конкуренцию и перебивание друг у друга хлеба. Принимаются заявки на описание жизнедеятельности бухгалтеров, а также мусорщиков из Челси. Вот вроде бы и все, что ускользнуло от внимания наших беллетристов.
Кроме того, если вы не хотите отстать от века, пишите о любви. Наш унылый, скучный, прозаический, расчетливый, неспокойный мир, если верить нашим писателям, состоит исключительно из пылких Ромео, думающих исключительно о своих нежных Джульеттах...
Советы молодым писателям
Хочу дать несколько полезных советов молодым писателям. Если вы всерьез подумываете о творческой карьере, имейте в виду, что писать легко. Пишут все. Даже среди профессиональных литераторов процент умеющих писать достаточно высок: 12,37 процента. Но при том, что пишут все, читают лишь очень немногие, и это ставит перед писателем сложную задачу. Вопреки тому, что у нас говорят об ответственности писателя перед обществом – если судить по деятельности очень многих наших литераторов, – ответственность эта не так уж и велика, писатель отнюдь не играет важную роль в формировании общественного мнения. Скорее наоборот: сплошь и рядом общественное мнение играет теперь важную роль в формировании писателя. Писать книги – отличное, спокойное занятие, придуманное специально для англичан, которые так любят уединение. Широкая публика не знает, чем занимается писатель, – и, заметим, знать не хочет.
В профессии литератора есть, пожалуй, один серьезный недостаток: приходится писать. Я смотрю на объемистые романы, многотомные собрания сочинений на моих книжных полках. Подумать только: авторы написали их сами, лично, от корки до корки. Но на это нужно время, а у современного писателя времени нет. Сейчас я вкратце перечислю основные домашние обязанности, выпадающие на долю писателя, и постараюсь объяснить начинающим авторам, как с ними побыстрее справиться.
Работа по дому (и как от нее избавиться)
Вы, наверное, не раз слышали от вашей жены, что, поскольку она неотлучно дежурит при грудном ребенке за исключением тех случаев, когда 1) она этого не делает и 2) ребенок на вашем попечении, было бы только справедливо, если бы вы а) приготовили завтрак, б) убрали квартиру, в) сходили в магазин, г) приготовили обед, д) накрыли на стол, е) вымыли посуду, ж) вытерли ее, з) выстирали пеленки, и) полчасика (не больше!) попели бы малышу, чтобы он уснул, к) рассказали бы сказку на сон грядущий его старшим братьям и сестрам, л) приготовили ужин, а затем соответственно вернулись бы к пунктам д, е, ж.
Мой совет молодым писателям: не отлынивайте, принимайтесь за дело с энтузиазмом, а затем потихоньку спускайте все на тормозах. Если вы сразу заявите бурный протест, жена вам скажет: в то время как она день-деньской не разгибает спины у кухонной плиты, вы сидите себе за письменным столом и смотрите в пространство. Жена поинтересуется, почему бы вам не убить сразу двух зайцев: например, можно готовить обед и одновременно смотреть в пространство.
Лично я избирал следующую тактику: 1) проявлял безграничное желание помочь, 2) работал старательно, но из рук вон плохо, 3) портил, ломал и разбивал вдребезги все, что ни попадалось мне под руку, 4) не упускал случая выразить восхищение сноровкой жены, 5) ненавязчиво, словно невзначай, рассказывал, какие в нашей стране замечательные домработницы. В результате в настоящее время я не делаю по дому и половины того, что мог бы делать без малейшего ущерба для своей творческой деятельности. Казалось бы, о чем еще можно мечтать? И все же у меня порой такое чувство, что если я кого и одурачил, то самого себя. Меня теперь все время мучает совесть. В свое время я имел неосторожность уступить роль несчастной жертвы домашнего очага своей жене, и теперь на все мои предложения помочь она кротко улыбается и отрицательно качает головой. Мне ее очень жаль, но кто пожалеет меня? Где те блаженные времена, когда я в любой момент мог бросить осточертевшую рукопись под предлогом того, что пора мыть посуду или чистить картошку? Теперь же вместо романтики кухонных дерзаний ≈ унылая каторга сочинительства.
Да послужит моя судьба уроком начинающим писателям!
Что может быть опаснее, чем полный успех, что может быть огорчительней, чем исполнение желаний!
Детектив
Детективы – вещь опасная. Они никого не научили хорошо убивать, но зато очень многим дали повод плохо писать. Свой первый детектив я прочитал уже совсем взрослым человеком. А всего я прочитал их с десяток. А потом заскучал и решил, что с меня хватит.
В молодости я избегал детективов по совершенно иной причине. Будучи большим снобом, я смотрел на них свысока. Я разгуливал по городу с книжкой в руках, которую я держал так, чтобы любой встречный мог прочитать на переплете фамилию автора: Марсель Пруст. Я бы предпочел удавиться, нежели быть пойманным за чтением детектива.
Моему снобизму был нанесен сильный удар, а безоблачный горизонт моих литературных пристрастий стал затягиваться тучами сомнений, когда я узнал, что мой отец (точнее сказать, отчим) обожает детективы. Он был (и есть) на редкость образованным человеком – боюсь, что мне в этом смысле никогда с ним не сравняться. Меня всегда восхищали его поистине энциклопедические познания, его фантастическая память, стремление к новым знаниям, умение ценить научную истину и прекрасное в жизни и искусстве. А потом выяснилось, что он обожает детективы. Он читал их не таясь и совершенно не боясь, что про это могут узнать окружающие. Он был (и остается по сей день) врачом, работая по тринадцать часов в день, с восьми утра до девяти вечера, по шесть дней в неделю. Он был бесконечно преданным медицине человеком, всегда готовым выслушать и помочь. И тем не менее как-то раз человек двадцать пациентов прождали его целый час, потому что он никак не мог оторваться от какой-то жуткой галиматьи в обложке канареечного цвета под названием «X.Y.Z.». Потом оказалось, что один из моих любимых писателей – последний, кого можно было в этом заподозрить, – тоже обожал детективы. Я был потрясен до глубины души, но и тогда не поддался искушению.
Прошло еще несколько лет, прежде чем я купил первый в своей жизни детективный роман (в зеленом бумажном переплете): я открывал его с бьющимся сердцем, ощущая себя школьником, пробравшимся на фильм для взрослых. Я был исполнен надежд, я трепетал. Мне предстояло вкусить запретный плод. Ну а потом наступило разочарование, которое обычно постигает всех, кому удается вкусить запретный плод.
Сколько копий было сломано в спорах о том, что такое детектив, хорошая это литература или плохая! На мой взгляд, детектив ни то и ни другое. Это вообще не литература. Я вовсе не хочу сказать, что детектив недотягивает до литературных стандартов – просто он имеет к литературе такое же отношение, как, например, лососина. Многие предпочитают лососину литературе, но из этого отнюдь не следует, что это явления одного порядка.
Можно ли, скажем, назвать снотворное или допинговое лекарство пищей? Вряд ли. Но почему? Мы ведь открываем рот, принимаем таблетку, проглатываем ее – словом, выполняем все действия, что и при приеме пищи. Тем не менее это внешнее сходство мало кого обманывает. Никто не перепутает лекарство с пищей. Но одно дело, когда снотворное попадает в наш организм через рот и усваивается пищеварительной системой, и другое, когда оно воздействует на наше зрение и усваивается сознанием. Детектив – это такое же лекарство: снотворное или допинг. К литературе он не имеет никакого отношения. Конечно, детектив очень похож на книгу. Такое внешнее сходство сбивает с толку. Кроме того, детективы продают в книжных магазинах, а не в аптеках (убежден, что детективы определенного рода надо отпускать только в аптеках и только по рецепту врача). Да и мы сами только вносим путаницу, держа детективы на книжной полке, а не в домашней аптечке.
На мой взгляд, разговоры о повествовательной манере, психологизме и стилистике детективов – пустая трата времени. Этими качествами детективы не обладают и обладать не должны. Разве мы говорим о стилистике аспирина или касторки, о психологизме кроссворда? Будем же честны и справедливы. Признаемся, что чтение детективов не имеет ничего общего с чтением литературы. Куда уместнее сравнить это с инъекцией морфия или стаканом виски.
Чтобы насладиться «Войной и миром», вам все равно придется прочитать этот роман. Но настанет время, когда детективы будут вводиться в организм подкожно и внутримышечно. Время это не за горами. Близок тот день и час, когда мы сможем выбирать для инъекции автора и название.
