Даже не для себя

Сергей Дурылин. В своем углу. – М.: Молодая гвардия, 2006, 880 с.

Сергей Дурылин – человек из компании П.Флоренского, Булгакова, Бердяева, Розанова, но те прославленные поп-звезды русской культуры – а этот отнюдь.

Москвич. Родился в 1886 году в купеческой семье. Во второй половине 1900-х был близок к толстовцам, сотрудничал в их изданиях, дружил с их главарями вроде Черткова, много общался и с Толстым.

В конце тех же 1900-х входил в Сердарду – молодежное образование деятелей искусств, музыкантов, литераторов, художников; главным музыкантом там был Пастернак; там же он – Пастернак – начал писать стихи, и Дурылин был первый, кто его всячески поддержал и одобрил на этом пути.

Сердарда описана самим Пастернаком в автобиографических очерках «Охранная Грамота» и «Люди и положения» – там же высказана и всяческая благодарность Дурылину.

В 1910-е Дурылин – активный участник русского религиозного возрождения – дружит с Бердяевым, Булгаковым, Эрном, Метнером, Флоренским, активно участвует в Религиозно-философском обществе, часто и подолгу бывает в Оптиной пустыне, где очень дружит со старцами. Но также общается и с Брюсовым, и с Белым, и с Ходасевичем, и с другими деятелями искусств – всю жизнь очень дружит, например, с художником Нестеровым.

После 1917 года – близок к Патриарху Тихону, сходится с переселившимся в Сергиев Посад Розановым, присутствует при его последних днях, становится хранителем его, Розанова, архива. В 1920 года принимает священство. 1920-е – мытарства: аресты, ссылка в Челябинск, возвращение в Москву, снова аресты, ссылка в Томск.

Вот там он и изготовил книжку «В своем углу». Писал он ее, не рассчитывая напечатать, «даже не для себя – а для никого».

Что это такое? Ну это, в общем, прямое продолжение розановских «Уединенного» и «Опавших листьев» – собрание заметочек, набросочков, записочек, коротеньких очерков о том и о сем. Про текущую жизнь, про детство, про монахов, про Христа, про православие, про Лермонтова, Гоголя и Толстого, про самого Розанова – очень много, про прочих своих прославленных современников, от толстовцев до Пастернака. Ну и картинки природы, и розановское интимничанье.

Интересно? Интересно. Человек умный, человек пожил, много повидал, со многими был знаком, языком владеет, наблюдательностью и памятью обладает – конечно, интересно! И рассуждения интересны. Но особенно мемуарные куски – про того же Розанова, Нестерова, оптинских старцев. Дурылин к тому же включает в свои заметки не только то, что видел сам, но и что слышал от людей – с указанием на источник.

И трогательно. Розановоподобное интимничание порою и раздражает, конечно, но в целом впечатление от книги – светлое и душевное. Уютное, пользуясь его же выражением. В каком-то смысле «В своем углу» даже лучше розановских аналогичных вещей. С последователями это часто бывает – то, что по качеству они лучше первообраза.

Первообраз – сырой, кривой, грубо сколоченный, недодуманный. Там идея важна. Последователь же именно шлифует, зачищает, устраняет баки и приделывает фичи.

Так и тут. Розановские «Опавшие листья» – они, собственно, важны не столько как литература, сколько как актуальное искусство, в них важно не «качество письма», а «жест»: вот, собрал накопившийся за год хлам – и издал! Записочки, набросочки. Не подвергая их никакой обработке, «шлифовке», очистке и прочему олитературиванию. Это действительно случайные заметки, писавшиеся не для чего-то, а – просто так. Само написалось.

Как литературу никому, в том числе и самому Розанову, это в голову не пришло бы трактовать. Только как заготовки, сырье. Пока Розанову не пришла в голову гениальная идея взять, да и объявить это сырье – именно литературой.

«В своем углу» Дурылин писал уже именно как литературное произведение. В форме розановского хаотического сумбура, но «работая над стилем», продумывая фразы, отшлифовывая их – и производя все прочие операции, какие производит писатель над текстом. Вероятно, даже и с черновиками.