Ольга Новикова О Великом Гала по-настоящему узнала в зоне «В» – так продолжали называть общежитское крыло университетской высотки, построенной зэками. Сутулый аспирант увел ее с вечеринки и ошеломил подробным рассказом о главном антисоветчике, который не сегодня-завтра получит Нобелевскую премию. Долгий был у них разговор. Еще до того, как поженились.
А после они, родители трехлетней дочки, вместе – по-детски безответственно – рисковали, согласившись спрятать часть архива известного в узких кругах диссидента, который учуял за собой слежку. Гала и ее муж знакомы с ним не были – общий друг передал на «Пушкинской» тяжеленную авоську с переплетенными в разноцветный ледерин ксерокопиями. (И такие были схроны...)
Главная книга Великого их перепахала. Сработал язык. «Уничтожение трудоохотливых крестьян...» «Трудоохотливые», а не расхожее «трудолюбивые». Одного слова правды хватило, чтобы дезавуировать привычный термин «раскулачивание». Да это же эвфемизм преступного террора... Ведь у обоих дедушки были трудоохотливые. И большевики погубили их. Одного в Вятской губернии, другого в Томской...
Целую десятилетку Гала прослужила в большом литературном издательстве. Где проблемы Великого как бы и не существовало. Дисциплинированные худлитовские авторы даже намеками не пытались перекликнуться с изгнанником. Лишь Мария Илларионовна поминала нобелевца недобрым словом. Говорила сердито, что ее Саша по сравнению с тезкой оказался дурачком, деревенским валенком. По ее выходило, что Александр Трифонович был тем дубом, которого забодал хитроумный бычок... Упрощала, конечно, как все вдовы.
...И вот, слава богу, дожили. Выполняется условие изгнанника: сначала в Россию должны вернуться его произведения. По подписке выпускают собрание сочинений. Скандального качества: на газетной бумаге, шрифт слишком мелкий, переплет разваливается. Кто-то же виноват? Говорили, что оплошал давний соратник Великого, которому были доверены издательские права в Союзе. Неумелый бизнесмен получился из многодетного диссидента. У рынка жесткие законы... Великие его отстранили – пришлось пренебречь дружбой ради дела. Он пил. Поехал в Прибалтику – и утонул в мелком море.
Ой! Галу тогда обожгло. Как жаль бедоношу... Не первая жертва... В конце шестидесятых машинистка Великого, одинокая сподвижница, повесилась после допроса в КГБ... Сберечь помощников не просто...
А через полтора года Гала попала в штат журнала под голубой обложкой. Когда на ее стол положили рукопись Великого, не поверила своим глазам. От благоговения вымыла руки, прежде чем вытащить листки из коричневого крафтового конверта. Сверху на нем было зачеркнутое «Многоуважаемому...». (Великий использовал присланную ему упаковку. Зэковская привычка экономить.) Во второй строчке – четкими письменными буквами название журнала. В третьей – полное имя зава в дательном падеже, подчеркнуто. Далее в скобках вкусное словцо «добавок» и дата – 26.3.96. И совсем внизу, под ровной черной линией, проведенной от руки, – первый инициал автора и его фамилия.
«Двухчастные рассказы» Гала три раза проштудировала с карандашом, хотя обычно после ознакомления с текстом ей хватало одного чтения. Скальпель, надрез – и хирург забывает обо всем. Он – в другом измерении. Так и у Галы было с ее работой. Волнение улетучилось с первой же прочитанной фразой: «Кто в тот год не голодал?..»
Безупречно отпечатанная рукопись – так, будто это сверстанные книжные страницы. Большие поля, крупный шрифт, ударения проставлены от руки и повторены на полях: каждое покоится внутри черной галочки. В конце восьмого листа и в начале девятого начерчен угол, в нем четкими письменными буковками не термин, а опять свое слово – «просвет». Чтобы не потерялся пробел между абзацами.
Ничего не знала Гала о том, как работать с Великим, но нюхом почуяла, что автор – педант. Уважаю! Пару опечаток, пропущенные запятые поправила не ручкой, а карандашом. Каждую свою стилистическую помету обдумала и на полях коротко обосновала. В общем, fecit quod potui... Сделала что смогла и передала секретарю Фонда. На следующий день несколько человек прямо с порога вместо «здрасьте»: «А вам уже Великий звонил!» Только села за стол – задребезжал телефон.
Слов Гала не запомнила. В голове остался негромкий, незвонкий голос, учительская интонация и смысл сказанного: он посылает ей подарок – изданного без купюр «Теленка» и рукопись с принятыми поправками. А орфография и пунктуация у него своя – корректорам отдал правила, пусть взглянет. «Спасибо. Мы с вами еще поработаем», – очень вдохновляюще прозвучало.
...Фонд Великого учредил литературную премию. Гала с мужем получили пригласительные билеты на церемонию. Честь. И лауреат выбран с большим вкусом. И речи все нестандартные. Фуршет на двух этажах в Библиотеке Русского Зарубежья. Верхняя Радищевская, напротив церкви Николая Чудотворца. В первую послепасхальную неделю. Народу много, но Великий сам подходит к избранным его женой. Парой слов перекидывается. Здороваясь с ним за руку, Гала перестаралась: мягкая щепотка, похожая на бессильную тряпочку, вдруг ожила и вырвалась из плена. Великий минуты две молча постоял у стенки, набираясь сил...
А муж там заскучал, и на будущий год ради чужого торжества не оторвался от возни над книгой о Высоцком в переделкинской богадельне. Жена Великого заметила и его отсутствие, и то, что зав тоже не явился. Тот-то жарился на берегу Красного моря и никак не мог прилететь, но все равно было посчитано неуважением, и следующие два года он инвитации не получал.
К тому времени работали так: все свои вопросы и предложения Гала сообщала жене Великого. Лично. Та либо сама появлялась в редакции, либо приглашала Галу: очень вежливо просила, по-дружески, зайти в их московский штаб. Мол, она не может отлучиться. И подробно, но совсем без рекламного нажима, рассказывала про каждодневную работу Фонда, который на гонорары за «Архипелаг» помогает бывшим и нынешним политзаключенным и еще много чего похвального делает...
Кто не захочет увидеть историческую квартиру, где в феврале 74-го (37-й, умноженный на два, повторенный) Великий собирался держаться в осаде... Идти недалеко: пересечь под землей Страстной бульвар и по поверхности через внутренние дворы вынырнуть в Козицком переулке. Широкая лестница, второй этаж, большая отремонтированная прихожая... Где тут вешалка, с которой Великий снял изношенный овчинный полушубок, когда за ним пришли? «Да вот же у вас приличная меховая куртка, надевайте!» – удивились гэбисты. Не понять им зэка.
Жаль, нет вешалки. Теперь тут европейский стиль... Несколько крупных шагов, и Гала в кабинете, где по телефону что-то четко требует жена Великого. Кивнув гостье, она скашивает большие карие глаза – показывает на стул рядом с собой.
На столе уже раскрыта папка с рукописью. Не терпится посмотреть. Гала листает страницу за страницей. Вся правка внесена красным – не пропустишь. Вот убрано третье «еще» в одном абзаце, а третье «уже» не тронуто... «Шля приветственные телеграммы» – оставлено без изменения. Смело... Карандашная запятая обведена чернилами – принято. Американский Президент был с большой буквы. Согласились понизить.
Вдруг красные пометы пошли гуще, в тексте появились вычеркивания, на полях – не только отдельные слова, но и целые строчки поверх карандаша. Будто рука автора легла на руку редактора... Угу, в том месте, где Великий приводит газетные отклики о себе. Несколько страниц высокого стиля... Цитаты, конечно, но ведь в переводе... И он сам их печатает... Редактируя, Гала тонкой линией подчеркнула повторы выспренных эпитетов, а совсем уж барабанную дробь и литавры убрала в деликатные квадратные скобки – купюры предложила сделать. Этическая цензура не во вред.
Кое-что приняли. Теперь, слава богу, мемуар не так неловко читать. Теперь «величественное видение» стало просто «масштабным». «Говорил с мощью и величием» вообще вычеркнуто. «Речь прекрасная» заменена на «необходимую». А гарвардская речь уже «вызвала гулкое эхо, и куда раскатистее, чем я мог предвидеть» вместо «несомненно имела успех, и куда больше...». -
«Все просмотрели? Понятно?» – жена Великого положила трубку и тоже склонилась над рукописью. Не порывисто, а величаво. Густые волосы свежеподстрижены, но не покрашены. Седина выставлена напоказ, да еще поддержана серым брючным костюмом, белой блузкой и большим серебряным перстнем на левой руке. Ни лака на ногтях, ни макияжа на лице. Крепкая порода сама себя красит.
Долго и подробно – как бы доказывая свою компетентность – жена Великого объясняла, почему «предысторию» они пишут не по общим правилам, почему тут ставят запятую, а тут нет... (Зачем столько лишних слов? А-а... может быть, она ищет свою позицию относительно творчества мужа...)
...За следующие три-четыре года жена Великого много раз звонила в дом Галы. Почти всегда поздним вечером, извинившись: только сейчас, мол, освободилась от дел и могу поговорить. И не всегда о работе. Например, оказалось, что мать собеседницы, как и Гала, регулярно плавает в бассейне: «У них в «Чайке» клуб, меня зовут, и надо бы – спина побаливает, но времени нет. Единственное, что могу себе позволить, – летом пару часов посидеть в шезлонге перед домом. С книгой, конечно. Семья большая, помощников у нас нет».
«Почему?» – подумала, но не решилась спросить Гала.
А в другом разговоре с языка сорвалось: «Недоброжелатели-то откуда?»– «Я называю их «враги несостоявшегося обеда». Очень многие стремятся к нам в дом, не понимая, что у нас просто нет времени на долгие застолья. Мы же все время работаем...»
А про состоявшуюся трапезу с президентом – подробный был рассказ. «Кремль настаивал, чтобы мы приехали. Отказались. Гарантировали спецслужбам, что раньше времени от нас никто про визит не узнает. Мы же старые конспираторы... Так и было. Показали гостям дом, выпили: я заранее выяснила, что президент – знаток и любитель французских вин. Мама пирог испекла... Мужчины пошли в кабинет, а Людмила за ними. Я говорю: пусть они вдвоем поговорят, муж потом вам все расскажет. А она только хмыкнула: «Как же, он расскажет!» Ну, я почти силком усадила ее за семейный альбом. Отвлекла, как смогла...»
...И вот опять поздний звонок. Гала спросонья хватает трубку и преувеличенно энергично начинает уверять, что – нет- нет! – ее не разбудили. Как будто это преступление – спать в половине двенадцатого. «К сожалению, в помещении Фонда очень тесно. Построят новое здание, тогда... А пока на вашу семью только два билета: дочери как работнику прессы и вам как редактору». Сон улетучился... Как муж среагирует?.. Ведь недавно он даже назвал в «Литгазете» событием года то, что Великий отказался от ельцинского ордена Андрея Первозванного. Миссия писателя, мол, – не сливаться с властью.
Гала вскочила с кровати и босиком в кабинет. Муж хорохорится, но видно же – уязвлен...
...Еще целый год печатались новые части мемуарной книги, и Гала старалась изо всех сил. Переусердствовала, конечно. Один из пасквилей, изданных в советское время как контрпропаганда, Великий разбирал по косточкам, подробно. И, естественно, разбивал. Большие цитаты требовали проверки – рутинное правило журнала. Гала заикнулась о той книге. Первую просьбу пропустили мимо ушей, на вторую ответили, что трудно будет отыскать, но, мол, постараются...
Сроки поджимали: Великий всегда сам указывал, в каком номере печатать его текст, а тут еще оставил минимальное время на подготовку. И Гала отправилась в Ленинку. С десяти утра до семи вечера прокорпела. С любовным свиданием можно сравнить такое сидение... Даже больше... Ведь болтая друг с другом, расслабляешься и нет-нет, да ляпнешь то, что не думаешь и не чувствуешь. Заносит любого. А писатель отвечает за каждое свое слово. Входя в его рукопись, соприкасаешься с самым глубоким, что есть в человеке. Большая близость...
В первой же цитате Гала обнаружила неточность, а потом они пошли как рыжики в еловом подлеске – косяками. Азартно было находить и попутно сортировать нечаянные описки и редкие сознательные искажения. Там фраза оборвана, тут падеж изменен... И если все поправить, то где-то от аргументации придется отказываться...
Оставив на рукописи многочисленные карандашные следы своей с ней встречи, Гала переправила ее автору. «Бедная вы, бедная! – пожалела ее жена Великого, когда они сели рядом перед листками. – Такая огромная работа...» Он не изменил ничего. Кажется, даже ни одной запятой. А жена Великого, вкладывая в руку Галы большой мягкий ластик, перевела разговор: «Мне только что принесли фотографии со свадьбы сына... Хотите посмотреть?»
Она подождала, пока редакторша стирала пометки, смахивая на пол все новые катышки. И только когда все улики того долгого свидания были уничтожены, принялась демонстрировать цветные свидетельства семейного праздника. С подробными комментариями. Интонацию держала интеллигентно-нейтральную. Хвастливой нотки ни разу не пискнуло. Сближает такой просмотр.
В общем, свадьба. Фильм «Крестный отец» с чего-то подобного начинался. Интересно. Что удивило Галу, так это большущий двухэтажный дом из красного кирпича, покоем стоящий на огороженной высоким забором лужайке. Ни в одном документальном фильме о Великом не было полной панорамы усадьбы. Неужели они сами справляются с уборкой?
Через два месяца была готова следующая глава мемуаров. И опять Гала старалась. Сосредоточилась, чтобы как можно деликатнее сформулировать саднящее ее противоречие: обычная, рядовая человеческая небрежность то и дело выдается за системное сопротивление западного мира русскому Великану. Конечно, частного человека все эти неурядицы ужас как раздражают, но тут же речь о великом писателе...
Подчеркнув только уж совсем мелочные придирки, Гала передала рукопись жене Великого. Договорились, что в очередной вторник встретятся.
...Гала постояла под душем – как в барокамере, приспосабливаясь к перепаду температур: с теплой домашней на холодную служебную. И только сняла махровый халат – звонок. Жена Великого: ⌠В Москву не могу приехать. Передаю трубку автору, обсудите все с ним■.
Минут сорок глуховатый, но энергичный голос с неполной редукцией безударных гласных подробно и неторопливо разъяснял, какие замечания принимает, а какие – нет. Еще раз Гала убедилась, что не вникнуть ей в его систему орфографических и пунктуационных правил. Проще вызубрить. Ни разу не коснулся Великий тех мест, где была предложена, так сказать, этическая правка. Просто проигнорировал? Нет, не совсем так, раз сказал: ⌠Вы ни разу не сделали пустого замечания. Если я не все принимаю, это не значит, что я над ними не думал...■
Как-то на службе Галу отвлек громкий голос зава. Прислушалась. Ой! Ему объясняют, что новое здание Фонда зарубежья построено впритык к старому... Едет на церемонию награждения... А она как же? Вспыхнула. Глаза зачесались... Когда объясняются, все-таки легче. Неужели в очередной раз приходится отдуваться за мужа и дочь?.. (И тут я раздвоилась. Писатель стал хладнокровно наблюдать за обиженным редактором. Ну почти хладнокровно... Считают, что те, кто на них работают, – бедные люди? Вступаюсь. Как Девушкин за Башмачкина. Конечно, вижу, что реальность жестока: и шинель отберут, и самого бедолагу растопчут, если чином не защищен. Но постарайтесь сберечь и маленького человека. Который потому не сумел отстоять себя в межвидовой борьбе, что сердце его превыше разума. Сберечь как редкого – может статься, единственного – носителя сердечности. Некровной...)
Примерно через полгода сообщили, что Великий вот-вот даст последнюю главу воспоминаний. А у Галы путевка в Переделкино – надо уединиться, чтобы закончить свой роман. Просит известить мужа, когда рукопись поступит в редакцию, – он, мол, курьером поработает. И с главным объясняется: «Не хочу, чтобы они решили: раз не пригласили на церемонию, то я отказалась от редактуры»...
...Как узнала Гала, что ушла от обиды? Да захотелось по-прежнему читать все, что публиковал Великий, что писали о нем. Прилипла к экрану, когда после долгого перерыва показали его интервью. Обрадовалась, что бодр... А уж как только он провозгласил, что русская идея – это сбережение народа, Гала прямо возликовала. Точно! Какая сильная мысль! Каждому понятна. Каждому хочется, чтобы его сберегали. И мимо ушей пропустила мужнин скепсис: мол, похоже на партийные первомайские призывы... «Да здравствует сбережение народа! Ур–ра-а-а! Что говорить о народе... Даже тебя они не сберегли. Во вред себе» Не изжил обиду...
Но и я не знаю, я еще не поняла, как быть от людей отдельно. От всех и от каждого.... «Выстраивай свою жизнь. Ни от кого не зависимую». Стараюсь... Но если сердце к чужому сердцу тянется...
Человек человеку – кто?..
