Не рубите, мужики!

ВО ВРЕМЕНА активного жизнестроительства, когда перипетии личной судьбы художника становятся произведением искусства, а любое событие или поступок оформляется в художественный акт, грань между биографией и искусствоведческим исследованием стирается. Писать о событиях, осознавая, что они в какой-то мере - произведения искусства, непросто. И вдвойне трудно писать о человеке, чья жизнь уже давно стала продуктом и успешно выставляется напоказ. Такая ситуация требует особой стратегии отношения к герою, и чем сильнее проявляется в тексте эта стратегия, тем больше у автора шансов не воссоздать чужое произведение, покорившись его структуре, а сотворить свое собственное. Три книги воспоминаний, выпущенные недавно издательствами Москвы и Петербурга, могут послужить примером редкой изобретательности, которую проявляют авторы в таком, казалось бы, нехитром жанре, как мемуаристика. Ведь если в искусствоведении еще имеются худо-бедно устоявшиеся традиции и требования к тексту, то автор мемуаров оказывается предоставлен сам себе и ввергается в пучину литературных соблазнов. Однако в самом жанре воспоминаний уже заложены основания его авторской позиции.

СтратегиЯ # 1: Энциклопедия

Московский художник Авдей Степанович Тер-Оганян, которому посвящена книга Мирослава Немирова, - фигура одиозная и противоречивая. В конце 80-х он перебрался из Ростова-на-Дону, где учился в художественном училище, в Москву и очень быстро завоевал себе репутацию enfant terrible современного искусства. Отодвинув скуычный этюдник и кисти с красками, Авдей Степанович стал осваивать нелегкую стезю поп-арта и устраивать инсталляции, акции и перфомансы, нередко шокировавшие публику: заставлял зрителей стрелять в выставленные объекты, пить водку, глядя на морскую пучину в исполнении Айвазовского, наряжаться в карликов и так далее. Зрители, знакомые с именами Энди Уорхолла и Раушенберга лишь понаслышке, к подобному безобразию относились без особого сочувствия. Тогда Авдей Степанович понял, что людей нужно просветить, а они будут во все врубаться и носить его на руках. Но критиков просвещать поздно, потому что они старые. Приобщать к авангарду нужно с младых ногтей. Младых ногтей нашлось в избытке, и Авдей Степанович организовал школу современного искусства, в которой подростков учили быть авангардистами. После серии семинаров школьники (друзья Давида Тер-Оганяна, сына Авдея Степановича) сдавали экзамен, на котором демонстрировали свои навыки: они бросали в зрителей сардельки, снимали штаны, взрывали апельсины и обвиняли ошарашенного дяденьку в том, что "баба у него - говно". Не удовлетворившись достигнутым, Авдей Степанович стал учить своих подопечных другим тонкостям авангарда: например, лизать жопы, ниспровергать авторитеты и быть безбожниками. Акция "Школа юного безбожника", проведенная в Манеже весной прошлого года, закончилась для педагога плачевно. И дело вовсе не в иконах, которые тогда порубили топором и исписали всякими словами, а в том, что представители православной конфессии в школе Тер-Оганяна не учились и не знали, что богоборческий пафос - фундаментальное свойство авангарда как такового. Авдей Степанович стал было объяснять, "что Маяковский, да и Малевич еще больше века назад..." Но только представители конфессии слушать его не стали, а устроили скандал и затеяли громкий процесс, грозивший раскрутиться на полную катушку. Тогда Авдей Степанович осознал, что понимать его не хотят, а хотят посадить, чтоб неповадно было, и решил от правосудия скрыться. Уехал, и нет его. Вот такая история приключилась.

Само собой разумеется, что оставить ее без комментария было бы глупо и недальновидно - не поймет читатель, зачем рубили и почему. А чтобы не запутаться в метафизических программах и концептуальных обоснованиях, следовало бы написать целую энциклопедию отдельно взятого художника, энциклопедию, в которой Бодрийяр соседствовал бы с Богохульством, а Постмодернизм подпирал бы легендарный Портвейн "три семерки". Именно это и сделал поэт Мирослав Немиров, друг Тер-Оганяна и ценитель его радикального творчества. Энциклопедический жанр, избранный Немировым, не внес в его всклокоченный дискурс никакой системы, но стал главным подспорьем читателя, не позволив запутаться в огромном количестве персоналий. Хотя в результате многие параграфы энциклопедии остались пустыми или в лучшем случае были заполнены фотографиями, зато собранная информация поражает своей пестротой. Из книги можно почерпнуть сведения о том, как Авдей Степанович относится к Америке и как - к Армении, с кем Авдей Степанович пил и спорил о высоком, а с кем о высоком не спорил. Таким образом, по прочтении этого фундаментального труда чувствуешь себя как минимум дальним родственником, посвященным во все подробности быта художника.

Что же касается искусства, то в этом отношении книга Немирова выполняет двойную функцию. Ведь актуальное искусство, сводящее свое произведение к некоему событию или акту (акции) художника, тем самым ставит себя в неприятную зависимость от зрителя. Грубо говоря, зритель этот должен быть неким скриптором, фиксирующим и описывающим все происходящее. Но чтобы зафиксировать акцию как художественное событие, а не как пьяный дебош с милицейской дракой, необходимо находиться в контексте, или, говоря проще, врубаться. Роль скриптора, как правило, отводится прессе и критикам, тиражирующим акцию в поле эстетического дискурса. Но пресса и критики бывают забывчивы, ленивы и непонятливы. Они, может, осветят и растолкуют, но забудут об этом через неделю. Проследить развитие художественного мировоззрения, эволюцию взглядов, совершенствование форм - это им не дано. Именно поэтому нелегкую роль скриптора тер-оганяновских акций Немиров взял на себя.

Эта роль удавалась ему с переменным успехом. И причин тому несколько. Во-первых, по признанию автора, его теоретический кругозор ограничивается книгами, позаимствованными им у своего же героя. Во-вторых, Немиров - сам личность неординарная, и на протяжении всей энциклопедии его так и тянет прервать свое повествование и рассказать побольше "об авторе этих строк", процитировать свои нецензурные вирши и поделиться размышлениями. В-третих, Немиров признается, что многих убеждений Авдея Степановича не разделяет, левого радикализма не приемлет, а об акции с иконами жалеет. Последняя интонация становится лейтмотивом энциклопедии, в которой нет-нет да и наткнешься на фразу типа "такой замечательный человек Авдей Степанович, только вот с иконами это он зря..." Нотки раскаяния придают всему повествованию адвокативный характер, отчего книга напоминает прошение о помиловании. Только кому адресовано это прошение - непонятно.

Стратегия # 2: Анекдот

Однако Авдей Степанович стал героем не только книги Немирова. Максим Белозор, художник из Ростова-на-Дону и друг Тер-Оганяна, тоже опубликовал свои воспоминания о былых подвигах. Его книга называется "Волшебная страна", и на ярко-желтой обложке это название красуется в обрамлении наименований всевозможных спиртных напитков, набранных мелким шрифтом. "Волшебная страна" к искусствоведению отношения не имеет, зато имеет отношение к алкоголю и всевозможным способам его употребления, процветавшим в ростовской тусовке. Не мудрствуя лукаво, Максим Белозор сделал Авдея Степановича персонажем анекдота: байки о его приключениях занимают в сборнике почетное первое место. Кроме Тер-Оганяна, в ней фигурируют его ростовские друзья: Валерий Кошляков, Мирослав Немиров, Сергей Назаров и другие. По жанру и стилю изложения "Волшебная страна" очень близка к словесности питерских митьков, а портрет автора в исполнении митька Флоренского, украшающий книгу, - лишнее тому подтверждение. Все истории распределены по персоналиям, и каждую главу предваряет небольшое вступление, из которого читатель узнает о герое белозоровских баек: кто он и чем знаменит. Несмотря на огромное количество гротескных подробностей, пугающих своим натурализмом, "Волшебная страна" не только смешное, но очень поэтичное произведение, в котором беспробудное пьянство предстает не болезнью эпохи, а мировоззрением и даже каким-то особенным родом нонконформизма.

СтратегиЯ # 3: Портрет

Книга Анатолия Брусиловского (На эту книгу см. также рец. в "EL- НГ" # 12 за этот год.) тоже посвящена воспоминаниям о друзьях-художниках. Однако по стилю и содержанию она разительно отличается от творений Немирова и Белозора. Воспоминания Брусиловского несут на себе тень академизма и официоза, а стиль повествования страдает монументализмом, что в самооценке "легендарных шестидесятников" явление нередкое. Непонятно, чему обязан автор нравоучительным пафосом: своим ли героям, каждый второй из которых - классик, общему настроению эпохи или своему видению этой эпохи. Ясно одно: "Время художников" - еще один шаг в становлении нового мифа. Книгу можно сравнить с портретной галереей, в которой выставлены изображения "самых-самых": скульптора Эрнста Неизвестного, художников Юло Соостера и Анатолия Зверева, поэта Евгения Бачурина и др. Что касается жанра, то его можно назвать литературным портретом. Разумеется, от сюрреалиста Брусиловского не стоит ждать особой объективности. По своему усмотрению он то заостряет внимание на внешнем облике, то рисует психологический образ своих героев, то рассказывает целую историю, то ограничивается общими фразами и собственными размышлениями по поводу портретируемого. Случайного посетителя этой литературной галереи не покидает ощущение, что эта выставка не для него. Стиль повествования наводит на мысль, что книга написана "для своих" или почти для своих. Текст изобилует многоточиями и странными полунамеками, перемежающими факты: "кое-кто, кое-когда, кое-куда..." Короче, кто понял - тот понял, а кто не понял, тот не поймет никогда. Складывается впечатление, что "Время художников" писалось под неусыпным вниманием целой стайки цензоров, которые превратили ее в апогей политкорректности. В ней нет и толики скандала. Такую версию 60-х уже сейчас изучают в школах, и книга Брусиловского запросто найдет свое место в программе внеклассного чтения.