Александр Лавров
В числе изданий, готовящихся к печати в академической серии «Литературное наследство», – том «Автобиографические своды Андрея Белого». В книге, подготавливаемой Александром Лавровым и Джоном Малмстадом, представлены хроникально-документальные свидетельства, реконструирующие историю жизни автора, контакты с современниками, круг чтения, участие в литературной и общественной жизни и т.д. Основу книги составляют два произведения, в которых тщательное воспроизведение биографической событийной канвы сочетается с анализом и ретроспективной оценкой пережитого, – «Материал к биографии», охватывающий период от рождения (1880) до 1915 года, и «Ракурс к Дневнику», в котором характеризуется почти все время активной творческой деятельности Белого с 1899 по 1930 год, а также некоторые другие аналогичные тексты Белого.
К 130-летнему юбилею Андрея Белого публикуется фрагмент из «Материала к биографии», характеризующий начальные месяцы 1901 года,– время, когда во многом определилась творческая личность и сформировалось духовное самосознание писателя.
Андрей Белый
1901 год
Этот год переживался мною как единственный год в своем роде: переживался он максимальнейшим напряжением; первая часть его мною переживалась, как исключительно благая: это был первый год нового столетия, так сказать новой эры; впоследствии Рудольф Штейнер сказал, что в начале столетия даже зори переменилися; этот год стал для целой группы людей, разрозненных в то время и друг друга не знавших, – эпохой зари; вместе с тем: этот год был началом осознания себя символической школы искусства; Александр Блок писал впоследствии об этом годе, что уже первые дни его протекали под другим знаком, чем дни 900 года; для меня этот год был годом максимального мистического напряжения и мистического откровения; все лето 901 года меня посещали благие откровения и экстазы; в этот год осознал я вполне веяние Невидимой Подруги, Софии Премудрости. Кроме того: весь этот год для меня окрашен первой глубокой, мистическою, единственной своего рода любовью к М.К.М. [Маргарита Кирилловна Морозова; 1873–1958. – Публ.], которую однако не смешивал я с Подругой Небесною; М.К.М. в иные минуты являлася для меня лишь иконою, символом лика Той, от Которой до меня долетели веянья. <┘>
Главенствующие осознания этого года: 1) Откровение Софии, 2) Духа иоанновой, белой зари, 3) Осознание, что «уже – заря», 4) Ожидание Денницы; кроме того: завязываются в этот год встречи с рядом людей, глубоко влиявших на меня около десятилетия и более: я встречаюсь впервые с Львом Львовичем Кобылинским (Эллисом), с М.А.Эртелем, с теософами (с Батюшковым, Гончаровой), с Минцловой, игравшей впоследствии такую важную роль в моей жизни, с Мережковским, с Гиппиус, с Валерием Брюсовым; первое, хотя и шапочное знакомство с Метнером (Эмилием) происходит в этом же году; в этом же году я впервые вижу Рачинского и посещаю первый концерт М.А.Олениной-д’Альгейм; в этот же год происходит моя встреча с поэзией Александра Блока; появление странной фигуры Анны Николаевны Шмидт происходит опять-таки в этом году. В этом же году складываются основные ноты моего творчества; и самое крещение меня моим псевдонимом «Андрей Белый» происходит в этом году; отсюда, из этого года, протягиваются нити, складывающие мое будущее; опять-таки: первое падение мое с женщиной происходит в этом году. 1901 год отрезывает меня от моего теневого отрочества и юности; и предо мной открывается перспектива шумных лет; в этот же год я осознаю впервые отчетливо, что мой путь – не путь науки и что естественный факультет – лишь случайная веха моего развития. Этот год есть год моего совершеннолетия: мне – 21 год.
Январь
Весь охвачен метелями; мне в метелях слышится шум восстания мертвых; и нота Вл. Соловьева: «Конец уже близок: желанное сбудется скоро». Мы с Сережей [С.М. Соловьев. – Публ.] углубляем наши теории о «белых началах», о Духе Утешителе; мы отыскиваем в Москве места, которые нам кажутся овеянными благодатью (сюда «белый тракт» – Дев<ичий> Монастырь, Дев<ичье> Поле, Пречистенка, Храм Спаситель); в то же время углубляются мои разговоры с Петровским, который мобилизирует против моей мистики всю силу своей иронии и скепсиса. В этот же месяц я особенно переживаю музыку, особенно часто посещая концерты и частную оперу (увлечение Римским-Корсаковым); с этого месяца и весь последующий сезон я посещаю Художественный театр; у Соловьевых мы продолжаем обсуждать детально Мережковского; О.М.Соловьева переписывается с Гиппиус, с Ал<ександрой> Андр<еевной> Кублицкой-Пиоттух, матерью Блока. Дома я в это время попутно принимаюсь за изучение Герберта Спенсера («Основные начала», «Основание биологии»); кажется, к этому времени выходит «Учение о Логосе» С.Трубецкого; если так, то мы с Сережей начинаем внимательно изучать это сочинение.
Февраль
Метели еще бурней; весь этот месяц овеян для меня метельным вихрем; наши ожидания какого-то преображения светом максимальны; мне начинает казаться, что уже мы на рубеже, где кончается история, где за историей начинается «восстание мертвых»; и тут-то по газетам на небе вспыхивает новая звезда (она вскоре погасла); печатается сенсационное известие, будто эта звезда – та самая, которая сопровождала рождение Иисуса младенца; Сережа прибегает ко мне возбужденный, со словами: «Уже началось». Нам 3 дня кажется, что уже начались события огромной апокалиптической важности; мы формулируем нашу мистическую символику приблизительно в таких терминах: Дух Утешитель будет иметь в истории такое же воплощение, как Христос; он родится младенцем; его мать – женщина, которая будет символом Церкви (Жены Облеченной в Солнце), рождающей новые слова, Третий Завет; «Жена Облеченная в Солнце» – София; Мария родила младенца Иисуса; София родит Духа Истины; Дух Истины – трактовался мною, как «белый всадник» Апокалипсиса, открывающий эпоху кратковременного сияния Истины пред началом окончательного гонения на нее. Воссияние звезды было знаком для нас с Сережей, что «младенец» уже родился; «белые начала» – печати Духа: венцы его окружения; мы делим людей на «белых» и не «белых»; мы исследуем «белизну». Оказывается по Сереже: в семействе Поливановых (покойного Л.И.) много «белых начал»; (я не подозревал еще, что Сережа влюблен в М.Д.Ш., внучку Поливанова).
Вторым важным событием этого месяца – моя встреча глазами с М.К.М. на симфоническом концерте во время исполнения бетховенской Симфонии; и отсюда мгновенный вихрь переживаний, мной описанный в поэме «Первое Свидание». С той поры совершенно конкретно открывается мне: все учение о Софии Премудрости Вл. Соловьева, весь цикл его стихов к Ней; и моя глубокая и чистая любовь к М.К.М., с которой я даже не знаком и которую я вижу издали на симфонических концертах, становится символом сверхчеловеческих отношений; мне становится ясным, что «мистерия новой любви» есть мистерия, образующая новую Иоаннову Церковь «детей любви»; открывается внутренне и статья «Смысл Любви» Владимира Соловьева, который в эти дни как бы невидимо присутствует с нами, который вмешивается своею благою рукою «оттуда» во все события моей мистической и «эротической» жизни. Метель, музыка, Она, М.К.М., Откровение Иоанна, – вот лейт-мотивы этого месяца; они вытесняют из моей души все прочее; Университет, естествознание – все отлетело куда-то, хотя я механически продолжаю работать в химич<еской> лаборатории.
Третьим большим для меня событием этого месяца есть неожиданное, даже пугающее меня обращение Петровского к истокам Православия; совершенно потрясенный, он приходит ко мне и говорит, что какая-то благая рука его ведет к Богу; этот стремительный поворот его к Богу и к Церкви после месяцев максимального бунта и розановских, демонических подмигиваний даже пугает меня; как до этого Петровский показывал мне свой «диаволов» язычок, так теперь, обращенный к Богу, он весьма интенсивно переживает нападение на себя «темной силы»; даже в моих словах ему чуется привкус «антихристовщины»; он подозревает в людях одержание бесами; и его жест – покаяние, смиренная молитва и боязнь заглядываться в «бездны»; а – «бездны ужаса» роятся вокруг него; он приходит ко мне в этих настроениях, просиживает до 2-х часов ночи, и наши разговоры о Боге и диаволе переходят порою в какие-то мистические сеансы, когда мне начинает казаться, что «бесы», его окружающие, прилипают ко мне; в нем для меня явная нота «гюисмансовщины». Он поднимает во мне всегда лейтмотив беса, Антихриста.
Так в этот месяц и в следующий я переживал то именно, что переживает герой моей второй «Симфонии», Мусатов; вторая «Симфония» – случайный отрывок, почти протокольная запись той подлинной, огромной симфонии, которая переживалась мной ряд месяцев в этом году.
Март
Все лейт-мотивы предыдущего месяца и января развиваются; но параллельно с ними вырастает и начинает все покрывать лейт-мотив моей мистической любви к М.К.М.; поэзия Фета и Лермонтова мне звучит прообразовательно; во всех любовных стихотворениях Фета – отблеск одной любви: любви Мировой Души к рыцарю; я ощущаю себя этим рыцарем – одновременно рыцарем Небесного Видения и земной иконой Ее; эта земная икона – М.К.М. Кроме концертов я начинаю видеть ее на Арбате и в Денежном переулке – в часы, когда она возвращается домой; лошадей ее, кучера ее я знаю в лицо; с этой поры я ежедневно после обеда начинаю бродить вдоль Арбата, вдоль Денежного переулка, вдоль Воздвиженки в надежде встретить М.К.М. Она уже знает меня в лицо; и мне кажется, что взгляд ее, на меня обращенный, – взгляд добрый и ласковый; лейт-мотив этого времени – еще ненаписанная строчка Блока, с которой я встречусь уже через 7 месяцев: «Я озарен: я жду твоих шагов». <┘>
Страстная неделя для нас с С.М.Соловьевым совершенно необычна; вся она залита весной, солнцем, зарею, обетованиями Апокалипсиса и «встречами» на Арбате и на Пречистенке; не Арбат, не Пречистенка места наших прогулок, а – Вечность, как я писал: «Выходим в Вечность – на Арбат». Иногда я провожу С.М.Соловьева к его репетитору Д.С.Новскому, католику, поклоннику Вл. Соловьева, который часто присутствует за чайным столом Соловьевых. <┘>
В этот же месяц происходит первое знакомство А.С.Петровского с Соловьевыми; А.С. производит на О.М.Соловьеву огромное впечатление; она начинает ему верить во всем; в этот же месяц с А.С.Петровским мы чаще и чаще беседуем о Серафиме, Сарове, Серафимо-Дивеевской обители, где у него в монашках сестра; я читаю биографию Серафима и все более и более проникаю в дух апокалиптический Дивеева; А.С. переписывается с Дивеевым; так традиция Дивеева начинает входить в мою душу; одновременно: я читаю все, что можно прочесть об Оптиной Пустыни и о старце Амвросии, перечитываю «Братьев Карамазовых»: «Алеша» мне видится «белым»; я читаю и биографию, написанную К.Леонтьевым, «Отец Зедергольм». Монастырь, затвор представляется мне желанною тихою пристанью; так А.С. все более и более влияет на меня в нем развивающимися монашескими нотами.
Апрель
В апреле как-то на время ломается линия 1901 года, которая до сей поры шла «crescendo» (январь–февраль–март!); погода портится; льют дожди; дом М.К.М. – покинут; окна – завешены; я переживаю разлуку с ее образом, как разлуку вечную; мне кажется, что более мы никогда не увидимся, что до осени мы не доживем; вместе с тем: вместо благих и светлых нот начинают подыматься темные апокалиптические ноты: ноты врага и Антихриста; Москва мне кажется жуткой; на улицах встречаешь какие-то рожи; все восприятия и все темы дня звучат для меня в тональности: «Держись, враг собирается оборвать ноты света»; я ощущаю нечто вроде долга: держаться и в чистоте нести завет служенья Непостижной; Соловьевы очень рано уезжают в Дедово; папа уезжает председателем экзам<енационной> комиссии куда-то (кажется, в Казань); мама к первому маю уезжает в деревню; мы с А.С.Петровским часто видаемся (он живет около Остоженки в Дурнове переулке, в доме Осетрынькина); мы с ним углубляемся в гностические бездны; меня интересует теософия цветов; я делаю открытие, что красный цвет – феноменален, призрачен; пурпур – ноуменален, ибо он соединяет линию спектра в круг; во мне складывается та концепция цветов, которую я впоследствии изложил в статье: «Священные цвета». А.С. меня заинтересовывает религиозно-философским кружком Новоселова; он собирается ехать к последнему в Вышний Волочек; там ожидается Мережковский; мы с ним интересуемся простыми газетными известиями, провидя в фактах русской действительности некие апокалиптические персты; между тем надвигаются университетские экзамены, которые в этом году для меня гораздо ответственнее, ибо все 2-ое полугодие я почти не посещал лекций.
Май
<┘> Экзамены протекают неожиданно легко, почти не задевая за душу; иными событиями я весь переполнен в течение этого месяца.
Во-первых, когда после дождливого и холодного апреля вдруг наступили жаркие, майские дни, то мы с А.С.Петровским переживали незабываемые вечера грозных предчувствий какого-то огромного будущего; А.С. в эти годы всегда поднимал во мне переживания грозного, над нами нависшего «конца»; гром апокалиптических событий из будущего ясно чувствовался; просидев вечер у Петровского, я возвращался домой Мертвым переулком и переживал Москву совсем по-особенному; целые ночи я проводил в моей арбатской квартире без сна, пугаясь тишины и мрака углов неосвещенных комнат; иногда со мной просиживал А.С. Тогда мы забирались на балкон (третьего этажа) и сидели, повисая над темным Арбатом в ожидании рассвета; А.С., шутя, говорил, что в нашей пустой квартире по ночам в комнате заводится некое злобное, астральное существо, «Козерог», распадающееся прахом к рассвету; и шутя, фантазировал, что у нашей кухарки, Дарьи, имеющей очень длинные уши и находящейся в тайных сношениях с «Козерогом», – растут уши; выходило, что Дарья – медиум; и как только вечером она уляжется спать, так тотчас же ее освободившиеся астральные силы материализуют в пустой гостиной, среди чехлов, – «Козерога»; я прибавлял соли к шуткам Петровского, в результате чего мы друг друга приводили в очень взвинченное настроение; и пустая квартира казалась наполненной шорохами; «Козерог» – появлялся: мы забирались на балкон, озирали сонный Арбат и смотрели, как начиналось на востоке порозовение; это белое утро описано мною в последних отрывках второй части «Симфонии». В одну из таких майских ночей после успешно сданного экзамена физики, когда в один день распустилась сирень и в некоторых частях Москвы разливался аромат сирени, – я почувствовал сильное вдохновение: я выставил рабочий столик на балкон, поставил свечку и всю ночь напролет писал: была написана почти вся 2-ая часть 2-ой «Симфонии» в эту ночь; и эта ночь отразилась в этой части; все то, что разливалось для меня в заревом воздухе ночи, то вылилось в образах 2-ой «Симфонии»; я чувствовал определенно, как пером моим водит чья-то рука; никогда я не писал так безотчетно, как в эту ночь; и странно: многие факты 2-ой «Симфонии» имели место в Москве, но позднее: в 904, 903, 905 годах; я считаю, что в некоторых фразах этой «Симфонии» есть предвидение <┘>.
Написав ночью 2/3 второй части «Симфонии», я с утра принялся за продолжение; характерно: эта часть написана в ночь с Троицына дня на Духов день; в Духов день она была закончена к 5 часам дня; едва я успел окончить – звонок: Сережа, приехавший из Дедова; я ему тотчас же прочел эту 2-ую часть, окончившуюся сценой в Девичьем Монастыре; эта сцена поразила Сережу, и он высказал желание тотчас же отправиться в Монастырь на могилу Владимира Соловьева; мы – отправились; нас поражала Москва: мной описанный «золотой Духов день» еще длился; он был точно такой, каким я его описал; и Монастырь – был таким же точно; мы посмотрели на красный домик, перед которым «монашка сгорала в закатном блеске» (он перекрашен, а сцена с монашкой – списана с натуры), и пошли к могиле Вл. Соловьева, перед которой долго стояли в молчании, как бы испрашивая у него благословение на «подвиг нашего будущего служения»; на другой день Сережа увез меня в Дедово, где прочел 2-ую часть М.С. и О.М.Соловьевым; М.С. тогда же решил, что «Симфония» должна быть напечатана. Дни в Дедове – продолжение незабываемых московских «священных» дней; они полны разговорами огромной важности и овеяны тенью Владимира Соловьева; помнится ночь, накануне моего отъезда, проведенная в лодке на пруде, когда мы с Сережей, зажегши свечу, читали «Апокалипсис»; к нам потом присоединился покойный М.С.Соловьев.
Окончание мая помнится мне под знаком усталости, разбитости после страшного напряжения душевных сил «прочесть тайну зари 901 года»; в дни этой душевной усталости совершилось первое мое падение с женщиной, оставившее в душе весьма болезненный след; впрочем, этот след быстро прошел, когда я после экзаменов уехал в деревню, в «Серебряный Колодезь»; и – новая волна огромных переживаний мистических на меня налетела.
