Петит (4)

Париж, Париж...

Зигфрид Кракауэр. Оффенбах и Париж его времени. Серия "Волшебная флейта". - М.: Аграф, 2000, 416 с.

"ЕМУ НЕОБХОДИМО было движение, кипение жизни вокруг", - сказал как-то критик про короля оперетты Жака Оффенбаха. А "кипения жизни" в Париже середины XIX века было более чем достаточно. Поэтому книга немецкого писателя Зигфрида Кракауэра - не столько беллетризованное жизнеописание композитора, сколько биография общества. Париж с его монархиями и диктатурами, всемирными выставками и революциями, единственный город, чья история стала историей Европы, - отнюдь не фон повествования. В лоне парижского общества "...совершилось рождение мировой экономики и буржуазной республики, и оно [...] положило начало мотивам, какие продолжают звучать и по сей день". Такая вот политэкономическая оперетта. Остается добавить, что книга хорошо переведена, а потому и познавательна, и увлекательна.

...но что для Гиппиус Париж!

Антон Крайний (Зинаида Гиппиус). Литературный дневник (1899-1904). Серия "Литературная мастерская". - М.: Аграф, 2000, 320 с.

"Я не люблю Париж [┘] Есть автоматизм, есть этот последний ужас в лике города. [┘] Один и тот же мотив свистит и пробегающий мальчишка, и наигрывает кто-то внизу на рояле; одна и та же шляпка надета на всех женских головах┘". Строга, жестка, нелицеприятна была Гиппиус, недаром в качестве литературного критика подписывалась мужским псевдонимом "Антон Крайний". В начале прошлого века это казалось действительно "крайним": "Ужас Парижа"; "смерть искусству!"; "поэзия субъективна, никому не понятна и не нужна - кроме Пушкина, он ясен, как солнце, но и, как солнце, неподвижен"┘ И везде, где только можно, Гиппиус ссылается на свою собственную религию, которая одна могла бы вдохнуть во все и смысл, и любовь, и Париж оживить, и стихи прояснить. Но в "Литературном дневнике" становление и суть религиозных воззрений тройственного союза экстравагантной дамы, ее мужа Мережковского и публициста Дмитрия Философова не прописаны. Гораздо больше света на "крайности" Гиппиус проливает двухтомный ее "Дневник", впервые собранный и опубликованный практически целиком несколько месяцев назад издательством "Интелвак", и "Литературный дневник" туда входит полностью (см. "EL-НГ" от 23.09.99). Аграфу не повезло: его опередили. Зато аграфовский "Дневник" стоит несравнимо дешевле.

Мережковский против Чехова...

Ольга Радищева. Станиславский и Немирович-Данченко. История театральных отношений, 1909-1917. - М.: Артист. Режиссер. Театр, 1999, 351 с.

Нигде и никогда жизнь так не равнялась театру, и наоборот, как в сорокалетней истории отношений двух основателей Московского Художественного театра. История эта имеет свои этапы и пограничные события. Подробная летопись, подробные пояснения и анализ отношений Станиславского и Немировича-Данченко составили три тома. Первый вышел в 1997 году. Этот - второй.

Одним из "пограничных событий" стал спор Немировича-Данченко с Мережковским. В 1916 году театр собирался ставить пьесу Мережковского "Романтики", но автор потребовал от мхатовцев "сделать выбор" между недуховным интеллигентом Чеховым и новейшей религиозной философией, а именно: преодолеть в себе Чехова и пойти в ногу со временем. "Одно из двух, - писал Мережковский в статье "Какая будет радость", - или искусство - религия или искусство для религии". Какое-то время драматурга пытались подчинить театральному диктату, доказать, что театр существует не для пророчеств и проповедей, а ради радости искусства┘ Естественно, постановка не состоялась. Пьесу Мережковского большинство мхатовцев сочли фальшивой, ничтожной и ненужной.

...а ведь мы жили по Чехову

Галина Бродская. Алексеев-Станиславский, Чехов и другие. Вишневосадская эпопея. В 2-х т. - М.: Аграф, 2000. Т.1. Середина XIX века - 1898, 288 с. Т.2. 1902-1950-е, 592 с.

Структура этой книги дублирует структуру пьесы Чехова, если ее переложить в повествование, скрытое за диалогами. В рамках компактного четырехактного "Вишневого сада" заложен романно-безграничный эпос. И шире - заложена матрица ключевых тем жизни Чехова, его предков, его потомков, его знакомцев, соседей, читателей, зрителей. Одним концом вишневосадская эпопея укоренена в русской истории, во времени, которое Фирс назвал "до воли", другой конец разомкнут в будущее. Книга об этой эпопее разделена на два тома и три части, соответствующие категориям эпоса: первый том - прошлое, до "Вишневого сада", второй - настоящее и будущее (впрочем, 50-е для нас уже успели стать прошлым, но это не важно). Возможно, документы и свидетельства частных лиц, простодушные письма "людей с галерки" проигрывают русской мысли, связанной на протяжении полувека с пьесой Чехова и спектаклем МХТ, а возможно, наоборот, умники покажутся флюсом на живой "стихии". Во всяком случае, тот и другой пласт редко собираются под одной обложкой, еще реже собирателям удается их органично связать и тесно переплести. Галине Бродской - удалось.

Еще одна удача двухтомника - блоки фотографий, прекрасно подобранных и прекрасно воспроизведенных на хорошей бумаге. Последний блок - сад, срубленный за сценой. Снимки все больше арестантские: фас, профиль. Алексеевы, Бостанжогло, Амфитеатровы┘

Жизнь, полная любви и смеха

Питер Устинов. О себе любимом. - М.: Захаров, 1999, 333 с.

Английский юмор без тени сарказма и французское жизнелюбие, бьющее через край, отличали этого удивительного человека, зачатого в Ленинграде удивительной парой - сын русского дворянина протестантского исповедания и правнучка французского шеф-повара при Павле I. Питер Устинов родился в лондонской клинике, прославился в Голливуде и окончил свои дни в Канаде. Когда он был ребенком, родители любили, как водится, развлекать гостей его детскими талантами, особенно подражательным. В возрасте двух лет он неплохо изображал Ллойд-Джорджа, а позже прибавил к своей галерее Гитлера и Муссолини. "Я страшился этих моментов, потому что несмотря на то, что гости смеялись, я ощущал в их реакции некую долю ужаса перед тем, во что превратится это маленькое чудовище, если его не остановят. Но все искупалось одним: я навеки прикипел сердцем к смеху, звук которого казался мне лучшей музыкой на свете". Питер Устинов прекрасно владеет пером, однако к концу книги необходимость быть смешным начинает довлеть.

В качестве приложения в книгу вошла в сокращении первая часть воспоминаний матери Устинова - Нади Бенуа-Устиновой. Она обрывается потрясающе трогательным эпизодом женитьбы. Революционный Петроград. Надя Бенуа и Иона Устинов по прозвищу Клоп, поженившись перед эмиграцией, решают отложить начало супружеской жизни: здесь опасно и безответственно создавать семью. Однако знакомый, занимавшийся репатриацией французских граждан, напугал, предупредив: за вами пристально следят; если после свадьбы не жить вместе - арестуют за попытку обманным путем вывезти за границу буржуазный элемент. Пришлось поторопиться┘

А. В.