Евгений Алехин
Врач сказал: сегодня еще выпей, а потом...
Н.А.Ярошенко. На приеме у врача. Челябинская областная картинная галерея
Мне больше не нравилось в собственной комнате, поэтому у нас дома не осталось ни одного места, где я мог бы почувствовать себя как дома. Раньше, особенно если прибраться, было уютно сидеть у себя и что-нибудь читать или печатать на компьютере. А если прибрался только-только, то я мог просто целый час сидеть или лежать да думать о всяком. Хотя два года назад у меня завелись маленькие мошки из-за того, что я оставил грязную посуду на несколько дней. Это была какая-то необычная разновидность, чрезвычайно коварная и кровожадная: когда мошки съели остатки пищи в тарелках, начали кусать меня. Я тогда очень сердился, пока не убил их всех-всех до последней мухи, жестоко убивал их свернутой в трубку газетой – ох и поединок был! И даже тогда, хоть уюта тоже было немного, мне нравилось.
Сейчас здесь стало плохо. Меня не было всего-то пару месяцев: что-то изменилось, к тому же отсюда убрали журнальный столик, на котором раньше стоял монитор. Теперь монитор стоял на полу. Когда я, приехав, включил компьютер, помню, очень волновался, а заработает ли это изваяние? Компьютер заработал, но ненадолго. Признаться, я только и успел пересмотреть заново фотографии голых женщин, сохраненные в памяти – по которым, как оказалось, сильно соскучился, – как монитор погас и начал издавать смертоносные звуки, будто загадочный псих поселился внутри и теперь лупит с обратной стороны по кинескопу, пытаясь прогнать меня. Как будто ничего больше тут не принадлежат мне – ни эти голые женщины, ни само пространство. Я испуганно выключил компьютер из розетки и больше его не включал, благо, в зале теперь стоял новый мощный с процессором в три тысячи двести мегагерц.
Переставлять предметы с места на место в комнате теперь мне даже и не хотелось, хотя можно было попробовать снова подчинить себе свой угол. Но я решил, что не нужно этого, что если мне будет не так уютно, может, я быстрее куда-нибудь уеду и тем быстрее в моей жизни начнет что-нибудь происходить. А так я занимался только тем, что играл на новом компьютере ночи напролет, хотя не только играл, а напополам с этим осваивал программу десятипальцевого метода печати на клавиатуре, изредка пытался придумать рассказ (но мне не хватало мужества даже на одну страницу) и ездил к урологу. У меня были какие-то неполадки с простатой из-за перенесенного немногим раньше венерического заболевания, с которым я проходил дольше, чем следовало. Родители (отец и мачеха) не сильно намекали на мое безделье, и отец давал мне деньги, чтобы я лечился. Но я старался покупать газету и пытался найти работу, все высматривал что-то. Не только для успокоения совести – я всерьез полагал поработать несколько месяцев и заработать чуть денег перед тем, как опять уехать в Москву.
Только почему-то я не мог уверенно говорить, и когда звонил по телефону и спрашивал о наличии свободной вакансии, то чувствовал непонятное унижение и еще больше – растерянность. Например, я хотел устроиться оператором фотопечати. Это, должно быть, несложная работа, подумал я. Хотя за нее и платят немного. Я позвонил по первому номеру. После вопроса об образовании и возрасте женщина спросила у меня:
– Вы умеете пользоваться компьютером?
– Конечно, – говорю.
– А обращаться с фоторедакторами?
– Могу работать в фотошопе, – приврал я.
– Вы печатали когда-нибудь на фотопринтере?
– Да, у меня дома есть такой, – злостно обманул я женщину непонятно зачем, а ведь не просили даже.
– Какой модели?
– Сейчас скажу, какой. Только подойду к нему.
И я положил трубку. Мне почему-то стало очень неловко перед этой женщиной, очень уж она была деловой, а я тут врал ей, как будто не выучил уроки в школе. Я все представлял, как она удивилась неожиданным коротким гудкам в трубке, посмотрела на трубку, презрительно скривила лицо трубке и положила ее на телефон. Она поняла, кто я такой, самозванец, ни разу в глаза не видевший фотопринтера, вот кто. Или же она раскусила меня еще во время разговора? Наверно, она поняла, что я всего лишь жаждущий халявной работы некомпетентный врун с моих первых слов. С моего «здравствуйте».
Я был уже сильно уязвлен, но на всякий случай позвонил во второе место, хотя уже и не думал, что оператор фотопечати – такая уж хорошая работа. Опять со мной говорила женщина, только эта шла по другому пути, то есть сначала, конечно, тоже спросила о возрасте и тому подобной ерунде, а потом:
– А где вы работали до этого?
За неделю с лишним до этого мы с моим другом Тимофеем закончили сажать кедры. Это и была моя последняя и единственная за долгое время работа, да и то длилась она недолго. Поэтому я попытался припомнить что-нибудь поприличней.
– Продавал бытовую технику. Чайники, там.
– Как долго?
– Два месяца, – соврал я. Два дня! Да и когда это было.
– Интересно┘
– Да нет, не очень, – говорю.
– И почему перестали?
Тут я смутился, чуть замешкал и ответил:
– Потом я решил, что это работа не совсем для меня. – Но тут же понял, еще до того, как она начала говорить, что я не угадал ответ. Надо было сказать, что я боялся непонятно откуда свалившейся на мою голову недостачи товара, что боялся, что недостача вдруг станет больше самой зарплаты. И это было почти правдой, вернее, так я оправдывал себя, когда с утра не хотел туда идти. Но все это было уже два с половиной года назад. А еще правильным ответом было бы сказать, что я работал на частного предпринимателя, частное предприятие которого закрылось! Это было бы еще лучше. Вот они, лежат хорошие ответы, но я...
– А почему вы думаете, что эта работа вам подойдет?
Мне показалось, что тут еще можно легко выкрутиться, я начал:
– Нет, что вы. Просто там, понимаете, чайники, люди которым надо объяснять, как ими пользоваться, ты один стоишь┘.
То, что я стал говорить, тут же вызвало у меня такое отвращение, что я на середине своего оправдания нажал на кнопку на телефоне, чтобы оборвать этот идиотский разговор. Неужели я так плох, неужели для меня совсем нет нормальной работы? Неужели я могу быть только грузчиком или, там, подсобным рабочим? (...)
Да ведь, правда, я ни на что не способен! Мы с Тимофеем несколько дней сажали кедры, пока от наших услуг не отказались! Мне наш бригадир и сказал, что мы так плохо это делаем, хуже всех остальных! Всего-то вставлять саженцы через каждые полтора метра! Но ведь я там не виноват. Я просто вставлял саженцы, это Тимофей штыком их фиксировал в почве, и то, что он это делал плохо, его вина.
– Извини, – сказал Юра, так звали бригадира, – я позвонил сказать, что мне придется отказаться от ваших услуг.
– Как это отказаться?! – спросил я удивленно. В ту секунду все запланированные покупки полетели в мусоропровод моего сознания.
Юра сказал:
– Вы это делаете слишком хреново. Я прошел по целому ряду, и у вас все саженцы легко вытащить. Вы с Тимофеем завтра не поедете, скажи ему тоже.
Он был довольно вежлив. Вообще он был интеллигентный мужик. И он несколько раз говорил нам, чтобы мы их лучше фиксировали. Но ответил я, конечно, по-другому:
– Отлично, – полсекунды прицеливался и выстрелил, – ну вас в ж┘ с этими кедрами! Только это был не наш ряд! Мы нормально сажали!
Отцу я сказал, что работы осталось мало и Юра будет доделывать оставшийся участок с постоянной бригадой. Того, что я заработал на кедрах, едва хватило на новые штаны.
И вот теперь я остался со своей неродной мне больше комнатой, компьютерными играми, программой слепого десятипальцевого метода печати и нерешительными попытками устроиться на работу. Я ездил даже на биржу труда, там переписывал номера пару раз, их у меня было много записано, но звонил далеко не по каждому. И даже туда, где я договорился о собеседовании, я не ходил. Эти дела были одним из основных переживаний, я чувствовал, что я ребенок, пытаясь найти работу. И еще меня выводил курс машинописи, который я уже проклинал, но непонятно зачем продолжал осваивать. Я мечтал о том, как приду к кому-нибудь в гости, сяду за компьютер и покажу им всем жизни. Сяду за компьютер у Тимофея, например, возьму первую попавшуюся книгу и, глядя в нее, но не на экран, забарабаню по клавишам. Первые два дня я занимался на этой программе по десять часов, но потом упражнения стали такими сложными, что прыти моей поубавилось. Я пытался все делать правильно, не глядя и быстро, но ошибался, программа говорила мне «ой!», и я начинал заново, психовал, ругался, домашние мне говорили, чтобы я был тише и что я дурной. Один раз я разорался, швырнул стул, и мы поругались с мачехой. Несколько раз я выходил на крыльцо со сжатыми кулаками после какой-нибудь тридцатой попытки выполнить упражнение, смотрел на прохожих за оградой нашего дома, мечтая перестрелять всех их, особенно тех, которые знают, что надо делать в жизни, куда идти и как быть в той или иной ситуации, как стать счастливыми. И я ударял в стену дома кулаком, становилось дико больно. Я успокаивался и шел дальше бороться с программой. Но потом делал перерывы все больше и больше, начинал играть в игры.
И еще мы выпивали с Тимофеем, оба без работы, он уже два с лишним месяца, как окончил университет на биолога, худший диплом года по оценкам. Я – три раза учился на первом курсе┘ Но потом мне прописали двадцать дней уколов и никакого пьянства. Сначала врач взял у меня кровь, взял мазок на флору, поставил укол-провокацию. Сказал, сегодня выпей, а потом будем брать у тебя еще три дня мазки. И еще направил на УЗИ простаты. Я ночевал тогда у Тимофея, позвонил отцу и сказал:
– Я останусь у Тимофея сегодня, а завтра мне будут делать УЗИ!
– УЗИ чего? – спросил он.
– Простаты! Засунут адскую машинку в зад и лишат меня невинности! Так что я сегодня выпью, а если завтра я не вернусь, знайте, что со мной случилось!
– Не ты первый – не ты последний, – ответил мой отец и заметил, что я уже выпил.
Мне очень понравился его ответ, и я почувствовал, что он мне родной человек, хоть мне и было обидно, что у него в сорок шесть нет подобных проблем.
На следующий день я оказался в диагностическом центре, но кабинет урологического УЗИ не работал, и сначала я думал, что дефлорация отменяется. Я было обрадовался, и тут мне сказали, что все-таки можно пройти эту унизительную процедуру в кабинете исследования брюшной полости. Я зашел в кабинет и, на свое удивление, обнаружил двух женщин. Одна молодая – за компьютером, вторая старше, но еще довольно красивая. Та, что старше, выяснив мой возраст, предложила разуться, но, узнав, что у меня нет полотенца, отправила на первый этаж купить пеленку. Я вернулся с пеленкой, и она опять предложила разуться, потом постелить пеленку на кушетку и лечь на бок. Потом подогнуть колени к подбородку и оголить зад.
– Ну и работенка у вас, – сказал я неловко.
– Ничего, справляемся, – ответила она, уже надев специальный презерватив для УЗИ на такую пластмассовую штуку, подключенную к аппаратуре. И с этими словами она меня дефлорировала. Ничего страшного, только было чувство, что я опростаюсь прямо на кушетке. И я вдруг подумал с этой штукой в заднице: меня вылечат. Вылечу простату, женюсь на хорошей девушке, не буду ей изменять, и не будет больше венерических болезней, начну заниматься спортом, и у меня прекратятся проблемы с давлением, и я буду совсем здоров. (...)
И к тому же вскоре анализы показали, что у меня не осталось инфекций в организме, но вот кровообращение в простате нужно восстановить. Мне прописали курс уколов на двадцать дней, как я уже говорил, и еще врач посоветовал начать ходить на массаж простаты. Для меня это было дорого, поэтому я делал всякие страшные процедуры самостоятельно. Моя мачеха нашла где-то тоненькую книжечку о простате, после чего я пришел в аптечный супермаркет. Я ходил и не мог найти клизму, которая мне нужна была, как говорилось в книжке, зато наткнулся на интимный отдел и впервые увидел все эти пугающие самотыки и прочие хитрые приспособления. Потом все-таки подошел к девушке-консультанту и сказал:
– Мне бы найти, где у вас тут клизмы.
– Спринцовки? – спросила она.
Я раньше и слова-то такого не слышал.
– Клизма нужна мне. Клиз-ма.
– Спринцовка, – сказала она, – а клизму вы себе сами сделаете.
И крикнула другой девушке, чтобы та показала спринцовки. Какого размера мне нужна, спросила вторая. Я сначала не понял, а она открыла какой-то огромный ящик. Их было много разных размеров и цветов, и взял я красивую зеленую средних размеров клизму. Оказалось, наука далеко ушла в производстве оных, и клизмы теперь совсем не такие, как те, из которых мы брызгались как-то в детстве, а намного эстетичней. И еще я купил лепестки ромашки.
Но опять одиночество наваливалось на меня, когда я бился с десятипальцевым методом, машинописью и простатой. И теперь не мог печатать ни по-старому – потому что разучился, ни по-новому – потому что еще не научился. Потом, ближе к ночи, когда родители и младший брат уже спали, я делал упражнения из книги о простате, которая, кстати, называлась «Второе сердце мужчины». Я вставал на четвереньки и задирал ноги по очереди. Еще сжимал анус: три подхода по тридцать, спасительная якобы для кровотока манипуляция. А на десерт ждала процедура, из-за которой я чувствовал себя наиболее несчастным и одиноким, которая в сотни раз уменьшала меня, а мир делала больше в тысячи.
Сначала просто очистительная клизма, полежать на боку пять минут, сдерживая теплую воду в себе, когда все, что в тебе было, со свистом выйдет в унитаз, вторая клизма – из отвара ромашки, и надо ходить с полным кишечником этого отвара в течение пятнадцати минут.
Гидромассаж простаты. Простаты. Гидромассаж. И я ходил по коридору ночью, подходил к зеркалу – ба, ну и тип, будто в штаны наделал, иногда выходил на крыльцо, закуривал и проходил до калитки и обратно. Такие дурацкие ночные упражнения, я хожу под звездами, как пингвин, весь напряженный, а потом сил у меня не остается, и я бегу в туалет. И уже нет во мне этого оптимизма, нет всех этих замечательных мыслей о дне прощения всех пьяниц.
Да, и еще я в некоторые вечера гулял с девушкой, и от этого всего не стоило ждать ничего, кроме непонятно чего. Собственно, я сказал ей, что люблю ее и собираюсь на ней жениться. Такие впечатления от сентября.
