Дмитрий Матвеев Фундаменталистское сознание уповает на материальную силу как на необходимое и верное средство решения различных проблем. Приоритет внешнего над внутренним и склонность к фетишизации буквы Писания стимулируют болезненную уверенность в собственной правоте и в существовании неких врагов, в борьбе с которыми все средства хороши. Одной из множества проблем, порождаемых подобным типом сознания в современной российской церковной среде, являются милитаристские настроения.
В связи с этим вполне естественно смотрится воинственная риторика и фотографии современных истребителей и ракет на страницах таких политизированных изданий, как газеты "Русский Вестник" или "Десятина". Однако милитаристские пассажи сегодня отнюдь не являются привилегией одних околоцерковных маргиналов. Не от одного маститого московского протоиерея ныне можно услышать публичные рассуждения о том, что заповедь "не убий" не может быть применена к условиям войны по той причине, что враг на войне должен рассматриваться как существо, утратившее человеческий облик.
Сегодня в церковной среде находится немало людей, не просто неравнодушных к армии и ее структурам, но стремящихся к некоему особому, поистине мистическому единению с ними. Об этом говорят такие факты, как страсть иных клириков к освящению боевого оружия и техники, стремление явочным порядком "назначить" святых покровителей армии (скажем, великомученицу Варвару - небесным заступником ракетчиков), культивируемое кое-где отношение к Дню защитника отечества 23 февраля чуть ли не как к церковному празднику.
Для православных "национал-патриотов" в рясах и без, задающих тон в осуществлении и пропаганде подобных мероприятий, освящение боеголовок и другие аналогичные демарши есть отнюдь не просто знак доброжелательного внимания, адресованный "человеку с ружьем". Скорее это выражение их глубинного кредо: национального мессианизма, заставляющего мерить добро и зло не духовной мерой, но критерием "свой - чужой". Подобное сознание в своей "русской версии" обычно эксплуатирует известные постулаты церковно-государственной идеологии "константиновского" периода истории Церкви, характеризовавшегося, кроме прочего, выполнением Церковью сакральной функции в отношении возглавляемого императором "христианского государства". Адаптация этих постулатов к современным реалиям происходит достаточно легко. Ее не смущает даже тот факт, что в России уже очень давно нет ни "христианского государства", ни императора. Основным критерием православности для носителей подобного сознания "на уровне подкорки" всегда остается этническая и российская государственность в любой ее форме (не исключая и советскую!). Для подобного сознания она всегда где-то "в мистических глубинах" православна. В соответствии с таким критерием и армия Российского государства в любой его форме по определению "православное", "христолюбивое" и даже "святое" воинство.
С точки зрения представителей фундаменталистского крыла Русской Православной Церкви гораздо важнее доказать некое онтологическое родство армии и Церкви вплоть до их тождества. На Рождественских образовательных чтениях можно было в некоторых докладах услышать призыв породнить армию и Церковь. Основной тезис: и армия, и Церковь (в том виде, как понимает последнюю православный фундаментализм) построены на жестком иерархическом принципе и в них обеих нет и никогда не будет демократии. Впрочем, основным средством обоснования "презумпции православности" армии обычно служит характерный для идеологии имперской Церкви взгляд на военную службу (естественно, "своему православному" государству) прежде всего как на христианский долг, а на участие в войне на его стороне - как на жертвенный подвиг и прямое выполнение слов Христа: "Нет больше той любви, как если кто душу свою отдаст за друзей своих" (Ин. 15:13).
Необходимость критики подобных умонастроений, паразитирующих на христианской почве, представляется очевидной уже при виде того, как они приводят к сакрализации безусловного зла - войны, что с полным правом дает возможность назвать их "богословием войны". Более пристальное рассмотрение этого "богословия" способно, как представляется, привести к тому выводу, что мы имеем здесь дело с идеологией, эксплуатирующей некоторые элементы несомненной правды и затеняющей в своих интересах многое другое.
Конечно, в условиях войны могут проявляться такие действительно христианские добродетели, как жертвенность, верность, благородство (хотя следует помнить, что не в меньшем размере здесь проявляются и качества, прямо противоположные). Из истории мы знаем, что во все времена "казенная" церковная идеология эксплуатировала христианскую идею служения ближнему, ставя знак равенства между служением ближним и службой государству как самодовлеющему началу и в результате благословляя ведущиеся со "своей" стороны войны независимо от того, оборонительный или захватнический характер они имели. Но дело не только в этом. И справедливую войну для христианина едва ли приемлемо рассматривать лишь как жертвенное служение ближним. Сравнивая войну и христианский подвиг, нельзя забывать, что цель любых военных действий - победа над противником. Ясно, что здесь отнюдь нет победы добра, каковой является христианский подвиг. Следовательно, никакая война, даже "справедливая", не может быть к нему приравнена.
Это вполне осознавала изначальная церковная традиция: убийство врагов на войне, хотя и не приравнивалось в ней к нарушению шестой заповеди Декалога, но осознавалось тем не менее как безусловное, хотя, возможно, и наименьшее зло, к тому же не проходящее в духовном смысле даром для совершившего его человека. Именно здесь коренится известная из церковной истории практика запрета воинам-христианам, убившим врага, причащаться в течение нескольких лет. В сходном ключе звучат и соответствующие положения "Основ социальной концепции РПЦ" (раздел VIII "Война и мир"), принятых на прошлогоднем Архиерейском Соборе. Признавая возникающую порой необходимость для христиан в качестве "нежелательного, но вынужденного средства" участвовать в войнах, документ констатирует: "Война является физическим проявлением скрытого духовного недуга человечества - братоубийственной ненависти... Убийство, без которого не обходятся войны, рассматривалось как тяжкое преступление пред Богом уже на заре священной истории" (VIII. 1).
К подобным выводам не способно привести своих адептов "богословие войны", являющееся следствием смешения Божьего и кесарева, стремления во что бы то ни стало служить обожествляемому ими государству. Историческая неизбежность насилия и порой имеющая место причастность к нему христиан по-настоящему не переживаются как трагедия. Подобное "богословие" не хочет признать, что во всех ситуациях, в которых христиане были вынуждены брать в руки оружие, они оказываются лишь по причине своего несовершенства, неспособности действовать силой добра. Оно не слишком задается вопросом, некогда мучившим "еретика" Льва Толстого и почему-то проходящим мимо иных записных "ортодоксов", способно ли пройти без негативных духовных последствий стремление утвердить добро средствами зла? Вместо этого, идя по пути наименьшего духовного сопротивления, подобное "богословие" приходит к освящению зла, пусть в ряде случаев и наименьшего.
Нередко в слова Спасителя о любви пытаются вложить прямо противоположный смысл. Господь говорит именно об альтернативе действию в мире силой, прежде всего о Себе Самом, полностью отказавшемся от подобного действия, умалившемся до конца, до крестной смерти. Христиане же, прямо изменяя духу своего Учителя, не однажды поддавались соблазну опираться на материальную силу.
Впрочем, фундаменталистское сознание тем и отличается, что крайне нечувственно к историческим урокам. Его интересуют прежде всего собственные схемы и идеологемы, и потому измена евангельскому духу для него не новость и не редкость. Сегодняшние "православные патриоты" в России дают этому весьма красноречивые примеры. В первых рядах здесь Радиостанция "Радонеж", ставшая поистине глашатаем "православного милитаризма". Вместо заповеди "Блаженны миротворцы" здесь неустанно проповедуется "война до победного конца" (понятно, что речь идет о войне в Чечне), а люди, активно не приемлющие войну или оказавшиеся реальными миротворцами (Сергей Ковалев, Александр Лебедь и др.), объявляются предателями. Идеалом пастыря для одного из постоянно выступающих здесь священников оказывается некий полковой батюшка времен среднеазиатской кампании XIX века (кстати, отнюдь не оборонительной со стороны России войны), поднявший в победоносную атаку на бухарцев поддавшихся было деморализации солдат и удостоенный за свой подвиг камилавки.
Особенно печально то, что процесс размытия нравственных критериев носителей подобных взглядов, похоже, начинает заходить у нас гораздо дальше простых рецидивов "казенного православия". Иллюстрацию этого представляет собой отношение к известному делу полковника Буданова, судимого ныне по обвинению в совершении изнасилования и убийства во время военной операции в Чечне. Боевой русский офицер в глазах "православных патриотов" неподсуден "по определению" вне зависимости от его вины или невиновности, и за освобождение его от ответственности они готовы даже митинговать, полностью солидаризируясь с баркашовским РНЕ. Вот как выражает эту позицию Радио "Радонеж": "Если он в состоянии аффекта, как говорят на суде, и убил... это, конечно, преступление, но не должно быть такого позорного судилища. Кто может судить командира, которому приходится выписывать похоронки матерям погибших солдат?.. Это... позор России, издевательство над армией!" (цитата из прямого эфира от 07.03.2001).
Подобные публичные эксцессы этического нигилизма в церковной среде являются одним из подтверждений того малоутешительного факта, что в современной России православная по форме религиозность вполне может сочетаться с нравственной дезориентацией, характерной для всего постсоветского общества. В этих условиях попытки возрождения атрибутов "державной" церковности приобретают уродливые черты. Сегодняшний "милитаризм с крестом" представляется отнюдь не безобидной "православной игрой в солдатики" и больше походит на игру с огнем.
Наша страна, столь свыкшаяся за прошедшую эпоху с проявлениями жестокости и грубой силы, сегодня нуждается не в оправдании и тем более канонизации насилия, а, напротив, в смягчении нравов. Сегодняшние же "православные патриоты" вносят свою лепту в прямо противоположный процесс. Симптоматично, что в этих же кругах любят издавать "Домострой" и из них же слышатся призывы решать богословские вопросы с помощью казачьей нагайки.
