Ольга Новикова Они пересеклись в доме у Екатерины Васильевны.
Пересеклись, встретились, познакомились, подружились, привязались друг к другу, поссорились, расстались... Сколько разных глаголов описывают траекторию человеческих взаимоотношений. Можно ли освоить правила движения по этой дороге, чтобы избежать опасных столкновений и ранящих потерь? Конечно, можно. Во всяком случае, один пример высокого профессионализма одна из двух, Гала, знала. Но он-то, писатель Чигорин, постиг науку общения только тогда, когда выжил и сумел не стать инвалидом после реальной автомобильной аварии. Гала же все еще оставалась дилетантом, хотя тоже попадала в беду. На колесах и без. Правда, ее пока ни разу (тьфу, тьфу, чтоб не сглазить!) не сбрасывало на границе жизни и смерти – единственного положения, в котором нельзя взять свой ход назад и уже ничего не исправить.
И с Тиной, наверное, все может измениться? Поживем – увидим.
А тогда, осенью восемьдесят второго, Галу, худлитовского редактора, пригласила к себе вдова Заболоцкого. Позвала обмозговать ситуацию с его запланированным трехтомником. Почему домой? Чтобы посторонние уши не услышали, в каком месте они попытаются заступить за границу дозволенного. Годы были уже не кровожадные, но все еще советские. Конечно, все заинтересованные лица с обеих сторон цензурных баррикад понимали, что «Историю моего заключения» не напечатать, но, может быть, удастся протащить первоначальный вариант знаменитых «Столбцов»?
Как осуществить эту дерзость, они и обсуждали с Екатериной Васильевной и автором смелых комментариев, известным в узких кругах литературоведом-редактором Глебом. Несмотря на то что хозяйка дома явно боготворила высокого, седовласого красавца как профессионала и симпатизировала ему как мужчине, он был приглашен с молодой женой, Тиной. Выдающиеся старухи умеют любить, не стесняя свободы объекта своих чувств.
– Так это вы, судя по фамилии, половина Саши? – не вставая со старинного кресла, строго, немного даже надменно взглянув на Галу, спросила Тина, когда все практические вопросы были уже решены. – Мы вместе учились на филфаке, – пояснила она мужу. – Саша был на курс меня старше. И вы тоже? – Она медленно, как бы нехотя снова повернула лицо в сторону Галы.
Как раз в этот момент хозяйка зажгла люстру. Будто умелый осветитель установил прожектор – так картинно восседала Тина в своем прежде темном углу. Прямая, ненапряженная спина, правая рука опирается о подлокотник, а в лунке ладони лежит правильный овал тонкого лица, обрамленный каре из тонких светлых волос. Роден, да и только. Сходство со скульптурой усилено тем, что глаз не видно. Спрятаны за очками. А легкая картавость лишь подчеркивает женственность.
– Нет, я на два года младше мужа, – ответила Гала сразу на оба вопроса.
– Что, съела? – мгновенно среагировал Глеб. Срезал. Известный прием достижения превосходства над противником другой возрастной категории. С глуховатым смешком он встал с кожаного дивана и подошел к барочному посудному шкафу, который покойный хозяин называл «московским университетом». – Пойди-ка, матушка, на кухню, поставь чайник, а я пока чашки достану.
Тина медленно, царственно подняла свое легкое тело и выплыла из гостиной, а Гала порывисто вскочила со своего стула и виновато поспешила за ней, больно ударившись бедром о край монументального буфета. Из-за нее девушку обидели. Как исправить?
Типичная ее тогдашняя глупость – чувствовать ответственность за все, что происходит вокруг: за трехтомник, за его авторов, за свои и чужие реплики... Прямо как советский человек, который «отвечает за все». Или как Бог... Хорошо хоть, хватило ума не извиняться перед Тиной за ее мужа.
А своего она этим же вечером допросила с пристрастием.
С явной для Галы и скрытой от него самого самодовольной улыбкой муж признал, что в студенчестве было, было у них с Тиной взаимное притяжение. «Никак не реализованное», – поспешно и немного трусливо добавил он.
Притяжение? Почему бы и нет? Тина, по Сашиным словам, была одной из самых красивых девушек на своем курсе. И он – «самая светлая» мужская голова на филфаке: так Гале, пятикурснице, отрекомендовал незнакомого аспиранта, приведенного в ее университетскую келью, всехний приятель Паша.
Тина, как и Гала с Сашей, была родом из провинции, но, как и они, осталась жить в Москве. В начале семидесятых никто почти после учебы не хотел убираться восвояси, неудачниками себя чувствовали те, кто был вынужден покинуть столицу. И хотя в официальных инстанциях невозвращенцев порицали: Москва, мол, не резиновая, – но общественное мнение их уже не осуждало. Естественная тяга каждого человека к лучшей жизни, придушенная советской пропагандой, загнанная почти в диссидентское подполье, уже начала вылезать на свет божий. Карьеризм – да, еще презирался, брак по расчету еще считался стыдным, но о честной сделке в виде фиктивного брака ради московской прописки можно было говорить вслух, не опасаясь обструкции.
Тот же Паша навязчиво и настойчиво советовал Саше с Галой, бесквартирным и безработным, не торопиться с женитьбой. А они-то уже подали заявление в ЗАГС, хотя никого пока об этом не оповестили. Сам Паша ради московской квартиры фиктивно развелся с беременной женой, фиктивно женился на какой-то москвичке и только через пять лет официально вернулся к матери своего сына. Гала с Сашей в его сложный бизнес-процесс не вникали. Из деликатности и оттого, что оба чувствовали: им эти знания не пригодятся. По молодости они не очень и страдали все тринадцать лет, которые бесправно снимали разные квартиры на краях московского овала.
А Тину прописал к себе старший брат-физик, получивший московскую квартиру благодаря своей профессии и выдающимся мозгам, которые в конце шестидесятых утекали не за границу – пока только в столицу. Работу ей нашла научная руководительница, славная своей заботой о студентах. Не показной, а потому действенной. Тину она полюбила как родную. Упросила своего мужа похлопотать – и он, никакой не начальник, а просто авторитетный редактор, сумел посадить женушкину протеже рядом с собой, в просторную комнату бывшего купеческого особняка с окнами на улицу, по которой ходили Пушкин, Бунин, Толстой.
Со стороны кумушек обоего пола все выглядело банально: коварная молодая соблазнительница увела старика из семьи, выпила из него все соки, и он вскоре умер. Но как такой ракурс смазывает все оттенки, упрощает и ускучняет живую картину... Осуждая другого, ты исключаешь себя из его жизни, ты не можешь вникнуть в ситуацию, и когда вдруг сам оказываешься в подобном положении, то полностью теряешься.
Гала пропустила мимо ушей все сплетни и поверила Тине, когда та – в период их недолгой женской дружбы – неожиданно призналась (оправдывалась?), как они с Глебом сопротивлялись внезапной любви, как долго скрывали свои чувства сперва друг от друга, а потом от остальных. Уже тогда Глеба мучили головные боли, и он уползал в двухкомнатную хрущобу, расположенную на самом непрестижном Юго-Востоке его родного мегаполиса. Квартирка досталась ему в наследство от бабки-долгожительницы. Там они с Тиной и поселились после его развода, мучительного для всех сторон треугольника. Трехкомнатные хоромы в Померанцевом переулке отошли прежней жене с дочерью, почти ровесницей Тины.
Тине показалось, что и прожили-то они вместе всего миг, самый яркий миг ее жизни, хотя в него вместилось не только полное счастье, но и ее отчаянные попытки спасти неизлечимо больного мужа. Она судорожно искала и находила новых врачей, устраивала консультации у самых первых советских светил... Если бы в те времена хоть кто-то намекнул, что есть путь к заграничному лечению, она пробила бы и железный занавес, но, увы...
Смерть Глеба совпала с распадом государственных издательских монстров. Новое время, как умелый террорист, подложило небольшие бомбы под несущие опоры советских идеологических пропускников, и они мгновенно рухнули. Сколько несчастных, честных служак погибло под этими руинами...
О Тине позаботились многочисленные старухи, дружбу с которыми она унаследовала от своего мужа. Ей подбрасывали редакторские приработки, какое-то время она прокантовалась в толстом литературном журнале и в конце концов осела в двойнике своего прежнего издательства. Только не государственном, а частном.
Судьба пока держала их с Галой на расстоянии друг от друга – не считать же совместное молчаливое стояние с тонкими свечами в самодельных бумажных юбочках – чтобы воск не обжег пальцы – на похоронах Екатерины Васильевны...
Галу тоже не погребло под обломками рухнувшего в одночасье Худлита. Как сказал ей Николай Михайлович Любимов, придя в гости к новоселам, только что переехавшим в купленную кооперативную – свою! – квартиру: «Вы ушли запогодку». Гала шесть лет просидела дома, без службы, которую хотя и искала, но, наверное, лишь для проформы. Потому что за это время она написала два романа, несколько новелл, книгу о театре и перевела «Семь циферблатов» Агаты Кристи. Перечислено так для краткости, последовательность была другая. Но не о Гале же тут речь. Обрубим подробности...
Как-то на рутинной декабрьской тусовке в Овальном зале Библиотеки иностранной литературы Тина сама подрулила в сторону Галы, которая к тому времени уже служила в толстом журнале. Не поздоровалась, а только попросила передать тарталетку – блюдо с закусками почти упиралось в правый бок Галы. Запивая глотком красного вина проглоченный гастрономический минимализм (такие крошечные бутерброды и корзиночки провинциалы впервые увидели именно на литературных фуршетах), Тина вдруг задержала на ней свой взгляд. Ее большие голубые глаза твердо, не мигая, смотрели на Галу, а губы, вразлад с решительностью взгляда, произносили раздумчиво:
– А не пора ли вам издаться в нашей женской серии? Созвонимся после праздников, встретимся на нейтральной территории и поговорим. – Тина сделала еще один глоток. Из пустого бокала. Чертыхнулась и уже было отвернулась, чтобы направиться в тот угол, где официант в бабочке так неторопливо наполнял протянутые ему рюмки, что очередь к нему укоротилась только тогда, когда кончились крепкие напитки, – но тут к ним подошел Саша, и она скомандовала: – Принесите мне сока! Апельсинового! – И, ожидая выполнения приказа, добавила многозначительно: – У Саши есть мои телефоны.
Женская сущность Галы, конечно, тут же сделала стойку: дразнит или вправду цену назначает? Она мне – книгу, я ей – мужа? Что делать? Растерялась, занервничала, не понимая, что ей-то как раз делать пока ничего не надо. Но какие только формы не принимает беспокойство писателя за то, чтобы им написанное было прочитано! Нет, насчет мужа Гала не волновалась. Опытные голубятники даже продают своих любимых сизарей, зная, что те все равно вернутся обратно. Саша сам не раз говорил, что абсолютно на все готов, чтобы помочь жене как-то ослабить ее писательские страдания. Только помочь – избавить от них никто не может. Но на Тинино насилие его душа – это точно! – ответит отказом, пусть внешне он ей и подчинится. Другое озадачило. Зачем встречаться и о чем говорить, когда вот они – два романа? Бери и издавай. «Я и без проб согласна», – как сказала Чурикова в фильме «Начало».
В общем, новогодние праздники были подпорчены.
К середине января Гала уже смирилась с мыслью, что ее только поманили. И опять бросят. На ржавые гвозди. Сколько таких безответственных обещаний было в ее писательской жизни... И все-таки она позвонила в издательство. Дрожащим, тусклым голосом назвала себя.
– У вас что-то стряслось? – неожиданно по-доброму спросила Тина. – Я могу чем-нибудь помочь?
Гала даже растерялась. Как это – «чем-нибудь»? Но не скажешь же прямо, что именно Тинино молчание окрасило ее жизнь в черные тона... Прозвучит как упрек, а Тина же ни в чем не виновата... И Гала невежливо промолчала.
– Ладно, ладно, – засуетилась Тина. – Я тоже терпеть не могу откровенничать. Разбирайтесь поскорее, после встретимся. Хотя сроки уже поджимают... Я ведь вашу книгу в план включила.
Качество тишины в телефонной трубке резко изменилось. Отчаянная, бессильная вязкость вдруг затвердела и заискрилась энергией. Передаются, передаются неподдельные чувства и по беспроволочному телеграфу...
– Второй ваш роман мне очень понравился! Стройно, жестко, прямо-таки мужской рукой написано. – Не давая себе отчета, Тина изменила своему правилу говорить о делах только при личной встрече. – А в первом еще поработайте над образом поэта. Самовлюбленный идиот какой-то у вас получился! Непонятно, как такая умная, открытая героиня увлекается им. Подправьте это. Недели две хватит? Сделаете, и сразу мне привезите. Я к тому времени договор подготовлю.
Да ведь умные и искренние – они-то и самые беззащитные в любви! Подумала, но не сказала Гала. Выученная мужем вымывать случайные крупицы истины из самых нелепых и загрязненных недоброжелательством критических суждений, она положила телефонную трубку на место и метнулась к платяному шкафу. С нижней его полки вытащила на кровать стопку чистых простыней-наволочек-полотенец, за которыми дожидалась и вот дождалась своего часа связка писем от того, кто был прототипом «самовлюбленного идиота».
Роман-то писала по памяти. По еще живому резала, не дождавшись анестезии, которую дает время: месяцы, недели, иногда даже час разлуки и хладнокровного анализа может успокоить боль. Теперь, через пять лет после выхода первой книги, остался только азарт грибника.
Увы, лес оказался скудным на добычу: красивые, витиеватые признания поэта, как мухоморы, резали глаз, от перечня обид и слишком настойчивых требований любовное варево горчило, а банальные литературные аналогии делали его уж слишком пресным. Всю стопку Гала не осилила – скучно стало. Конечно, опытный грибник никогда не возвращается с пустым лукошком: даже в самом бедном подлеске он найдет хотя бы несколько сыроежек да пару нечервивых маслят, чтобы сварганить грибовницу. Так и Гала смогла инкрустировать в свой первый роман пару-тройку цитат из прочитанного. Уложилась точно в срок.
И Тина сдержала слово.
За своим рабочим столом она была какая-то другая, новая. Четкая и независимая. Гале приходилось даже приструнивать себя, чтобы не завалить ее комплиментами и подарками. От восхищения. От благодарности. И оттого, что хотелось быть тут если не своей, то хотя бы не посторонней. Безотчетно и безрасчетно. Не понимала она еще, что укутывать другого своей теплотой надо очень осторожно. Опасно, когда человек привыкает греться возле тебя. Ты в ответе, в ответе!
А Тина и правда казалась ей прекрасной.
(Как все же наши чувства и оценки зависят от ракурса... Толстой разглядел пятна на Шекспире, Набоков на Пастернаке... Что уж говорить о таком многоликом Янусе, как простой человек. Любого, абсолютно каждого найдется за что охаять, но и притянуть к себе может тоже всякий. Смотря в чем потребность. От самого низкожитейского – «была бы п... человечья, а рожу можно рогожкой прикрыть» до самого высокого – до общения душ.)
Почти всегда, приходя в издательскую контору, Гала заставала Тину с телефонной трубкой у уха, за которое была заправлена прядка светлых волос. «Да, приносите вашу рукопись. Через месяц дадим ответ...» – терпеливо и строго диктовала она адрес невидимому чайнику, а глазами здоровалась с Галой.
«И мне надо бы освоить такую нейтральность, перестать любезничать с авторами, – проносилось в голове у Галы. – Непривычная вежливость их обнадеживает. Непечатание тогда ранит сильнее. И кого они ненавидят? Естественно, меня». Поблуждав взглядом по комнате – два заваленных бумагами стола без их владельцев, включенный компьютер, шкафы с книгами, прижатые к стенкам, – и, не найдя, куда бы деть принесенные гвоздики, Гала оставила цветы на коленях и в этой неудобной, напряженной позе принялась разглядывать Тину, отъехавшую от стола на своем кресле с колесиками. На той была длинная, до полу юбка из синего вельвета в широкий рубчик, чуть прикрывающая высокие ботинки на толстой подошве, и свободный черный джемпер с жилеткой из кружевных, бархатных, шерстяных, кожаных лоскутков в рыже-бордовой гамме. «Я, Вань, такую же хочу», – мелькнуло у Галы, а вслух она восторгнулась.
Обычно стоит только похвалить женскую шмотку, как ее носительницу так и тянет рассказать о происхождении шедевра – где брала и почем. Все так делают. Тина тоже объяснила, попутно освобождая от цветов колени своей авторицы и взглядом спрашивая-утверждая: «это мне».
– Ботинки я в Америке купила, а жилетку приятельница сварганила. У меня еще демисезонное пальто из лоскутков есть и кардиган. Хотите, она и вам сделает? Это, конечно, недешево, но, по-моему, стоит того. Точно под цвет ваших волос. Я забыла, какой краской вы пользуетесь?
– Вот она! Я сама крашусь, это очень просто, – слишком громко сказала Гала, с победным стуком выкладывая на Тинин стол предусмотрительно купленную коробку «Ореаля».
– Тише, тише, – улыбнулась одаренная. – Пойдемте, с главным редактором вас познакомлю. Я на летучке так вашу книгу расхвалила, что они поставили тираж семь тысяч. Только это секрет, а то другие дамы ревновать будут.
По дороге на второй этаж Тина заглянула в бухгалтерию – проконтролировать, чтобы Ольге перевели гонорар, потом завела ее в оформительский отдел, где мгновенно вывели на экран компьютера пол-лица Галы с обложки ее романов. В кабинете шефа Тина ничуть не переменила тон – называла его по имени и ни разу не поддакнула начальнику, сохраняя на лице внимание, но не слишком любезное, чтобы его нельзя было принять за подобострастие. Гала же расплылась в счастливой благодарной улыбке и со стороны выглядела наивной деревенской дурочкой. Готовой на все ради своей подруги.
На все ли?
– Давайте хотя бы пару раз в месяц встречаться... – предложила Тина, когда вышла книга.
Ну, так часто, конечно, не получалось: обе были дамами служащими, а Гала еще и семейной. Малосемейной – муж и взрослая дочь. К тому же она как-то незаметно для себя и для мужа превратила его в своего близнеца, когда настоящая сестра-близнец от нее отделилась и уехала в Германию.
В результате нескольких перезвонов им с Тиной удавалось то выпить вместе пива в открытом кафе у памятника Юрию Долгорукому, то прогуляться по бульварам, встретившись у памятника Пушкину, – Тина даже сделала фотографию на память. На тусовках они садились рядом и вместе шли до метро...
– Всем Гала хороша, только к мужу своему уж слишком привязана. Всегда домой торопится, – пожаловалась Тина их общей приятельнице, когда они, случайно встретившись в издательстве, обсуждали, не поболтать ли в ближайшем кафе.
Пятерня Галы взлетела к губам и закрыла их, а взгляд потупился. Не признаться бы, что дома никто не посягает на ее свободу. Оба же пишут... Оба понимают, что в клетке птица не запоет. Ни она у Саши, ни он у нее не спрашивает отчета – где был-была, с кем и сколько... Хочется рассказать – всегда выслушают друг друга, но никакой семейной тирании. Предупреди только, что задерживаешься, и гуляй сколько хочешь. Если поздно возвращаешься – муж у метро встретит. А сейчас, например, она не может посидеть с приятельницами только потому, что вечером обещал позвонить ее друг-прозаик, с которым ей интересно разговаривать хоть двадцать четыре часа в сутки. Тот самый Чигорин, который четверть века тому назад выжил в автомобильной аварии.
Так что неравенство было. Но Гала пока не чувствовала опасности.
Подвела ее привычка экономить, благодаря которой они с Сашей ни разу ради денег не насиловали сами себя за письменным столом. Но из-за нее же Гала никак не могла привыкнуть к дорогим общепитовским ценам: каким бы сложно приготовленным ни было ресторанное блюдо, оно всегда отдавало безвкусной бумагой, заплаченной за него. Поэтому на пятую или шестую встречу Гала пригласила Тину к себе домой. Саша месяц назад наконец не забыл, привез из Германии Тинин любимый имбирный джем. Теперь он отбыл на конференцию в Тарту, а дочь заканчивала диссертацию и почти не выходила из своей комнаты, так что им никто не мешал.
Обед, прогулка по холмам, вечерний чай, для которого хозяйка сама испекла «Наполеон»... Под вечер, когда уже хотелось одной побыть, Гала и вручила Тине баночку с джемом. Думала, что на прощанье.
– Господи, откуда? Как вы узнали, что я его люблю? – зарумянилась гостья. Привыкнув требовать и получать, теперь она просто растерялась. Совсем не помнила, когда же про имбирь проговорилась. Мысли ее, что ли, тут умеют читать?
Гала промолчала, только довольно улыбнулась. Писательская наблюдательность сработала.
– Хорошо у вас, спокойно... – Тина вернулась за стол, откинулась на спинку кухонного углового дивана. – Возьмите меня к себе. Бонной к будущим детям или домоправительницей... Хоть кем. Ха! – Слишком большая доля правды в этой незамысловатой шутке скривила ее улыбку. – Уже поздно. Я у вас ночевать останусь, – не спросила, а всего лишь известила гостья. – Ночная рубашка найдется? Не бойтесь, я под душ и сразу в Сашин кабинет на его диван. Вы еще сможете от меня сегодня отдохнуть. А после завтрака сразу поеду на работу.
Приговор...
Гала долго не могла заснуть. Ворочалась в постели, вставала, подходила к окну, глядела на Большую Медведицу, на сияющую половинку луны... Бедная, бедная Тина... Природой создана, чтобы принадлежать, быть рядом с мужчиной, а ведет себя заносчиво. Боится жить... Осмелей, отдайся, а там посмотришь, что будет...
А Тина и не заметила, что насилует подругу. После смерти Глеба она без сожаления отшила несколько поклонников: ну не выдерживали они никакого сравнения с первым мужем! – и даже убедила себя, что одной – хорошо. Уже несколько лет жила с этим покойным чувством. И вот теперь вдруг оказалось – нет, бывает лучше.
На службе у нее заныли виски. Глотнула коньяка – отмечали день рождения шефа – боль не прошла. Уже намылилась домой, как услышала приветливое, бархатистое «приве-ет!». В дверном проеме стоял высокий широкоплечий Чигорин, такой же седой, как и ее Глеб. Вспомнилось, что всякий раз, когда о нем заходит речь, Гала как-то смущается и слишком азартно защищает его новые довольно фривольные рассказы. Нормально для редактора – он же у них в журнале печатается, но... Их видели вместе в кафе на Большой Никитской...
Головная боль вмиг улетучилась. Тина усадила бородача в низкое кресло, а сама, распорядившись насчет чая, устроилась напротив. Придвинула свой стул так, что автор не мог пошевелить ногой, не задев свою визави. Ничего, и в припертом положении он спокойно обсудил свои издательские дела.
Когда Чигорин отказался от торта, Тина лукаво так спросила:
– А говорят, вы сладкоежка... Уже почти всех литературных дам сводили в «Шоколадницу»... – Она помолчала, но реакции – никакой. Только улыбка. И довольно дежурная, трудно читаемая. Пришлось продолжать: – Жду не дождусь своей очереди. Я не оплошаю, со мной может быть очень интересно, – говорила Тина, глядя в его голубовато-серые насмешливые глаза, а ее левая ладонь тем временем опустилась на его колено, соскользнула на внутреннюю часть бедра и медленно поползла выше.
– Ну, мне пора, – как ни в чем не бывало сказал Чигорин, спокойно, без малейшего возбуждения вставая с кресла. Тинину руку не тронул, она упала сама.
Прошло года два... Тина изредка звонила Гале на работу – по делу, за справкой об общих авторах. Разговор обычно заканчивала безответственной фразой «надо бы повидаться»... Встречались теперь только на тусовках. Гала по-прежнему сияла, когда видела свою издательницу, а та почему-то не смотрела ей в глаза и, не простояв рядом и трех минут, лавировала в другой угол. Непонятно...
Книга должна быть как кошка: ее швырнут, а она встанет на четыре ноги и побежит. Так и книжка Галы, брошенная издателями на произвол судьбы (просто закрыли женскую серию, в которой она вышла), стала сама себе устраивать вечера и встречи с читателями. А Тина почему-то отказывалась прийти и получить свой моральный процент с лавров Галы:
– Ой, жаль... У вас вечер, и у нас юбилей. Я собиралась сама вас пригласить. Может, я сбегу с нашего празднества на ваше...
Такой возможностью, кстати, воспользовался друг-прозаик, но не Тина. А Чигорин пришел, когда сидячая часть торжества уже заканчивалась, подарил имениннице розу и показал содержимое пакета, которыми издательство одаривало своих авторов и гостей в честь юбилея. Толстенный двухтомник-антологию Гала, как всякий писатель, проглядела с конца, ища в содержании свою фамилию. Все товарки по серии были, кроме нее. И Тинино имя на обороте титула. Она – составитель... Лучше бы это узнать не сегодня!
Трудно стало всякий раз, вспоминая о том уколе, сдерживать привычно-приветливую улыбку при виде Тины. Как-то, устав от бессмысленного напряжения, Гала прямо спросила ее, почему такая дискриминация.
– Да я им скандал устроила! Потребовала снять мое имя – они столько всего лишнего напихали в мой состав! Я сама расстроилась, но ничего поделать не смогла!
Так своеобразно извинилась бывшая подруга. Осталось невнятно, предлагала ли она им тексты Галы. Не выяснять же...
Дело было на очередном литературном сборище, куда Гала пришла из чувства долга. Бокал каберне на почти голодный желудок вскружил голову Галы. Разом сдуло ярлычки, которые подсознание прикрепляет к обидчикам, встретившимся на литературной тропе: эти тебя не напечатали, этот, не прочитав до конца, походя обругал, эта... А, скучно даже перечень составлять! И Гала порывисто похвалила статью остановившейся рядом с ней критикессы, которая... К черту подробности!
– Пошли в гости? Тут рядом... – Тина обняла Галу за плечи и потянула за собой.
Почему, собственно, и не согласиться? Принуждения не чувствовалось ни в голосе, ни в жесте. На улице хмель прошел, осталось любопытство.
За ничем не примечательной подъездной дверью их встретил мраморный лев-аристократ, восседающий в углу широкой площадки первого лестничного марша. Не его ли своротил Чигорин, когда, по его словам, первый и единственный раз в своей жизни перепил в гостях. Надо будет спросить...
Такие огромные и ухоженные квартиры, обставленные самой современной техникой и самой старинной, но целенькой, как новой, мебелью, раньше Гала видела только за границей. Наверное, у советской номенклатуры была своя роскошь, но такого вкуса у них точно не было. Шкаф, похожий на тот, который Заболоцкий называл «университетом», подлинник Фалька, глобус ХVIII века на бронзовой подставке... Хозяин, антиквар и искусствовед, то есть антисоветская богема и толковый современный бизнесмен, с видимым удовольствием угощал, объяснял, показывал...
– А вот самое ценное, что у меня есть, – похвастался он, раскрывая огромный фолиант. – Стоп, стоп, руками не трогать! – Крепкий старик как бы шутливо стиснул пальцы Галы, собиравшиеся пощупать тисненую кожу переплета. – Гравюры шестнадцатого века. Возьмите лупу, чтобы все фигурки разглядеть.
Альбом лежал на ковре, а они втроем на корточках примостились возле него. Хозяин в центре, дамы по бокам. Пока Гала пыталась прочитать готическую вязь, он как бы ненароком положил левую ладонь на ее колено, обтянутое длинной юбкой, и не убирал, подробно рассказывая про каждого участника батальной сцены, которую они рассматривали.
Как он понял, что свободного места для него нет? Загадка. Ведь Гала – из вежливости, из почтения к сединам – ни словом не обмолвилась, терпела его неподвижную руку, хотя ее-то нога, схваченная в плен, сразу затекла.
– А вы не хотите поучаствовать в питерском конкурсе? – шепотом спросила Тина, когда хозяин перевернул следующую страницу и оставил их вдвоем. – Победу не обещаю, не только от меня зависит, а вот в сборник вашу новеллку, если напишете, обязательно включу.
– Спасибо, я попробую, – тоже шепотом ответила Гала.
Брошенное зернышко принялось сразу – ее так и подмывало метнуться к компьютеру, чтобы сейчас же начать писать. Название вмиг придумалось. «Питер и поэт». Может, пойму, наконец, как и почему растворилась во времени моя и Сашина дружба с питерским поэтом?
Но только через час удалось вырваться. К тому же Тина требовательно зазывала в гости: «Переночуете у меня, ведь Саша в отъезде», – но Гала только помотала головой и к себе ее не пригласила. Без объяснения. Не признаешься же, что писать хочется... Кто не пробовал – не поймет...
Недели через две на Тинином столе уже лежала питерская новеллка.
Никакого ответа долго не было.
Молчание Тины не обескуражило, так как у автора, кроме собственной оценки, была уже и чигоринская («Молодец, Гала»), и мужнина. Саша, правда, сперва рассердился: он сам столько лет исследовал и стихи, и сложную прозу поэта, а эта фифа в его отсутствие взяла и закрыла тему, с ним не посоветовавшись! Но по прочтении, очень предвзятом, он даже и опечатки не нашел, чтобы придраться и отыграться.
Только через месяц Тина сама приехала к Гале на службу и сердито, раздраженно сказала, что не приемлет ее новую манеру письма. Что и в жизни, и в литературе терпеть не может такого самообнажения. Но раз заказывала, то напечатает эту новеллу. Если, конечно, автор согласен на несколько купюр.
Широкие поля коротенькой рукописи были исписаны карандашными возмущениями, как будто ее не редактор читал, а критик. В гневе. Если убрать подчеркнутые места, то что же останется? Разве без них можно будет почувствовать ту боль, которую испытывает человек, когда его тяга к другому обрублена?
Тяга Галы к поэту...
Тяга Тины к Гале...
Пообещав подумать, Гала уже знала, что ничего править не будет. Даже и попереживать не успела, так как новеллу тиснули в толстом журнале, потом перепечатали в глянцевом, потом Гала читала ее вслух на лингвистической конференции, потом... В общем, никаких претензий у нее к Тине не было, а та, наоборот, что-то затаила. Когда по радио рассказывала о женской серии, то даже имя бывшей подруги не упомянула... При случайной встрече на «здрасьте» если и отвечала, то только едва заметным кивком головы... Чигорин со смехом рассказал, как она ни с того ни с сего вдруг спросила его: «Вы, говорят, очень дружите с Галой?»
– Ну, меня трудно врасплох застать. А тут даже горжусь своим ответом. Я сказал: «Да, дружу. И с ней, и с ее мужем». Говорят... Она и говорит. Помнишь, она шла за нами, когда ты мне сцену устроила... Да наплевать! Как-то на тусовке болтал с ее ближайшей подругой. Подходит, встает между нами и роняет довольно громко: «А натуральными блондинками вы не интересуетесь?» Заметь, они ревнуют только к сверстницам. Если мужчина обращает внимание на тех, кто их моложе, это их не трогает. Ополчаются только на своих ровесниц. Почему, мол, она, а не я? Трудновато стало с ней работать. Чуть какая заминка – сразу мне истерику устраивает.
– Спасибо, что от меня не отрекся, – вслух сказала Гала, а про себя... «Бедная, бедная Тина», – подумала Гала про себя.
Весь следующий год пронесся для Галы как один яркий, запоминающийся день. После завтрака – два-три подхода к компьютеру, каждый по два-три часа в зависимости от того, надо ли топать на службу. А после писания – все равно что. Чтение, телевизор, совмещенный с разговорами и вязанием, кино–театр, неизбежные тусовки. В жаркие летние утра, которых выдалось в тот холодный год не так уж и много, Гала, правда, не садилась за стол, а надевала купальник, шорты и ловила еще щадящие солнечные лучи, лежа или сидя в высокой сочной траве на пологом склоне холмов. Колокольный звон из бирюзовой церкви, голоса певчих, стрекот кузнечиков были составляющими той тишины, того спокойствия, которое она знала с детства, ради которого уходила в сторону от родителей, от сестры-близнеца, когда те устраивались на воскресный отдых возле ручья, на лесной поляне или на скошенном лугу.
Как-то Гала лежала на спине и смотрела в голубое, бездонно-безоблачное небо. Мошки, жучки, муравьи спокойно разгуливали по ее горячему телу, ничуть не мешая думать. Тут по ноге кто-то пополз слишком уж целеустремленно. Не поднимая головы, Гала протянула правую руку к бедру, чтобы смахнуть непрошеного гостя, как вдруг ее пальцы оказались схвачены. Она вырвала их, села на попу и увидела тщедушного мужичонку лет сорока, распростертого возле ее ног. «Брысь! Брысь!» – крикнула она и замахала руками. Тот испугался и кубарем скатился вниз.
Что же, из-за какого-то извращенца лишать себя единственной возможности побывать в своем одиноком космосе? Нет, следующим же утром Гала снова была на пригорке. Больше никто ей не мешал.
Она и сама не заметила, как написала два новых романа. Их надо было печатать. Где? Только сейчас она очнулась... Пока сидела у экрана компьютера, совсем не позаботилась о том, чтобы подготовить почву для издания. Ну и ладно. Было бы что сажать, а куда – рано или поздно найдется.
Раздобыла несколько адресов знакомых, а чаще всего совсем незнакомых издателей и отправила им электронную версию своих трудов. Подумала-подумала и позвонила Тине. Написанное – это ведь еще и инструмент, с помощью которого можно вмешиваться в жизнь. Попробуем прополоть засорившиеся отношения. Может, еще что-нибудь новое и вырастет на этом поле?
Прокуренный голос непонятного пола ответил, что у Тины высокое давление, говорить не может. Дело было в субботу. А утром в воскресенье, сразу после того, как по телику показали записанное месяц назад интервью Галы, – звонок. Тина:
– Вы очень красиво смотрелись. Мне приятно было увидеть нашу с вами книжку. Как дела? Как Саша?
– Дела? Я два романа написала. Можно я вам их пришлю по электронной почте?
– Конечно... – замешкалась Тина. – Но лучше бы бумажный вариант, – уже тверже сказал она. Огорчение прошло, и следующая фраза прозвучала почти радостно: – Не торопитесь, я все равно раньше чем через месяц не смогу начать читать: собираюсь дней на десять уехать, а потом мне надо еще две книжки сдать...
До Галы сразу дошло: издатель предвзят, такие отговорки никогда не бывают случайными. Но у нее была такая вера в написанное, что она убедила и себя, и скептика-мужа: есть, мол, шанс, есть! Она уже знала, что судьба каждой следующей книги не зависит от конкретных персон. Доброжелательных или нет – все равно.
Одно дело – умом все понимать, другое, совсем другое – совладать с каждодневными, каждочасными чувствами.
Все-таки ждать было нелегко. Чтобы отключиться от московских проблем, Саша уговорил Галу съездить с ним в Германию. Он выступит на конференции, она повидается с сестрой. Сработало. Забыться, конечно, невозможно, тем более что Гала еще, покупая подарки, нашла баночку имбирного джема для Тины, но благодаря передышке оголенные нервы покрылись пыльцой спокойствия. Которую не сдуло в первый же день выхода на службу, хотя там Галу ждал толстый конверт из шершавого коричневого картона. Он словно наждачной бумагой прошелся по ее душе. Раскрывала его Гала в одиночестве – заперлась в туалете. Там же прочитала Тинину сопроводиловку: к сожалению, новый стиль Галы она не приемлет. Если б эти романы походили на первые два! «Грамотный отказ, – прокомментировал Чигорин. – Я ведь даже хотел поговорить насчет твоей рукописи с владельцем издательства, но он был в отъезде, когда я к ним заезжал».
– Он хотел! – возмутился Саша. – Ну и друзья у тебя! Что один, что другая! С курьером прислать, без звонка! И после этого ты ей еще и джем подаришь?
– Да-а, – растерянно протянула Гала. – Всякий имеет право на свое мнение.
– Да?! – чуть не взвыл Саша. – Бедная ты моя! Не понимаешь разве, что это будет согласие с ее дурацкой оценкой?! Зачем себя предавать?!
– Хорошо, хорошо, успокойся только.
Ради мира в семье Гала поспешила отвернуть крышку, под которой покоилось прозрачное желе из желтых терпко-горчащих комочков. Угостила им потом и Чигорина. Тому не понравилось.
Так и стоит уже почти полгода на верхней полке холодильника эта наполовину опорожненная банка. Напоминает о Тине. И такие бывают сувениры.
А романы, конечно, вышли. Незнакомые издатели отдали их на рецензию незнакомому эксперту – и дали «добро». Свою благодарность им Гала прятала изо всех сил – училась держа
