Пушкин жжот

С Екатериной, с Петром, на наш аппарат, на ваш аппарат┘ На ваш сто рублей, на наш сто пятьдесят...
Рисунок Евгении Двоскиной

В издательстве «АСТ» скоро выйдет комический авантюрно-плутовской роман «Эликсир князя Собакина», написанный двумя авторами: Ольгой Лукас («Поребрик из бордюрного камня») и Андреем Степановым («Сказки не про людей»). Предлагаем читателям сокращенный вариант одной из глав романа. Задача персонажей – добыть необходимый для приготовления эликсира ингредиент: патину с хвоста змеи Медного всадника. Для этого им приходится выступить в ролях актеров, которые за деньги фотографируются у знаменитого памятника.

* * *

Начинающие артисты с костюмами в руках стояли перед одноэтажным домиком классического стиля с колоннами по краям.

– Или Росси, или Растрелли┘ – задумчиво сказал Живой. – Скорее Росси.

На творении Росси было написано «М» и «Ж», но вход был один на всех.

– Гримуборная, – вымученно улыбнулся Савицкий. – Уборная общая, грим просьба приносить с собой. <┘>

Зашли в туалет и разошлись по кабинкам – переодеваться.

– Ваше величество, вам корсет зашнуровать? – крикнул Паша вдогонку княжне.

Даже не взглянув на него, Вера скрылась на женской половине и десять минут спустя выплыла на улицу┘ <┘> Возле творения Росси уже прыгал суетливый, подвижный и, вопреки мнению Жозефины Павловны, очень похожий на настоящего Пушкин. Он декламировал вступление к «Медному всаднику», поминутно поправляя выскальзывающие из-под парика дреды.

– Божественная! – прервал он свой словесный поток, завидев царицу. – Дай, дай ручку поцелую!

Екатерина отдернула руку, что-то презрительно буркнув по-французски.

Бабст, пришедший чуть позже остальных, настраивал свои многочисленные фотоаппараты: пленочный ЛОМО, пижонистый панорамный и цифровой с полуметровым объективом. Завидев княжну в царском платье, он чуть не уронил их все разом.

Вера царственно кивнула ему и обратилась к Паше:

– Сам-то можешь что-нибудь сочинить?

– Легко! – воскликнул тот и, повернувшись к воображаемой публике, продекламировал:

О вы, прекрасные туристы,
И гости города, и вы,
Приезжие контрабандисты
С пакетом молодой травы!
Несите деньги, мы, артисты,
За все про все берем по триста,
А лично я – по пятьдесят,
Чему, признаться, сам не рад.

– По триста чего? Евро, что ли? – опешил Бабст.

– Рублей. И не по триста, а по сто. За одно фото с царями на аппарат клиента. На твой аппарат – уже сто пятьдесят. А за Пушкина Лизка сказала брать не больше пятидесяти.

– Демпингуешь, гад! – покачал головой Костя.

Двери павильона Росси снова отворились, и к зданию Сената вышел Петр I. На царе была треуголка с цветными перьями, красный кафтан с золотыми отворотами, малиновый камзол, голубая лента через плечо, на шее – кружевной платок, заколотый крупным фальшивым бриллиантом, на ногах высокие ботфорты. Усы императора грозно топорщились. <┘>

– Вперед! К заветной цели! – скомандовал царь.

И они двинулись к цели.

Возле Медного всадника было безлюдно – только около самой ограды переминался с ноги на ногу какой-то плюгавый Петр в зеленом кафтане.

– Смотри-ка, царь-батюшка, конкурент у тебя объявился! – заметил Паша. – Может, в реку его, самозванца?

– Ты чей, боец? – строго спросил Савицкий у чужака. Тот был на голову его ниже, и вообще – не такой представительный.

– Я Машки Гатчинской, – хмуро ответил тот. – А вы-то чьи?

– А мы-то – Лизкины, – гордо приосанился Живой. – Понаехали тут в наш Ленинград! Вали давай в свою Гатчину!

– Да я слышал, у вас все в отпуску, место пропадает, – примирительно произнес самозванец. – Может, договоримся? Вы с этой стороны лошади, а я – с той?

– Шагай, шагай! – замахнулся на него тростью Живой. – У нас все схвачено. С той стороны лошади буду я.

Пришлый Петр мрачно оглядел противников – силы были неравные, да и грозное имя Лизки говорило само за себя – и поплелся прочь.

– Неудобно вышло, – покачал головой Савицкий. – Ведь парень в отличие от нас с этого кормится.

– Он некрасивый, – заявила княжна. – И неблагородный. Пьер, давай пока поклоны отрепетируем.

Покуда Петр и Екатерина кланялись друг другу и воображаемым клиентам, Бабст с Живым разглядывали памятник.

– Как дела, ваше величество? – фамильярно обратился Живой к всаднику. – Патина не жмет? Змея не беспокоит? <┘> О, и приступочка там такая удобная, на нее сесть можно будет. Может, прямо сейчас и залезем?

– Обалдел? Машины ездят, туристы шастают, милиция вон загорает.

«Прости меня, Петр Алексеевич, – думал тем временем Савицкий, кланяясь памятнику. – Это все для дела. И штоф твой мы обязательно найдем!» <┘>

Постепенно к Медному всаднику начал стягиваться народ: люди подходили, показывали пальцами на ряженых, смеялись, фотографировали друг друга на фоне памятника, но раскошеливаться не спешили.

– С царями приглашаем сфотографироваться, на память сняться, – гнусавым голосом затянул Бабст, – с Екатериной, с Петром, на наш аппарат, на ваш аппарат┘ На ваш сто рублей, на наш сто пятьдесят. С Пушкиным пятьдесят рублей.

Мама с дочкой, приглядывавшиеся к высокому красавцу царю, заслышав этот голос, в ужасе отпрыгнули.

– Эх ты, профессор! Кто ж так работает! – сказал Живой. – Отойди-ка, бессмысленный народ, побезмолвствуй в сторонке. Меня Аполлон к священной жертве требует.

Отставив трость чуть влево и вытянув правую руку вперед, он начал декламировать:

Все флаги в гости, все ко мне!
Ко мне, ко мне, я здесь стою!
Вот медный Петр на коне –
Он на копье вертел змею.
Вставайте в кадр, смелее взгляд,
Улыбочку! По пятьдесят
Рублей, товарищи, не грамм.
Нет мелочи? Я сдачи дам.

– Пушкин жжот! Ребзя, погодите, я с ним сфотаюсь! – тут же закричала какая-то девица.

– Вот! – гордо поправил цилиндр Живой.

Вдохновленные ее примером, другие туристы тоже начали подходить к царям и к Пушкину.

– Обнимите меня, пожалуйста, – попросила Петра печальная седая дама.

– Пятьсот рублей! – высунулся было Живой, но Петр Алексеевич обнял ее даром. После этого желающие сфотографироваться с царем, царицей и великим русским поэтом повалили один за другим.

Выглянуло солнце. <┘>

Вскоре появилась первая свадьба – жених и невеста, судя по всему, только что окончившие школу, и их друзья, явившиеся на церемонию в костюмах, купленных к выпускному балу.

– Работаем! – окидывая компанию оценивающим взглядом, скомандовал Живой. – Лизка говорит, со свадеб – основной навар.

Наступило самое урожайное время – белые и розовые лимузины, украшенные кольцами и воздушными шариками, подъезжали к памятнику через каждые пятнадцать минут. Вера ехидно поглядывала на невест в кринолинах, которые добровольно нацепили на себя эту амуницию. <┘>

К двум часам стало сильно припекать. Ноги с непривычки гудели. Пушкин охрип, но продолжал выкрикивать свои экспромты. <┘>

Петр снял кафтан и повесил его на ограду памятника. Живой пристроил рядом свой цилиндр и тут же организовал прокат костюмов. Фото в кафтане – триста рублей, в цилиндре – сто. В кафтане и цилиндре – тысяча. <┘>

Какой-то немец, видимо, найдя Пашу достойным собеседником, толкнул его локтем в бок и, указывая на Савицкого, с уважением произнес:

– Алегзандер Невски! – и выставил большой палец.

– Алегзандер – хундерт рубель, – тут же сориентировался Живой.

– Ух ты! Смотри! – толкнул Пашу с другой стороны Бабст.

На набережную выкатили сразу четыре автобуса, и из них посыпались китайцы. Толпа запрудила все пространство перед памятником.

– Тридцать, сорок, – считал по головам Бабст. – Лучше, чем четыре свадьбы и одни похороны.

Живой достал из кармана смартфон, потыкал в кнопки, что-то прочел и завопил, обращаясь к китайцам:

– Питодадидо! Ибай лупу!

– Ты чего, опупел? – уставился на него Бабст.

– Языки учить надо, – помахал волшебной машинкой Паша. – Вот, читай! По-китайски Петр Первый – Питодадидо. Сто рублей – «ибай лупу». Сто пятьдесят рублей – «ибай уше лупу». Да ты не отвлекайся, считай. Пусикен! Руссише поэто! В очередь, сукины дети!

<┘>

Живой встал у ограды, на которой висел кафтан Петра, открыл колу и принялся обмахиваться веером, подаренным китайскими поклонниками Пушкина.

Тут к нему подошел здоровенный белокурый детина явно иностранного – скорее всего скандинавского – вида. Он был в желтых шортах, синих гольфах и зеленой рубашке с подтяжками.

– Привет, – сказал скандинав по-русски с еле заметным акцентом, – можно с тобой сняться?

– Конечно! – с готовностью ответил Живой и тут же на всякий случай представился: – Александр Пушкин, русский поэт. Знаете такого?

– Очень хорошо знаю, – улыбнулся тот. – Я даже переводил тебя на шведский. Меня зовут Свен Карлсон. Но я не тот, который живет на крыше, просто у нас это очень распространенная фамилия. Я славист.

Паша улыбнулся в ответ и расшаркался:

– Очень приятно! Павел Живой, артист. А я-то думаю – чего этот викинг Пушкину тыкает? А он, оказывается, переводчик, свой человек!

– Нет, тыкать – это такая языковая привычка. У нас по-шведски нет всяких «вы» – «ты». Но если ты хочешь, я могу говорить тебе «вы».

– Да ну, ты чего, старик! – хлопнул его по плечу Паша. – Тыкай на здоровье. Ты же почти наш. Мы тебе даже скидку сделаем. За Пушкина – всего пятьдесят рублей. А если фоткаешься с Петром, то Пушкин бесплатно.

– Нет, с Петром не надо, – поморщился Карлсон. – Я лучше с тобой. А можно сниматься не здесь, а вон там, около собора?

– Ноу проблем! Костя, топай за нами!

Фотосессия прошла удачно. <┘>

– А у Всадника-то не хочешь? – спросил Паша, принимая гонорар. – Памятник знаменитый. Россию поднял на дыбы!

– Он не только Россию поднял на дыбу, – нахмурился швед. – Вот скажи, Павел, ты никогда не думал, что означает эта змея?

– Ну то есть как – что означает? – пожал плечами Живой. – Зло мировое.

– Нет, – покачал головой Карлсон, – не мировое. Змея-то – это мы┘

Пораженный такой трактовкой шедевра Фальконе, Паша некоторое время смотрел на представителя побежденной державы молча, а потом вдруг схватил его за руку.

– Слушай, а давай мы ему отомстим! – выпалил он.

– Как это?

– Ну, тебе ведь обидно, что тебя змеей представили?

– Обидно.

– И всему шведскому народу обидно?

– Еще как!

– Ну так возьмем и отомстим. Заберемся туда и напишем ей на хвосте: «ШВЕДЫ НЕ ГНУТСЯ».

Карлсон даже подпрыгнул:

– Отличная идея! Это же из Пушкина, да? «Ура, мы ломим, гнутся шведы!»

– Пятьсот баксов, – быстро сказал Живой.

– О’кей. А тебя не арестуют?

– А это уже не твоя забота. Арестуют – деньги при тебе останутся.

– Нет, нет, я все равно заплачу!

– О’кей. Можно, кстати, эту надпись вырезать напильником, чтобы навечно. – Паша снял цилиндр и ловко, как фокусник, извлек из него напильник. – Но тогда, сам понимаешь, будет дороже.

– Сколько?

– Тысяча!

– Ладно. Я только в банк сбегаю!

– Беги. Но можешь не спешить. Все равно до вечера ждать придется. Сейчас сам видишь, нельзя.

– Хорошо, буду ждать до вечера!

Карлсон помчался в сторону «Астории», а Пушкин вернулся к Всаднику.

Свадьбы шли непрерывной чередой, и Петр с Екатериной вертелись как заведенные. <┘>

Четверо искателей патины топтали брусчатку у Всадника уже шестой час. Солнце жарило немилосердно, в воздухе парило, ласточки нарезали в небе невероятные зигзаги – все предвещало скорую грозу. Снова появился Карлсон. Он помахал Паше рукой и стал ходить кругами вокруг монумента, подолгу задерживаясь сзади и разглядывая змею. Было видно, что ему тоже невыносимо жарко, но он, видимо, решил показать, что такое несгибаемый шведский характер. <┘>

Ближе к вечеру с запада стали наплывать черные тучи с рваными краями. Грозовое облако, похожее на гигантского всадника, медленно и неумолимо приближалось к своему бронзовому двойнику. Вдали прогремел гром.

– Сейчас хлынет! – крикнул Живой. – Что делать будем, Алексеич?

– Стой спокойно и жди грозы, – ответил Савицкий. – Когда народ разбежится, полезем на памятник.

– А как мы патину под дождем скрести будем?

– Не переживай, студент, – откликнулся Бабст. – Беру на себя всю операцию. А от дождя нам только лучше – пыль смоет, чистый продукт получим.

Вдруг рванул ветер – с такой силой, что цилиндр Пушкина покатился по брусчатке. Повеяло свежестью. Молния ударила так близко, что, казалось, еще чуть-чуть – и она расщепила бы Гром-камень. На мгновение все стихло, а затем тонны воды разом обрушились на бронзовый монумент.

Туристы кинулись врассыпную. Последняя свадьба, так и не успев сделать ни одной фотографии, улепетывала по лужам к своему лимузину. Китайцы, раскрыв разноцветные зонтики, плотной толпой неслись к арке на Галерной. Придерживая дубинки, туда же протрусила пара милиционеров.

Живой нахлобучил с трудом пойманный цилиндр на уши и закричал Савицкому:

– Алексеич, командуй! Самое время!

– Погоди, пусть разбегутся, – ответил непреклонный Петр.

Наконец на всей набережной не осталось ни одного человека – кроме Карлсона. Швед съежился под фонарем и, не обращая внимания на дождь, с надеждой поглядывал то на Пашу, то на змею.

Дождавшись, когда ливень чуть поутихнет, Савицкий взглянул на Всадника, перекрестился и сказал:

– Ну, с богом. Пора!

Живой одним прыжком перескочил через кусты ограды. Следом за ним тяжело перевалился Бабст со своим рюкзаком. Оскальзываясь, они полезли вверх по мокрой скале.

Петр Алексеевич схватил Веру за руку и потащил к набережной.

– Что ты делаешь, Пьер? – вскрикнула она. – Я не бросаю друзей!

– Надо отвлечь от них внимание! – объяснил на ходу Савицкий. – Ты умеешь танцевать менуэт?

Княжна помотала головой.

– Я тоже. Ничего. Ходи по кругу и приседай каждый раз, когда я поклонюсь! Ясно?

Вера кивнула.

Они встали друг напротив друга на краю тротуара. Царь отдал глубокий поклон. Царица ответила реверансом. Петр взял ее под руку, и пара плавно двинулась по кругу, выворачивая ступни наружу. Вернувшись в исходную точку, они разошлись и снова раскланялись.

Тем временем Бабст крепко уселся на выступ, образованный рельефом скалы. Он вытащил зонтик, раскрыл его и сунул стоявшему ниже Живому. Затем повесил рюкзак за лямку на самый кончик змеиного хвоста и стал доставать какие-то склянки.

– На! – протянул он Паше небольшую колбу. – Я буду реагентом обрабатывать, а ты подставляй эту штуку снизу, чтобы в нее стекало. Пробку смотри не потеряй! И зонтик надо мной держи.

Костя протер змею фланелькой, потом набрал в пипетку зеленой жидкости и стал капать на хвост. В колбу стекали мутные капли.

Внизу, под ними, всплескивая руками и приседая, бегал Карлсон.

– Да что ты там химичишь? – не выдержал Живой уже через минуту. – А ну пусти, у меня напильник есть! Сразу всю шкуру сдерем!

Бабст только покачал головой:

– Памятник всемирного значения, занесен в список ЮНЕСКО, символ Петербурга, а тебе, макаке московской, все равно. Напильник┘ Шкуру сдерем┘ А еще Пушкина надел!

Он снова наполнил пипетку.

Время шло. Карлсон внизу уже не бегал, а сидел на корточках, обхватив двумя руками голову. Совершенно мокрые потомки Собакиных заходили на десятый круг менуэта. Живой тихо подвывал, но колбу и зонтик держал крепко.

– Есть! – сказал наконец Бабст.

Живой швырнул зонтик вниз и прикрутил пробку.

– Все, сматываемся! <┘>

Живой перелетел через кусты, как олимпийский чемпион по бегу с барьерами. Он оглянулся было на Бабста, но тут сбоку на него налетело что-то большое и теплое.

– О, господи!

Паша уже успел забыть о существовании Карлсона.

– Ты настоящий герой! – кричал швед, поднимая его на воздух и чмокая в щеку. – Ты сделал это! Швеция тебя не забудет! Держи тысячу баксов!

Паша ощутил под ногами твердую землю, а в левой руке приятную шероховатость американской валюты.

– Спасибо! – крикнул он, устремляясь к набережной. – Прощай, камрад! Больше под Полтаву не ходи! Да здравствует мир во всем мире!