Павел Проценко
Демонстрация в Киеве, лето 1917-го года. Фото Института национальной памяти
В одном из московских издательств готовится к выходу в свет книга писателя Павла Проценко «Родом из Серебряного века: Этапы пути священника и поэта Анатолия Жураковского. Москва–Киев–Беломорканал». Действие в этом историческом романе-исследовании происходит большей частью в Киеве. Студент-филолог Анатолий Жураковский в 1917 году возвращается с распадающегося фронта. Его друзья из Киевского религиозно-философского общества (КРФО), известные богословы, историки, лингвисты, пытаются найти христианские пути в разворачивающейся государственной, общественной катастрофе, охватившей бывшую Российскую империю. Публикуем отрывок из главы «Эксперименты политиков и поиски христианской альтернативы», любезно предоставленный автором.
Надежды на свободу
В отличие от российских столиц с их двоевластием в Киеве с весны 1917 года установилось троевластие. Кроме администрации Временного правительства и левых Советов рабочих депутатов свою долю политического влияния здесь получили представители украинских национальных сил. Центральная Рада, возникшая в марте как представительный орган общественных организаций и состоявшая из делегатов социалистических партий, постепенно присваивала себе законодательные функции, де-факто расширяя властные полномочия. После большевистского переворота в Петрограде в Киеве был провозглашен III Универсал, заявивший об автономном существовании Украинской народной республики.
Первый год революции на днепровских холмах проходил под знаком нарастания национального движения, которое, однако, развивалось в рамках общероссийского федерализма. В целом это соответствовало классическим целям украинского самостийничества еще XIX столетия: борьба за широкую культурную автономию в рамках общероссийского освободительного движения. Однако во главе молодых национальных партий встали представители нового поколения украинских интеллектуалов, сформировавшихся в начале XX века, политики радикального направления, не стесненные моральными комплексами, часто авантюрного настроя, распространявшегося по эпохе со скоростью морового поветрия. Винниченко, Петлюра, Голубович… Они быстро оттеснили умеренных заслуженных «культурников» на вторые роли и взяли курс на национальную и социальную революцию. Во многом они шли в фарватере большевизма, перенимая их крайние лозунги и демагогические приемы. Но одновременно и проигрывая оригиналу, более развязному и беспощадному.
Социализация земли, промышленности, банков – эти принципы начала проводить на Украине не советская власть, а Центральная Рада. Конечно, она декларировала приверженность демократии, защите прав и личных свобод граждан, но во многом это оставалось риторикой. И Винниченко, и Грушевский были вполне просоветскими политиками, на тех или иных поворотах истории готовыми к сговору с большевиками.
Проводя курс на украинизацию всех сторон общественно-государственной жизни, национальные активисты не могли оставить в стороне религиозную сферу. Весной и летом по Украине прошли епархиальные съезды, на которых прозвучали требования о церковной автономии и кое-где даже о полной автокефалии, о созыве для ее провозглашения Всеукраинского церковного Собора. Инициаторами этого процесса в Киеве стал, в частности, ряд украинофильски настроенных членов Киевского религиозно-философского общества. Среди них – священник Василий Липковский, один из будущих руководителей неканонической Украинской Автокефальной Православной Церкви.
В апреле 1917 года на киевский епархиальный съезд был избран делегатом от КРФО Василий Зеньковский. Позже он вспоминал о предварительной беседе своей и нескольких мирян с митрополитом Киевским Владимиром (Богоявленским), не желавшим давать разрешение на проведение этого собрания. Ходатаи уговаривали митрополита «не противиться замыслу самочинного церковно-общественного комитета и дать благословение созываемому съезду, чем может быть наполовину парализован его революционный дух». «Мы все верили тогда, что все «образуется», если дать бушующей стихии возможность проявить себя, если не раздражать и не возбуждать ее запрещениями», – писал Зеньковский.
Василий Васильевич недаром отождествлял свою позицию с мнением коллективного «мы», за которым – отражение мыслей его коллег по КРФО, и прежде всего их идейного мотора: «радикального кружка» профессоров Духовной академии Василия Экземплярского и Петра Кудрявцева. По мнению последних, политическая свобода неизбежно должна была привести к запуску национально-демократических процессов на окраинах империи. Это было неотвратимо, как простейшие химические реакции. Когда мелочно и длительно подавляются местные культурные интересы, язык, обычаи, расплата наступает нарастающим валом сепаратистских настроений в культурной и даже широкой мещанской среде. Христиански определиться в отношении оскорбленных малых народов – значит принять их жажду перемен как воздаяние за грех подавления свободы, естественной тяги к родным преданиям. Но, принимая этот неуклонно несущийся вал самостийности, вторгающийся в церковную область, нужно направлять его в сторону каноничности, преемственности. Обуздав же стихию, направить ее на строительство свободной христианской жизни. Такова была в общих чертах позиция этого кружка православных ученых-свободолюбцев. А с конца 1917 года, после большевистского переворота и быстрого утверждения на севере распадающейся империи антирелигиозной диктатуры, в эту концепцию добавилось сознание того, что возможность свободного церковного творчества есть главное содержание всякого исторического события и явления. Когда в стране нагнетается мрак и распространяется отчаяние, в свободной ее части, на берегах Днепра, может произойти расцвет религиозной жизни, которая оплодотворит формы местной государственности и затем поможет общерусскому церковному возрождению.
Если для молодого врача Михаила Булгакова украинский вопрос, вынырнув в виде внезапно заполонивших улицы родного города дезертиров, переодевшихся в экзотичные шаровары, вызывал ощущение фальшивой оперетки, то для православных членов Религиозно-философского общества все это было отчасти ожидаемо, так как неразрывно связано с обретением свободы.
Идея «освобождения народов» привлекала внимание европейских интеллектуалов на протяжении всего XIX века, став особенно актуальной в начале следующего столетия как ожидаемый итог неотвратимо надвигавшейся мировой войны. Царское правительство, годами привыкшее колебаться между политикой запретов и послаблений, стало заигрывать с украинофилами, обещая расширение полномочий местного самоуправления. В 1916 году Зеньковский, возглавлявший Институт дошкольного воспитания, разрешил своим студенткам устроить детский сад «на мове», идя навстречу настроениям национальной интеллигенции, но и действуя в русле новейших тенденций официальной правительственной политики. На фоне многолетних постоянных зажимов местной культуры этот ординарный, в общем-то, поступок казался столь необычным, что представил профессора в глазах многих радикальным смельчаком. В эмиграции он постоянно будет вынужден пояснять мотивы, побудившие его на этот шаг (и вообще двигавшие им в канун и во время украинской революции): «Я разрешил: мне, либералу, каким я был тогда, казалось, что свобода есть волшебный ключ, отворяющий самые замечательные проблемы…»
Но для такого человека, как Экземплярский, снятие полицейских запретов, лежавших на национальных культурах имперских окраин, являлось справедливым воздаянием униженным и оскорбленным народностям.
 |
| Свержение памятника Столыпину в Киеве во время Украинской манифестации 19 марта 1917 года. Фото 1917 года |
Борьба вокруг украинизации Церкви
Вчера еще единое общественно-культурное пространство раскололось. В церковной сфере тоже все троилось (органы управления канонической РПЦ, украинские церковные комитеты, патриотические братства)… Почти одновременно с Центральной Радой возникла и Рада Церковная. Все национально-духовные новшества теперь вводились, как и при царизме, сверху. И внедрялись они с помощью войсковых украинских съездов, психологических и силовых демаршей национальной общественности. И все же до большевистского переворота в столицах в православном мире Киева сохранялся баланс сил. А вот после роковых событий 25 октября резко начался процесс размежевания церковной жизни под знаком самостийности.
Еще с мартовских дней 1917-го то там, то сям по всей стране начались акты насилия в отношении духовенства. Грабежи на «поповках» (так назывались районы, где находились дома клириков), убийства их обитателей… 8 октября (то есть еще до «воцарения» большевиков) в 12 верстах от железнодорожного поселка Фастов на западе Киевской губернии трое вооруженных злоумышленников в масках ворвались в жилище 70-летнего священника, ограбили его, а затем застрелили. Это характерное для тех дней сообщение газетной хроники. Так же как и сводки о еврейских погромах в разных местностях края.
Вместе с тем мысль клириков работала в общем для духа времени направлении. Даже к концу «знаменитого» года, когда события, словно холодной водой из ушата, заставляли трезвее смотреть на окружающее, духовные лица Юго-Западного края ожидали, что из бурного потока вызванных свободами явлений родится новое самостийное государство и быт войдет в привычные берега. Один из обозревателей церковно-военного официоза, бывший малороссийский обыватель из духовного сословия, уверенно, словно по прописям, утверждал в декабрьской обобщающей статье «Церковная жизнь на Украине»: «В сторону… вопроса об украинизации церкви в Украинской республике и направляется теперь мысль весьма многих на Украине… Украина стала мыслиться как самостоятельная область; в истории наблюдается, что вместе с формированием где-либо собственного государственного быта неизбежно образуется и самостоятельная вера».
В соответствии с широко распространившимися представлениями развивались и реальные события. Только они не успокаивали общий ход жизни, а, напротив, его взбаламучивали, сбивая с толку. Чуть ниже в той же статье опасения и надежды переплелись причудливым образом: «В Универсале об учреждении Украинской республики проведена социалистическая точка зрения на Церковь, ее имущество и значение; но на предстоящем Украинском Учредительном собрании (27 января), можно ожидать, будут выработаны законы, обеспечивающие Церкви подобающее ей в государстве место: плоды социализма у всех налицо, и недаром Украину большевики объявили своим врагом, а ее настоящее правительство буржуазным».
Раз московские коммунисты видят в киевских социалистах буржуазных предателей, то последние скорее всего поведут разумную политику – так считали тогда многие, в том числе и священство края. Опасения, впрочем, оставались: «Серьезный, конечно, вопрос, в какие формы выльется украинизация Церкви: вопрос осложнился не только борьбою [ленинцев] против Украины или жалостью к Российской державе как целому, а также опасениями того, как бы Украина, оставшись самостийною, не показалась алчным соседям лакомым куском...»
На карте бывшей империи складывалась парадоксальная мозаика общественно-политической реальности. В то время как «великороссы», в том числе обитавшие на земле матери городов русских, сочувствовали Украине, «где теперь порядок и откуда ждет вся Россия прекращения анархии», многие «малороссы» удрученно взирали на расстройство нормального порядка жизни, а в вопросах религиозных с большим сомнением относились к идее автокефальной украинской Церкви. Но так как новая подымающаяся военно-политическая сила требовала на этой западно-окраинной земле «украинизирования всех сторон жизни», а Церковь, по убеждению духовенства, есть также «сила социальная и культурно-бытовая», то она с неизбежностью должна быть «вовлечена в соприкосновение» с делом государственного переустройства. Потому в конце концов духовенство, забегая вперед, «молитвенно желало» «Украинской Церкви» (еще, кстати, законно не оформленной в самостоятельный институт) «развития и процветания во славу Божию и во благо верующих ее чад».
В дискуссии вторгаются улица и хаос
В стремительно дробящемся на партийные группы киевском обществе в противовес украинскому Братству Воскресения Христова, основанному священником и членом КРФО Липковским и в ноябре преобразовавшемуся во Всеукраинскую Церковную Раду, в конце того же месяца возникает и Союз приходских советов города, сильная православно-общественная организация, стоявшая на позиции канонической верности Москве. Правда, руководители Союза придерживались крайне правых и политизированных, часто пристрастных взглядов. С их точки зрения, стремление к автокефалии, к совершению богослужения на украинском языке, к переводу на него Священного Писания есть ереси, которые следует запретить.
Профессора-академики Петр Кудрявцев и Федор Мищенко, члены Всероссийского Поместного Собора, приняли активное участие в выработке общецерковного ответа на киевское требование автокефалии. Вместе с московским соловьевцем князем Евгением Трубецким они «горячо протестовали» против отделения украинских епархий, но встречно предложили провести областной Собор в Киеве для законного разрешения накопившихся местных проблем. Именно это решение было одобрено затем Патриархом Тихоном (Белавиным). Позиция Кудрявцева в данном случае отражала стремления всего «прогрессистского» кружка Киевской духовной академии. Она заключалась в принятии свободных проявлений религиозного творчества на местах при одновременной верности поместной Церкви.
Именно поэтому 30 декабря 1917 года 26 участников киевского РФО (из них – 9 профессоров КДА) выступили в печати с обращением о необходимости поддержать идею проведения местного Собора, который рассмотрит будущее церковное устройство Украины. Среди подписавших текст – громкие имена Василия Экземплярского, Петра Кудрявцева, Федора Мищенко, Владимира Завитневича. Авторы документа подчеркивали: «Стремление к устроению церковной жизни на Украине на основе самостоятельности украинской Церкви и своеобразного церковного быта… должно быть признано положительным фактором современного церковного движения на Украине… Приближение православия к национальному укладу Украины послужит наиболее надежным средством к утверждению православного населения края в его праотеческой вере…»
Заявление 26 появилось на фоне тревожных сообщений из России: первые декреты и мероприятия большевиков красноречиво говорили об установлении на севере коммунистической диктатуры, грозившей гонениями православию. Картины же окружающей ближайшей действительности красноречиво свидетельствовали о моральном и психическом разложении «массового человека». Последний слушал только тех, кто угождал его инстинктам, и такие «проповедники» становились чрезвычайно популярными среди ватаг дезертиров и люмпенов. Церковным миссионерам теперь предстояло иметь дело с опасными конкурентами.
Каждую ночь теперь город проводил под треск ружейных перестрелок. Во всех его концах ежедневно происходили бесчинства, совершаемые разгулявшимися солдатами. Часто они подбивали толпу на грабеж торговых лавок. На рабочей Соломенке у кооперативного магазинчика с актуальным названием «Свобода» выстроилась очередь за сахаром. Несколько серых шинелей, ошивавшихся тут же, ярыми речами возбуждают людей, и вот уже звенят стекла, начинается погром, и вскоре от «Свободы» остаются зияющие черные проемы дверей и окон.
